Наемник Зимы - Астахова Людмила Викторовна. Страница 30

Голос у Ириена был сиплый, но внутреннюю мелодию заклинания он хорошо помнил. Он звал оленя истинным именем, тем именем, которым называл прародителя всех оленей сам Творец. Ждать пришлось недолго. Вот под копытами захрустел снежок, скрипнули промерзшие ветки подлеска, и большой самец бесстрашно вышел прямо к Познавателю. Он стоял совершенно неподвижно, прекрасный, гордый и совершенный, подлинный лесной царь, ожидая выстрела с достоинством сказочного рыцаря. Ириен поднял лук…

«Нет, так нельзя! Это нечестно!» – сказал Альс сам себе.

– Эй, ты! Беги! Беги быстрее! – крикнул эльф и резко хлопнул в ладоши, мгновенно разрушая собственное колдовство.

Олень встрепенулся и прыжками помчался по снежной целине, а Альс побежал следом. Они неслись сквозь лес, быстрые, как ветер над морем, стремительные, как полет стрижа в летнем небе, неукротимые, как горный ручей после ливня. Ириен гнался за оленем и сам одновременно ощущал себя бегущим зверем. Эльф чувствовал горячий ток его крови в собственных жилах, бешеное биение могучего сердца животного эхом отзывалось в его груди. Так в древние времена охотились его предки, давая зверю шанс победить в битве силы, неутомимости и воли.

Ириен на бегу выпустил одну стрелу за другой и свалил могучего зверя в честной борьбе. Ему даже показалось, что олень в последний раз посмотрел на него с благодарностью.

– Ты был храбрым, – сказал эльф, наклоняясь к самому уху поверженного животного. На золотисто-коричневую шерсть падал снег и таял от последнего тепла, отдаваемого уже мертвым телом. – А я буду болваном, если не сумею доволочь такую тушу до лагеря.

Среди прочих у Ириена Альса имелась одна вредная привычка: он всегда держал данное слово. И не имело значения, кому и что он пообещал – королю, женщине, дракону, колдуну или гномьему шаману.

Зимние дни в Тэвре стали короткими, тоскливыми и одинаковыми. Баланс между голодной смертью и теплящейся жизнью был хрупок, как первый ледок. И мало кто из обитателей замка загадывал на отдаленное будущее вроде грядущей весны. Казалось, что уже никогда не сменится ветер, не растает снег и земля не подарит новый урожай. В городке под стенами замка от голода страдали не так сильно, хотя все равно немало стариков и младенцев свезли на погост. Конечно, до поедания собак и кошек дело не дошло, но очень быстро население замка стало походить на бледные тени самих себя. Госпожа Зима привела с собой своего младшего братишку – Голод, как водится, капризного и жестокого.

В Ветланде говорили, что зимними ночами в сны людей открыта дверь призракам. Зима забирается в каждую душу, обжигающе холодно целует в уста и открывает потаенное в сердце. Перед госпожой Зимой нет тайн, как нет и оправданий. Люди ложатся в свои постели, лишь долго и горячо помолившись, не скупясь заказывают службы в храмах и подолгу стоят у алтарей, надеясь на защиту и покровительство всех сущих богов. Иначе сны их будут полны страхов и предзнаменований. Госпожа Зима воскресит прошлое и кинет синюю морозную тень на будущее.

Наверное, Ириен Альс был единственным живым существом, которое не торчало по нескольку раз в день в храме и отходило ко сну без всяких церемоний.

«Ну так что с него возьмешь, с нелюдя, – шептались в Тэвре, – сам, поди, колдун из колдунов».

Солдат-новичков распустили по домам, дабы не объедали остальных. Толку от них никакого, а кормить надо. Пусть родичи кормят до весны, решил барон, а там поглядим. Госпожа Зима охраняла замок Тэвр лучше всякой стражи – многодневными снежными бурями, трескучими морозами и ледяными ветрами.

