Белое Рождество. Книга 2 - Пембертон Маргарет. Страница 28

К своему облегчению, она увидела, что ее слова не были восприняты как оскорбление.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, миссис Андерсон, и благодарна за ваше предложение, – с достоинством ответила женщина. – Но дело не в деньгах. Дело в отношении Чака к тому, что с ним случилось. Он ни разу не выразил сожаления по поводу того, что сделал, ни разу не обвинил в своих бедах вашего мужа. Но он не в силах принять свою судьбу. Он даже не пытался примириться с ней.

Послышался скрип коляски, выезжавшей из «берлоги». Больше женщинам не о чем было говорить.

– Я накрою на стол, – сказала миссис Уилсон, как только ее сын показался в гостиной. – Ваш визит был для нас приятным разнообразием. Может, при случае позвоните нам, миссис Андерсон?

Рэдфорд смотрел на Габриэль словно на умалишенную.

– Я правильно тебя понял, крошка? Ты сматываешь удочки? Бросаешь все, за что мы боролись, и едешь во Вьетнам? Ты оставляешь меня и ребят в ту самую минуту, когда мы наконец потом и кровью добились своего?

Габриэль кивнула, не спуская решительного взгляда с его лица. Она знала, что ее ждет. Она понимала, что не только отказывается от денег и славы, но и совершает предательство, оставляя группу без солиста.

– Да. Мне очень жаль, Рэдфорд. Я понимаю, какой дикостью все это кажется тебе. Понимаю, сколь неудачно выбрала время, ведь сейчас группа стоит на пороге настоящего успеха – подписан контракт на запись альбома, но я обязана это сделать, mon ami. Ты сумеешь найти другую певицу, может, даже лучше меня.

– Ты заявляешься ко мне, говоришь, что намерена испортить все, ради чего я трудился, с тех пор когда пешком ходил под стол, и тебе нечего сказать, кроме «мне очень жаль»? За кого ты меня держишь? Уж не думала ли ты, что я отвечу «все в порядке, мадам, не волнуйтесь»? Черта с два!

Все, что до сих пор оставалось невысказанным между ними, выплеснулось в приступе яростной злобы.

– Ты и есть наша группа! – Рэдфорд не видел смысла скрывать правду. – В той же мере, что и я сам! Ты не можешь просто взять и уйти. И не надейся!

Глаза Рэдфорда полыхали жгучим гневом, и Габриэль понимала: он совершенно прав. Она предала его, предала всех участников группы.

– Я уже сказала, что сожалею, – срывающимся голосом произнесла она. – Я сказала так, потому что не знаю других слов. Мне очень жаль. Отлично понимаю, как скажется мой поступок на всех вас, но обязана это сделать. Я обязана попытаться найти Гэвина. Я больше не могу сидеть сложа руки.

– Боже мой! – Рэдфорд одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и так крепко сжал плечи Габриэль, что она вскрикнула от боли. – Забудь его! Он мертв! С ним все кончено! – Гнев смешивался в его сердце с другими чувствами, так долго копившимися под спудом. – Все это тянется слишком долго, Габриэль. Ты хочешь того же, чего хочу я. Ты хочешь покорить весь мир. И ты можешь это сделать. Ты и я – мы сможем быть вместе. Ты понимаешь, о чем я говорю? Быть вместе не только на сцене, но и в личной жизни! Я хочу тебя, крошка. А ты хочешь меня. И всегда хотела. И всегда будешь хотеть.

Его прикосновение жгло кожу Габриэль сквозь тонкий шелк блузки. Она стояла, не в силах шевельнуться. К ее горлу подступили слезы стыда и отчаяния, но тут послышался голос Мишеля:

– Крошка Гэвин споткнулся и ободрал колени. Пожалуй, тебе стоит подойти и успокоить его.

Габриэль оттолкнула Рэдфорда. Она не смотрела на Рэдфорда, не отваживалась на него смотреть.

– Спасибо, Мишель. Где ребенок? Веди меня к нему.

Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела спокойствие. Она едва не предала Гэвина, и только вмешательство Мишеля спасло ее. Мысль об этом мучила, иссушала, сердце.

Когда Габриэль и Рэдфорд встретились вновь, они оба понимали, что вплотную приблизились к Рубикону и должны его перейти.

