Господин Малоссен - Пеннак Даниэль. Страница 51

Я посмотрел на небо. Ни облачка. Гневная синь.

– Откуда у тебя это преклонение перед любовью, Бенжамен? Где ты подцепил эту розовую заразу? Пошлые сердечки с цветочным запахом! То, что ты называешь любовью… в лучшем случае – влечение! В худшем – привычка! И в любом случае – лицедейство, театральная постановка! От наигранного обольщения до лживого разрыва, с тайными сожалениями и угрызениями совести, смена ролей и ничего больше! Страх, уловки, приемчики, прихватцы всякие, вот твоя прекрасная любовь! Вся эта грязная кухня, за которой уже не помнишь себя! И каждый день одно и то же! Ты нас достал, Малоссен, со своей любовью! Взгляни вокруг! Открой окно! Купи телевизор! Почитай газету! Поинтересуйся статистикой! Иди в политику! Работай! А потом расскажешь нам о прекрасной любви!

Я слушаю ее. Я слушаю. Небо синее. Мотор рычит. Я далеко от Парижа. Еду. Пленник просторов. Катапульты не предусмотрено.

Она забрюзжала по-испански:

– No se puede vivir sin amar… [24]

Она ухмыляется. Она бьет по рулю. Ладонями. Бросила педали, кричит:

– Nosepuedevivirsinamar!Ax!Ax!

Настоящий боевой клич.

Грузовик кренит вправо, заносит на обочину, в насыпь черной земли. Комья грязи. Ручной тормоз. Лбом о ветровое стекло. Стоим. Одно колесо зависло над пропастью. Дыханье сперло.

Она открывает дверцу. Прыгает. Она на гребне горбатой насыпи. Пинает носком камешек. И наступает тишина. Наступает.

Наступает.

Она наклоняется над пустотой.

Вечность.

Она распрямляется.

На плечах – небо. Руки – плети. Глаза в землю.

Она делает глубокий вдох.

Возвращается.

Садится на свое место.

И говорит:

– Извини.

Добавляет:

– Это ничего.

Не смотрит на меня. Не прикасается ко мне. Ключ зажигания.

– Все прошло.

Она повторяет:

– Извини меня.

Задний ход.

Белый грузовик выезжает на дорогу.

И она рассказывает мне историю Лизль и Иова.

Сначала Лизль. Ее детство.

1) Ноты. Когда Герма, мать Лизль, садилась за фортепиано, крохотные пальчики ребенка вибрировали в воздухе, как крылья пчелы над цветком. И если удивлялись, к чему это трепыхание колибри, она отвечала:

– Я ловлю ноты.

2) Слова. Со словами была та же история: бабочки, пришпиленные к подушечке ее памяти. «Герма» и «Стефан», имена родителей, первые в ее коллекции. Лизль не распылялась на «папу» или «маму», она сразу назвала их по именам, хмуря брови, словно выбирая в памяти нужное наименование.

Герму это забавляло:

– Наша девочка вспоминает, где она нас встречала.

Первые слова, прилипшие к ее языку, были совсем не детскими: «Цsterreich», «Zollverein», «New Freie Presse», «Die Fackel», «Darstellung», «Gesamt Kunstwerk»… они вылетали из разговоров взрослых и садились на ее память, рядом с именами тех, кто их произносил: Шницлер, Лос, Кокошка, Шёнберг, Карл Краус.

– Этика и эстетика – одно целое! – восклицал дядя Краус, бичуя театр Рейнхардта.

– Этика и эстетика – одно целое, – повторяла Лизль, отодвигая тарелку, к которой она даже не притронулась.

– Вы меня не убедите, что этот ребенок понимает то, что говорит!

– Ах нет? – иронически отвечал Карл Краус. – Тогда взгляните на ее тарелку! Моя племянница принимает только верные слова.

3) Шумы. Первым шумом, запавшим в память Лизль, был стук ходиков над ее колыбелью. «Тик» и «так»… Часы фирмы «Юнгханс», с которыми Лизль никогда уже не расставалась.

– Слушай маятники, – говорила она Жюли. – Слушай всем своим существом. Что «тик», что «так» – все абсолютно разные. Каждый из них оставил во мне память о себе.

– Ты думаешь, это возможно?

