Мягкие зеркала (полная версия) - Павлов Сергей Иванович. Страница 72

— Выполняю флаинг-маневр, — сообщил он о своих намерениях. — Взлет над центральной горкой кратера номер пятьсот девяносто, импульс для баллистического перелета по диаметру кратера, посадка на внешний склон северной стороны кольцевого вала. Маневр выполняю с подстраховочной программой автопосадки. Мало ли что… Думаю, первый изгиб пунктира круглых следов — то есть первый виток вокруг сердцевины гурм-феномена — доведется мне встретить вблизи от места посадки.

Стартовый рывок. Андрей сощурился: не успела уйти вниз темная полоса ледорита — резко, почти вдвое, возросла площадь участков стен, отражающих свет катера. Очень живо ему представилось, как в такой обстановке выглядит со стороны взлет «Казаранга». Будто вспорхнул испуганный фиолетовой молнией огромный, сверкающий разноцветьем огней мотылек с исполинскими, немыслимого размаха белыми крыльями…

Провожая взглядом уплывающую под брюхо катера вершину горки, Андрей заметил на грязной ее макушке искру холодного, острого блеска, однако большого значения этому не придал. Во время старта его удивило и обеспокоило внезапное онемение ног: от ступней оно быстро распространилось к бедрам. Он сразу понял: это прелюдия к каким-то более существенным неприятностям; должно быть, в отличие от наказания за шалости с манипулятором «счет» за флаинг-маневр предъявляется без задержки. Чувствуя, как неудержимо тускнеет и ускользает сознание, интуитивным движением рукоятки он успел прицельно бросить драккар к мутно-серому пятнышку отраженного света передних прожекторов (пятнышко-мишень, как подсказал лидар, находилось там, где щель оголила бугры кольцевого вала) и успел с надеждой подумать: «Сознание полностью здесь я еще не терял».

Действительно, и теперь сознание полностью не померкло. Скоро об этом пришлось пожалеть. Сразу после выверта . Пожалеешь, если внезапно, без всяких предупреждений какой-то фокусник-сумасброд выдергивает из-под тебя машину, одним махом вспарывает и выворачивает наизнанку скафандр, а тебя самого, беспомощного, совершенно очумелого, рывком швыряет в необъятный простор какого-то необыкновенного студенисто-глянцевого мира… А в этом мире, выколотив из твоей головы девять десятых остатка соображения и начисто перекрыв тебе кислород, эстафету пыток перехватывают более жестокие сумасброды: тебя сжимают в комок, скручивают, растягивают на мегапарсеки, впрессовывают в точку и наконец взрывают. Разлетаясь мириадами блистающих осколков, твой взорванный мозг вдруг ни с того ни с сего вспоминает, что на Обероне лиловый скафандр Асеева перед гибелью командира стал белым… Последнее воспоминание, И вообще последний проблеск сознания. Дальше все тонет в смолисто-плотной мгле. Абсолютная тишина, абсолютная тьма. Абсолютное безвременье…

Пришел в себя — будто проснулся. Шевельнул ногами, руками. Довольно свободно, легко. С наслаждением потянулся. Приятная истома в мышцах. Ощущение безмятежности. Как после двух недель отпуска на Земле. Давно он не испытывал такого замечательного чувства. Думать ни о чем не хотелось. Смутно помнил, что его безжалостно истязали в какой-то непонятной студенисто-глянцевой среде… Вспоминать удушающий этот кошмар в деталях не стоило. Возможно, это даже опасно. Мозг, вероятно, не зря защищался забвением. Ох, не зря…

Андрей приоткрыл глаза, увидел расселину «вверх ногами», опять опустил тяжелые от приятного безразличия веки. Краешком сознания он чуял неладное и мысленно прощупывал себя. Нет, все как будто в порядке… Ну, если ему не хочется шевелиться, смотреть на эти раскачивающиеся белесые стены — что с того? Осточертели ему эти стены. Он подождет, когда они успокоятся, а за это время обдумает текст сообщения. Стены стенами, истома истомой, но от каторжной необходимости внятного изложения странных событий в устном докладе никуда ведь не денешься… Его размышлениям сильно мешало два обстоятельства. Первое: языком ворочать до того не хотелось, что он не знал, сумеет ли сейчас выдавить из себя хоть слово. Второе: он никакого понятия не имел о сути экзотического действа, участником которого только что был.

Андрей усилием воли буквально, что называется, вырвал себя, выдрал из полуидиотского состояния эйфории; открыл глаза, увеличил приток кислорода в дыхательную смесь (несколько глубоких, до боли в груди, вдохов). Шлепнул ладонями по подлокотникам. Это простейшее, чисто импульсивное действие произвело почему-то гораздо больший эффект, чем все другое: остаток сонливого благодушия смыло волной тревоги. Быстрый обзор индикаторов — основные системы драккара в порядке. Взгляд вперед, затем — вниз, вверх. Вид расселины изменился. Автоматика выбрала для посадки изрытый мелкими ямками-кратерками участок почти совершенно черного ледорита, и расселина здесь шире. Черт с ней, с расселиной…

Все еще несколько ошалелый, но уже изрядно чем-то обеспокоенный («Чем же, дьявол побери, чем?!»), он взглянул на свое отражение в зеркале, прикоснулся к штативу с намерением изменить зеркальный угол обзора кабины, да так и обмер с поднятой рукой. Это было не его отражение!

Андрей инстинктивно сделал попытку вскочить — не пустили фиксаторы. Тот, в зеркале, продолжал сидеть неподвижно — руки покоились в желобах подлокотников, лица не видно — по стеклу гермошлема ползали и прыгали, радужно переливаясь, блики индикаторных огней. Не отрывая взгляда от зеркала, Андрей отстегивал защелки фиксаторов. Отстегнул, с трудом развернул корпус вправо и уставился на пришельца. Точнее — на появленца. Невесть откуда появившаяся в ложементе второго пилота фигура была в скафандре типа «Снегирь». «Десантник с „Виверры“?! — очумело подумал Андрей. — В корабельном скафандре?» От геккорингов до гермошлема «Снегирь» лоснился несвойственным ему глянцевым блеском.

Шевельнулось подозрение: «Может, это просто футляр без фигуры?» По причине полной своей неподвижности скафандр-подкидыш выглядел необитаемым. А из-за странного блеска верхней теплоизоляционной оболочки — новым и совершенно чистым… «Стереоизображение, — вдруг догадался Андрей. — Сингуль-хроматические эффекты.» Естественно, он не мог вообразить себе механику здешних «телевизитов», однако полная идентичность «Снегирей» в левом и правом пилот-ложементах утвердила его в подозрении, что разглядывает он все-таки свой собственный стереопортрет, каким-то образом (во время выверта , должно быть) возникший справа и стабильно там зафиксированный. «Здесь, видимо, это несложно, — подумал он. — Явиться с телевизитом к самому себе — раз чихнуть.»