Другая река - Астахова Людмила Викторовна. Страница 22

Эльф поискал глазами Илаке и с удовлетворением отметил, что ее глаза слишком ярко и влажно блестят. Значит, задело. Значит, немного проняло. Пусть хоть так, если ему самому никогда не подобрать нужных слов. И лучше, чем это сказано в песне, не объяснить девушке простую истину, которую знает неграмотная шлюха Норберта, и фокусник, бывший когда-то маргарским рабом, и мальчишка Грин, только и умеющий, что ловко стрелять из лука. Что жить надо ради самой жизни. И ничья смерть не может замедлить вечный круговорот мироздания, без начала и конца возрождающийся сам из себя. Мироздание даже не заметит твоей смерти, но станет беднее и оттого скучнее.

– А вы, господин Альс, не споете ли чего? – осторожно спросила Норберта. – Ваши родичи большие охотники до песен.

– Пожалуй, я откажусь, – улыбнулся Ириен криво, но совершенно беззлобно. – Чего не умею, того не делаю. Боги поскупились в отношении меня. Я простой наемник. А много ли вы, сударыня, встречали певцов среди воинов?

К нему не стали приставать лишний раз, но никто не обиделся на отказ. У людей хватало собственных песен, веселых и грустных, возвышенных и похабных, красивых и не очень. А эльфу представилась редкая для его расы возможность слушать чужие голоса, оставаясь только зрителем. То, что эльфы были народом музыкальным, никто сомнению не подвергал, но неискоренимые россказни о каком-то особо чудесном даре в сем искусстве лично Ириену сильно осложняли жизнь. Его голос назвать мелодичным не мог бы даже самый отъявленный льстец. Хриплый и неровный, как скрип проржавевшего ворота колодца, он годился только для базарной ругани. Тут иногда лучше помолчать, чтобы не навлечь на голову неприятностей, и уж вовсе не до песен. Вот Унанки, тот мог. Пока жив был...

Иногда Ириену казалось, что невозможность забыть и есть самое страшное наказание для живого создания. Тем более для того, кто живет так долго, что в любом случае обязан терять кто-то дорогого, любимого, и необязательно человека. Можно отгородиться от всего мира почти неприступными горами, но даже в благословенном, мирном уж тысячу лет Фэйре смерть сумеет настичь эльфа. И что тогда? Вечно терпеть мучительную боль потери? Пусть не вечно, слава светлым небесам, пусть несколько веков, но рана не заживет и не избудется горе. Волей-неволей задумаешься, за что, за какой страшный грех наказан так жестоко прекрасный народ Фэйра, Валдеи, Серых островов? Кто-то всю свою долгую жизнь ищет ответ на этот вопрос, а кое-кто предпочитает никогда не задумываться об этих болезненных вещах. Тот же самый Унанки, обратившийся ныне в пепел, знавший сотни мелодий и имена всех звезд в обоих полушариях, считал, что Создатель этого мира просто решил так странно пошутить. Иной раз Ириен спорил со старым другом, а иной раз помимо воли соглашался.

Сон подкрался на мягких лапах, как водится у диких лесных котов, один из которых только что щурил золотые глазищи с высокой ветки клена, полагая, что остается невидим для распевшихся посреди ночи путешественников. Ириен на мгновение прикрыл веки... И вот уже душа беспокойной птицей метнулась ввысь, уносясь за внутреннее Вейсское море, за Маргарские горы, в степь и в недавнее прошлое. Туда, где точно так же горел костер и странники сидели подле огня, не торопясь со сном. Только ночь была не в пример более теплая, степь благоухала так, как здесь, на севере, земля не пахнет даже в разгар весеннего цветения. Тор вел нескончаемый теологический спор Мэдом Малаганом. Тангар полагал себя правоверным огнепоклонником, как его пращуры, а эрмидэец вообще ни во что не верил – ни в богов, ни в пророков. А все остальные с удовольствием прислушивались к их беззлобной перебранке. Обратить один другого в свою веру или безверие никто особенно не старался, а потому обсуждался насущный вопрос о происхождении мира в целом. И тут мнения расходились. Тор, в соответствии с верой предков, утверждал, что первоначалом был огонь, и все возникло из него и исчезнет в нем в конце вечности. Мэд же полагал, что мир просто существует, а докапываться, откуда он взялся и куда денется, – занятие для слабоумных бездельников, потому что все равно доказать никто ничего определенного не сможет, а кроме того, какая разница, и на наш век его, этого сволочного мира, хватит сполна и всем сразу.