Альсу же, кроме охоты, заняться было нечем, и он убивал время за чисткой оружия или чтением свитков из небогатой библиотеки барона. Иногда он снисходил до бесед с Кенардом, чуть чаще – с лордом Крэнгом. А в основном кому любопытно, тот мог лицезреть его скорченную фигуру на лавке возле очага в Дружинном доме. От дыхания множества людей, от скопления их тел там было тепло. Гораздо теплее, чем в комнатушке у эльфа. Их грубые голоса, соленые шуточки, перебранки, споры, их дружный хохот прогоняли его персональных призраков прочь, заставляли замолчать злые и язвительные голоса в голове. Предчувствия, видения, сны, словно оголодавшие псы из преисподней, глодали его кости изнутри. Хоть в проповедники иди, потому что в церковных книгах именно так описывались муки нераскаявшихся гордецов, упавших со святого круга жизни в бездну ада. Но, так или иначе, спать Альс шел к себе, и вот там, в гулкой тишине, его и подстерегали самые безумные мысли. Все чаще и чаще вспоминалась ему Джасс… Впрочем, если уж оставаться предельно честным с самим собой, то Ириен никогда не переставал думать о ней. Порой он убеждал себя, что она где-то рядом, убеждал так сильно, что начинал верить в собственные выдумки. Эльфья натура способствовала склонности закрывать глаза на реальность и частью разума жить в выдуманном мире, где они снова вместе. И все бы ничего (мало ли разумных существ тешат себя иллюзиями), но как нельзя надолго задерживать дыхание под водой, так нельзя долго спать наяву.

Через дюжину дней после Йони (седьмое ивайти) – эльфийского Нового года – люди отмечали праздник Благословения Яххана, переиначенный из древнего дня почитания Курайн, богини Снов и Забвения. Женщины расстарались и напекли пресных лепешек в форме полумесяцев. Из подвала барон приказал достать несколько бочек пива. Его разбавили для крепости самогоном и подавали нагретым с сухими листьями чабреца. Бедное угощение этого года компенсировалось музыкой и танцами. И, как того требовала традиция, в большой зал господского дома пригласили всех, без разбора сословий и званий. Самая забитая из прачек могла танцевать с самым высокородным рыцарем без ущерба для чести последнего. Никто не должен был отказывать никому во внимании и разговоре, даже самом пустячном. Ведь чем больше будет сказано слов в праздничную ночь, тем больше ячменя вырастет на полях. Чем дольше будут продолжаться пляски, тем крепче будет овечий приплод. И Яххан в щедрости своей подарит всем много добрых и приятных снов, припасенных в глубоких карманах, а те, кто поругался, обязательно помирятся и забудут свои обиды. В старину верили, что все сны, которые будут увидены в эту ночь, – вещие, потому что щедрая Курайн, как всякая добрая хозяйка, самолично начищает до серебряного блеска обе луны, и пылинки сыплются на землю, на головы спящих. На кого падет частичка Шерегеш – узнают во снах будущее, на кого пылинка Сирин – тем откроются тайны прошлых воплощений.

Ириен ожидал, что опять станет метаться полночи по своей комнатушке, как раненый зверь, сдерживая желание ответить волчьему вою, доносящемуся из Чернолесья. Однако едва он прилег на кровать, щедрая Пестрая богиня ниспослала ему сон.

…Гладь озера была безупречна, как самое ровное из зеркал, в нем отражалось серебристо-розовое рассветное небо и тонули последние огоньки зимних созвездий. Где-то на горизонте утро начертило черную полоску дальних холмов, позолотив их вершины. Ущербный ломтик Шерегеш стал почти прозрачным, а маленькая Сирин совсем исчезла. Наступал призрачный и почти неуловимый час пограничья меж ночью и утром. Абсолютная тишина и безграничный покой поглотили остров Цитадели [9] без остатка. Это место Ириен не смог бы спутать ни с каким другим, даже во сне. Впрочем, ничего не изменилось здесь с тех пор, как он покинул остров, как ничто не менялось до него и не изменится до скончания веков. Те же величественные развалины, живописно разбросанные камни, заросшие кустиками офола и ваккры, рассохшиеся скелеты лодок, похожие на куски паутины сети на шестах, не зарастающая травой тропинка к покосившемуся причалу. И Врата Цитадели, окованные медью, смеющиеся над вечностью. И согнутая фигурка возле догорающего костра. Под ногами поскрипывал песок, а воздух пах дымом и высохшей травой, утренний мороз пощипывал щеки, но Ириен твердо знал, что все это – сон. Сон Познавателя. И почему ему снится этот сон, он тоже знал. Знать было тяжело и больно. Ириен подошел ближе.