Господин Малоссен - Пеннак Даниэль. Страница 12

Всеобщее заблаговременное сожаление…

…неожиданно прерывается Маттиасом Френкелем, который сконфуженно бормочет себе под нос:

– Извините, Сюзанна… но если бы «Зебра» стала… не знаю… чем-то вроде… исторического памятника… храма, возведенного во славу кинематографа, например… это ведь тоже способ защиты… нет?

(Маттиас Френкель именно так и говорит: «кинематограф», «аэроплан», «музыкальный проигрыватель», «железная дорога», «следующим образом» и «способ защиты», используя застывшие выражения, которые уже давным-давно вышли из общего употребления.)

– Храм во славу кинематографа, доктор? – в некотором замешательстве с улыбкой переспрашивает Сюзанна.

Маттиас обращается к Жюли:

– Думаю, пришло время… показать ваш товар лицом… моя маленькая Жюльетта.

Да, Маттиас обращается к Жюли на «вы», как, впрочем, и ко всем карапузам, которых он встречает у врат этого мира; правила хорошего тона, никуда не денешься: «Удачно ли вы добрались?», «Довольны ли вы нашим обслуживанием?», «Что ж, в таком случае мне остается пожелать вам счастливого пребывания…»

(Как думаешь, это лучше традиционного шлепка по мягкому месту, в качестве приветствия, а?)

– Итак, – объявляет Жюли. – Старый Иов, отец Маттиаса, назначил меня единственной наследницей той части его состояния, которая касается кинематографа. Вероятно, это самая внушительная фильмотека в мире, Сюзанна. Нам, то есть Маттиасу и мне, кажется, что вы лучше, чем кто-либо другой, сможете распорядиться этим сокровищем, превратив «Зебру» в подобие того, что Маттиас называет храмом кинематографа. Все пленки перейдут к вам. Маттиас уступит их вам за какой-нибудь франк, чисто символически. А программу составите уже по своему усмотрению. Что вы на это скажете?

Сюзанна, которой, чтобы иметь возможность посвятить себя кинематографу, пришлось полжизни таскаться по школам, преподавая греческий и латынь всяким лоботрясам, эта Сюзанна согласна; но по глазам видно, что она не верит своим ушам.

– Это еще не все, – замечает Маттиас. – Ну же, Жюли, расскажите ей… об Уникальном Фильме… великом творении Иова и Лизль.

– Старому Иову исполнилось в этом году девяносто пять, а его жена Лизль, мать Маттиаса, которой девяносто четыре, сейчас в больнице Святого Людовика спокойно готовится отойти в мир иной. Так вот, семьдесят пять лет кряду они снимали вместе один единственный фильм: Иов отвечал за изображение, Лизль – за звукозапись. Семьдесят пять лет хранить в секрете эту съемку, Сюзанна! Они хотели, чтобы этот фильм был показан только после их смерти ограниченному кругу зрителей, список которых я составляю по просьбе старого Иова с того момента, как он узнал, что Лизль скоро не станет. Показ мог бы состояться на экране «Зебры», а мы уже начали бы подбирать, кого пригласить, как вы к этому относитесь?

Сюзанна относится к этому положительно, нечего и спрашивать.

– Старый Иов поставил одно условие, – продолжает Жюли. – Он хочет, чтобы пленка и, главное, негатив были публично уничтожены по окончании просмотра. Да, таково его видение настоящего «кинематографического события». Уникальный Фильм должен быть показан один-единственный раз. Событие не повторяется. Иов неустанно твердил мне об этом все мое детство.

– То есть это полная противоположность фильмотеке, которую он собирал всю жизнь, не правда ли? Ведь в основе любой фильмотеки лежит принцип повтора, не так ли?

На удивление Сюзанны Маттиас Френкель спешит ответить улыбкой:

– Видите ли, мой старик отец, пожалуй, ненавидит все фильмы своей коллекции. На его взгляд, всё это не произведения искусства, а… скорее… улики.

– Улики?

– Подтверждения деградации кинематографа со времени начала публичного проката, да… в разговорах на эту тему он неистощим.