– Наш мир – это сон Создателя, – заявил Сийгин. – И когда он проснется, все кончится.

Собственно говоря, вся вера орков начиналась этим утверждением и им же исчерпывалась. Первое, что рисовали на нежной смуглой щечке маленького орка из любой касты, было изображение закрытого глаза. Оно имелось даже на лишенном клановой татуировки лице Сийгина.

Пард только смущенно хмыкнул. Все и так знали, что по этому поводу думают в Оньгъене, кого считают избранными детьми Творца, а кого – злобными бездушными паразитами. На данный момент в их компании «паразиты» находились в большинстве.

– Скорее не сон, а шутка, – откликнулся тогда Унанки. – Всемогущий пошутил. Я в этом убежден. Остроумно, неожиданно, немного зло и, может быть, даже не слишком удачно, и похоже, что шутка его затянулась. Хотя я ничего не имею против. Такой мир нельзя сотворить на полном серьезе. – Его улыбка вышла против обыкновения невеселой. – Но я не в претензии. Мне понравилось почти все, – добавил легкомысленный эльф, немного поразмыслив.

Никто так и не понял, что хотел сказать Унанки, насмешничал ли он по своей привычке, или пытался открыть душу, которая не только у людей потемки.

– Кто у нас тут самый ученый? Альс, ты, кажется, у трех мудрецов в учениках ходил? – припомнил вдруг Малаган. – Может, эльфийские старцы знают что-то особенное?

Вся честная компания развернулась в сторону своего командира. Даже короткий пушистый хвостик на затылке Джасс прочертил линию по его шее. Нахалка, до сего момента по-хозяйски использовавшая Ириена как персональное кресло, определенно изготовилась услышать нечто для себя новое. В другой раз он бы сумел отвертеться от бесполезного разговора, послать всех куда подальше, но лангеры были настроены серьезней некуда. Видимо, спор Тора и Мэда задел их за живое.

– Мастера считали, что миры порождают друг друга точно так же, как из желудя вырастает дуб, тот в свою очередь дает урожай желудей, ну, и так без конца. Все великое сокрыто в малом. В самой крохотной песчинке заключена вся гора, в капле воды – все моря и реки... – пояснил он, пытаясь донести до своих друзей древнюю эльфийскую мудрость.

В свое время, с боями продираясь сквозь заумные тексты древних трактатов, коих у Мастера Риннана имелся неограниченный запас, Ириен твердо для себя решил, что на всю свою долгую эльфью жизнь оставит основополагающие вопросы мироздания непосредственно самим богам.

– А где тот самый первый дуб?! Ну, тот, с которого упал первый желудь? – воскликнул запальчиво Малаган. – Опять эльфы понамудрили так, что мозги сломать можно.

– Ты спросил – я ответил. Все уточнения к магам из Цитадели, Мэд. Меня, сам понимаешь, при посадке первого дуба не было, – ответствовал Ириен спокойно.

Что сказала тогда Джасс? Она вдруг стала очень серьезной, даже строгой какой-то, поменялась в лице.

– Один человек... один маг как-то сказал мне, что, возможно, наш мир просто кто-то придумал.

– Как это? – изумился Пард. – Кто придумал?

– Не знаю. Кто-то, кому достало воображения населить землю драконами, эльфами, орками, людьми и тангарами, наделить их разными судьбами, душами и магией. Тот маг, он говорил, что мысль порождает миры, и наоборот...

– Что-то я не понял ничего. – Пард в задумчивости терзал свою бороду, как пес мочалку. – А если немного доходчивее?

Джасс судорожно вздохнула, и Ириен почувствовал, как рядом с его ладонью сильнее забилось ее сердце. Она волновалась, подбирая нужные слова. Редкое явление, обычно хатамитка за словом в карман не лезла.

– Ну, вот ты слышал когда-нибудь историю про Изагиль и Рэнно? Есть даже книга такая. Я ее в храмовой библиотеке читала раз двадцать. Про разлученных влюбленных. Это ведь не легенда. Это сказка, придуманная история. Изагиль и Рэнно никогда не жили по-настоящему. Но, возможно... мне кажется, что есть мир, где они живут на самом деле. Мир, который придумал Ташша из Квилга.