– Я вылетаю в Париж утром после нашего последнего концерта в Америке, – сказала Габриэль. Под ее глазами выступили темные круги, лицо, неизменно искрившееся лукавством и смехом, было бледным и хмурым.

Рэдфорд видел, что не в его силах уговорить ее остаться.

– Я беру другую певицу, – хриплым голосом произнес он. – Но лишь на время. Ты по-прежнему остаешься членом группы. – Понимая, что еще секунда – и он окончательно потеряет самообладание, Рэдфорд повернулся и быстро пошел прочь.

Она смотрела на его стройные ноги, обтянутые голубыми джинсами, на широкие плечи с бугрившимися под белой футболкой мускулами и ненавидела себя за чувство сожаления, пронизывавшее ее до глубины души.

Когда две недели спустя Габриэль входила в вестибюль «Георга V», чтобы встретиться с Сереной, она все еще чувствовала себя подавленной.

Серена приехала в Париж накануне. Она сообщила о своем прибытии по телефону и добавила, что уже получила вьетнамскую визу. Габриэль ничуть не удивилась. Она понимала, что такой «пустяк», как получение разрешения на въезд в страну, охваченную войной, не представляет ни малейшего затруднения для женщины, у которой наверняка есть друзья в самых высоких кругах.

Пересекая роскошный вестибюль, Габриэль улыбнулась. Она не удивилась бы, даже скажи ей Серена, что ее отец – министр внутренних дел Британии.

– Габриэль! – крикнула Серена, устремляясь ей навстречу, ослепительно красивая в клубнично-розовом шерстяном костюме с короткой юбкой.

Они обнялись в центре холла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин. Внезапно Серена отпрянула и вопросительно заглянула в мрачное лицо подруги.

– Господи, Габриэль! Что с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? Ты выглядишь так, словно тебя пропустили через центрифугу!

– Так и было, – с улыбкой отозвалась Габриэль, вдруг снова почувствовав себя прежней веселой озорницей. – А ты? Ты и сама немножко нервничаешь?

Серена рассмеялась.

– Да уж, после Вашингтона мне не приходилось скучать, – сказала она, вспоминая о Чаке. Взяв Габриэль под руку, она вывела ее из отеля на парижские улицы, залитые бледным ноябрьским солнцем, и заговорщическим голосом произнесла: – Сейчас я тебе все расскажу.

Глава 28

Эббра арендовала дом с видом на море, примерно в полумиле от Ла-Иоллы. Родители были шокированы, когда она сообщила им, что переезжает, но Эббра осталась непреклонной.

– Чтобы работать, мне нужно уединение, мама, – сказала она, беря мать под руку и ласково стискивая ее пальцы, надеясь на понимание.

– Тебе и здесь никто не мешает. Господи, да ты часами сидишь над машинкой в своей комнате! Это так неестественно – проводить столько времени в одиночестве!

– Все писатели проводят в уединении долгие часы, мама! – смеясь, воскликнула Эббра. – Будь иначе, они никогда ничего бы не написали!

– Когда вернется Льюис, тебе все равно не удастся подолгу сидеть взаперти, – раздраженно возразила мать. – И тогда о твоих писательских забавах придется забыть.

Несмотря на то что Льюис числился пропавшим без вести, а не военнопленным, Эббра настаивала, чтобы домашние говорили о нем так, словно его благополучное возвращение – лишь вопрос времени.

Она вздохнула, подумав о том, что продолжать беседу бессмысленно.

Работа Эббры казалась матери невинным увлечением лишь до того дня, когда вышла в свет ее первая книга. После этого, встречая книгу на полках магазинов, сталкиваясь со зримым свидетельством успеха дочери, который ее раздражал, мать уже не считала занятие Эббры безвредным.

Эббра была потрясена, впервые увидев свое произведение напечатанным, и всякий раз, когда ей на глаза попадалась книга с ее именем на обложке, душу наполняло ликование. Однако она не могла не замечать тех страхов, которые внушал матери ее новый статус. Не желая ввязываться в бесплодную дискуссию о том, одобрил бы ее Льюис или осудил, Эббра сказала:

– Я собираюсь поехать в магазин за постельным бельем и скатертями. Не хочешь составить мне компанию? Мы могли бы вместе пообедать и сходить в музей или картинную галерею.