Сюзанна слушает, Сюзанна благодарит, Сюзанна – сама признательность; однако Сюзанна О’Голубые Глаза совсем не представляет себя в роли захватчицы чужого наследства.

– А как же ваш сын? Вы, помнится, говорили нам, что у вас есть сын, не так ли?

– Барнабе?

Ангел воспоминаний взмахнул крыльями, и на всех повеяло тихой грустью.

– О! Барнабе пошел гораздо дальше своего деда в этой ненависти к кинематографу… Если мой отец посвятил свою жизнь созданию единственного фильма, то Барнабе тратит свою на то, что можно было бы назвать… противоположностью кино.

– Противоположность кино? – восклицает Сюзанна, заливаясь колокольчиком. – Это еще что такое?

– Может быть, он сам вам это и продемонстрирует… по моим представлениям, он должен быть в Париже… в ближайшее время.

(«Может быть… по моим представлениям… в ближайшее время…» Неуверенные фразы разобщенных семей.) Всем опять стало бы неловко, если бы в этот момент не распахнулась вдруг дверь детской.

– Сюзанна, можно мы все будем спать в «Зебре», вместе с Клеманом? – спрашивает Жереми, указывая на выстроившихся за ним в шеренгу братьев и сестер. – Чтобы сжиться со сценой, понимаешь, это облегчило бы пространственное воплощение!

«Облегчить пространственное воплощение», «сжиться со сценой», вот и пожалуйста… этот умник еще ни строчки своей пьесы не написал, а выраженьица уже по полной форме. Тут его Сюзанна и поймала:

– Лично я не против облегчить тебе «пространственное воплощение», Жереми, но мне кажется, что разрешение на то, чтобы «сжиться со сценой», надо спрашивать не у меня.

Жереми смотрит на меня. Я смотрю на Жереми. Жереми настаивает. Я не сдаюсь. Тогда он смекнул. Поворачивается к маме, а она и говорит:

– Спать в «Зебре», чтобы вам лучше подготовить свой спектакль? Если вы не помешаете Сюзанне, то думаю, это прекрасная мысль.

Вот так, несколькими словами, произнесенными за ужином, к которому она так и не притронулась, мама отстраняется от всей своей семьи, решая жить в одиночестве в доме своего племени, в тоске по своей последней любви, о которой она нам никогда ничего не скажет.

Я ищу взгляд Терезы.

Она же избегает смотреть мне в глаза.

Я думаю о маме.

Потом о Кларе.

Пока могу слезами обливаться…

Клара учила это наизусть несколько лет назад, готовясь к устному экзамену по французскому.

Пока могу слезами обливаться…

Луиза Лабе [4]… Что же там дальше?

…пока могу… пока могу…

Каждая строка – из ее собственной песни о любви.

Пока могу слезами обливаться,

О радости минувшей сожалеть…

Да… да, да…

И?.. Дальше, дальше-то что, память дырявая… Катрены заканчивались десятисложным стихом:

Я не хочу найти в земле покой.

В добрый час, мама…

К счастью…

III. СЫН ИОВА

9

Так мы и проводили вечера в ожидании твоего появления. В час расставания, когда гостям уже пора было по домам, мы с Превосходным Джулиусом выходили на пару минут проводить Маттиаса, пока он не поймает такси.

– Итак, Бенжамен… как вам отцовство?

Эти разговоры напоследок, с глазу на глаз…

– Ничего, Маттиас, понемногу приручаю, как говорится.

– Так вы уже прибрали его к рукам?

Мы перешучивались. Так забавно бывает вкладывать новый смысл в старые слова.

– Пробую. Мы с ним беседуем, я и он, маленький обитатель внутри Жюли… То есть он-то в основном слушает. Я рассказываю ему о том, что его здесь ожидает. Знаете, как в сороковые: инструктаж парашютиста перед высадкой на оккупированную врагами родную землю. Не далее как вчера я ему посоветовал, как только приземлится, сразу зарыть свой зонтик… Что в войну, что в мирное время, никто не прощает, когда концы торчат.

(Подобные глупости доставляли мне огромное удовольствие…)

– Все-таки вы странный человек, Бенжамен…