Белый грузовик вновь вошел в свой ритм длинного рассказа в неблизкой дороге.

– Что именно?

– Все эти «тик» и «так», воспоминание о «тик» и «так», ты думаешь, это правда?

Жюли посмотрела на меня. Подобные вопросы приводили ее в изумление.

– Ты просто ребенок, Бенжамен. Придется прочесть тебе лекцию о мифе.

Какое-то время мы ехали молча. Потом Жюли спросила:

– Ты знаешь, какие были ее последние слова?

– Последние слова?

– Последние слова, произнесенные Лизль, которые остались на пленке ее магнитофона.

– Последние слова, записанные перед самой смертью?

– Lasset mich in meinem Gedдchtnis begraben.

– И что это значит?

– Пусть меня похоронят в моей памяти.

После встречи в «Кафе Централь» Лизль каждый день, и по несколько раз на дню, звонила маленькому Иову. Лизль обожала телефон. Современное волшебство: ты сразу и здесь, и где-то в другом месте! Лизль или вездесущность.

– Тебя здесь нет, а мы вместе, – говорила она в эбонитовый рожок.

– Мы вместе, но тебя нет рядом, – вежливо отвечал голос маленького Иова.

Но настоящий шок, удивление из удивлений, случился через две недели после их встречи. В тот вечер Герма и Стефан повели Лизль и Иова в театр. Играли водевиль господина Фейдо «Передайте» на французском. Когда поднялся занавес, мужчина на сцене (Шаналь) сидел один в гостиной (скоро его застанет жена, Франсина) и говорил, обращаясь к машине. Машина повторяла, слово в слово, то, что он только что ей сказал!

Этот аппарат обладал еще более крепкой памятью, чем была у Лизль. Памятью, которая не выбирала.

– Что это такое? – спросила Лизль у своего отца.

– Магнитофон, – ответил Стефан.

– Кто его изобрел? – спросила Лизль.

– Вальдемар Паульсен, – ответил Стефан. – Датчанин.

– Давно? – спросила Лизль.

– В 1898-м, – ответил Стефан.

– Как это работает? – спросила Лизль.

– Остаточное намагничивание стальной проволоки, – ответил Стефан.

– Я хочу такой же, – заявила Лизль.

– Слушай пьесу, – ответил Стефан.

«…чтобы мой голос пересек океан…» рассказывала машина голосом актера.

– Я хочу такой же, – повторила Лизль.

С той секунды, когда Лизль подарили ее первый магнитофон, она стала записывать память мира.

Сначала это был голос дяди Крауса.

– Повтори, дядюшка Краус, повтори для магнитофона то, что ты только что сказал.

Дядюшка Краус поворачивался к воронке рупора и повторял то, что он только что сказал:

– В настоящий момент Вена выступает как полигон для разрушения мира.

– А теперь слушай.

Машина повторяла гнусавым голосом:

«Внастоящий момент Вена выступает как полигон для разрушения мира».

За этим последовали аннексия Боснии и Герцоговины, убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево, четыре года Мировой войны, миллионы погибших, падение великой империи, Октябрьская революция, возвращение семьи Бернарденов во Францию, свадьба Лизль и Иова, рождение Маттиаса и создание Уникального Фильма.

– Рождение Маттиаса и создание Уникального Фильма? Уникальный Фильм пришел уже после Маттиаса?

Белый грузовик выехал наконец на автостраду и скользил теперь вдоль реки.

– Маттиас очень помог им в создании этого фильма. Я помню, что Маттиас отдавал все свободное время Лизль и Иову. Когда Лизль возвращалась из своих бесконечных поездок и когда Иов был свободен от своих дел, Маттиас просиживал с ними часы напролет. Отсюда как раз и вся проблема.

– Проблема?

– Точнее, проблемы. Развод Маттиаса и Сары, чувство ненужности у Барнабе… То, что связывало Иова и Лизль, не слишком похоже на большую любовь в твоем понимании, Малоссен.

– Ясно.

– Что тебе ясно?

– Общий замысел, взаимовыгодный союз. «Любить не значит смотреть друг на друга, но вместе смотреть в одну сторону», и прочие фишки производительности. Любовь созидающая и продуктивная. Фабрика любви: Судьбы, объединяйтесь!