Людоедское счастье - Пеннак Даниэль. Страница 12

13

Выхожу на улицу. Ощущение такое, что как будто ступаю босыми ногами по ковру из иголок. Веки дергаются, руки дрожат, зубы клацают. Что она, интересно, сует в свой кофе, эта сука Йеманжи? У меня есть еще время забежать домой и проглотить три таблетки валиума перед тем, как идти на общее собрание служащих Магазина. Оно назначено на восемнадцать тридцать в помещении столовки. От валиума тело у меня как будто окутывается туманом, но нервы все так же напряжены. Если посмотреть снаружи, я вроде не иду, а плыву; но внутри – горю, как обмотка трансформатора, у которого полетела изоляция.

Тео смотрит на меня недоверчиво:

– Ты что, недобрал?

– Скорее, перебрал.

Собрание идет полным ходом. В кои-то веки явка стопроцентная. Члены или не члены профсоюза, ВКТ или своего, домашнего, – на этот раз все притащились, все служащие, пардон, все дорогие сотрудники (-цы) Сенклера здесь. Лесифр, автоматический ретранслятор лозунгов ВКТ, потерял всякую надежду навести порядок. От Лемана, запрограммированного босса местного профсоюза, толку не больше. Того и другого задергали до посинения. Сколько бы они ни орали «Тише, товарищи!» и «Друзья, соблюдайте же порядок!», сколько бы ни вздымали руки к потолку, заклиная разбушевавшуюся стихию, – ничего не помогает, стихия захлестывает все. Каждый выкрикивает свой страх, свою злость или просто свое мнение. Добавьте к этому еще столовскую акустику – всякие ложки-вилки, подносы, пластмассу, бетон… Словом, бордель тот еще, даже ближайшего соседа не слышно. «А что, если она и вправду с ним разделается?» Поди знай, почему вдруг эта мысль в этот момент и в этом месте… Что, если и вправду Лауна сделает аборт? На мгновение я представляю себе загубленную любовь, без которой ей жизнь не в жизнь, а затем – другой вариант: все ту же погибшую любовь, высосанную вместе с молоком маленьким, но безжалостным конкурентом, не желающим уступать место у ее груди.

– Малоссен, а ты что думаешь по этому поводу?

Вопрос Лесифра, заданный без всякого предупреждения, настигает меня, можно сказать, на полном скаку.

– В конце концов, кто у нас главный спец по претензиям?

Вопрос задан только для того, чтобы добиться тишины, сконцентрировав внимание публики на моей персоне. Фокус удался – головы повернулись в мою сторону, достаточно многочисленные, чтобы я почувствовал себя в одиночестве. Не думаю ли я, что какой-нибудь клиент, недовольный моей работой, способен подложить нам взрывчатку под задницу? Так, что ли?

– Ответственный за технический контроль должен иметь свое мнение на этот счет. Особенно когда он так хорошо выполняет свои обязанности!

Что же, на это ответить нечего. Я и не отвечаю. Я только лениво показываю Лесифру кулак с вытянутым средним пальцем, предварительно лизнув его. Леман жирно хохочет, за ним – еще несколько человек. Улыбка Лесифра ясно показывает, что он мне это еще припомнит. Но тем временем он таки добился желанной тишины. Остервенение взглядов понемногу спадает, у одних быстрее, у других медленнее. Кто-то заявляет, что нет, на такое наши дорогие покупатели все-таки не способны. Дискуссия поворачивает в другую сторону. Теракты направлены против Магазина – тут нечего и сомневаться. Лесифр и его подручные считают, что во всем виновата дирекция. Леман крутит головой, но идея находит сторонников. Несколько продавщиц требуют ревизии: не иначе, как там, наверху, гребут такие бабки, что кому-то неймется. Бомбы – яйца ощипанной птички, которая мстит своим обидчикам. Если только – точка зрения Лемана – речь не идет о рэкете. Рэкет? Какой, к черту, рэкет? Разве какая-нибудь организация заявила, что это ее рук дело? Насколько известно, нет. Или дирекции предлагали защиту от посягательств? Тоже нет. Значит, разговоры о рэкете – чушь собачья. Нет, тут действует одиночка. Который хочет добиться закрытия Магазина. Вот в чем дело!

Да, вот в чем суть дела. Вот он, главный вопрос повестки дня. Какую позицию должны занять служащие, если дирекция примет решение о закрытии? Протесты, крики со всех сторон… О закрытии не может быть и речи. Если дирекция пойдет на это, занимаем Магазин. Принято единогласно. Они там валяют дурака, а мы – расплачивайся? Хорошо, а как насчет обеспечения безопасности? Все руки разом опускаются.

– Вот увидишь, они сейчас потребуют доплаты за риск.

Это Тео резвится.

– Будем торговать колготками из укрытий. На войне как на войне. Леман наденет наконец свою десантную форму, а каждому покупателю при входе – бронежилет.

Тео продолжает развивать эту тему, но я его уже не слушаю. Я слушаю другое – ма-а-аленький ультразвуковой свисточек как раз в геометрическом центре мозга. Он тоненько так стрекочет, и его стрекотание крутится вокруг своей оси, как бенгальские огни на карнавале в Мехико. Потом от свисточка протягивается ниточка боли в направлении правого и левого уха. Боль нарастает, становится жгучей, и вот я уже подвешен в пространстве на раскаленной добела стальной проволоке, которая пронизывает мне череп. От боли я разеваю рот во всю ширь, но оттуда – ни звука. Затем боль спадает и проходит совсем. Тео, который смотрел на меня так, как будто я сейчас загнусь, успокаивается. Он что-то говорит, но я не слышу. Оглох! Отвечаю наугад:

– Все в порядке, Тео, спасибо, все прошло.

Мой голос доносится как будто из микроскопического скафандра, откуда-то снизу, из самой глубины пятки. Я показываю Тео на трибуну – слушай, мол, что они там говорят. Открываются рты, вверх тянутся пальцы; Лесифр и Леман предоставляют слово тому, другому… Я абсолютно ничего не слышу, но при этом вижу. Вижу сосредоточенные спины и настороженные затылки. И до меня в первый раз доходит, что я их всех знаю, знаю все эти спины и затылки, мужские и женские. У меня возникает даже странное чувство, что я знаю их, как близких людей. Я могу назвать почти каждого, кто поднимает палец, чтобы попросить слова. За пять месяцев, что я слоняюсь по проходам Магазина, они вошли в меня через отверстия зрачков и проросли во мне. Я знаю их, как знаю все двадцать четыре тысячи картинок из альбомов «Тентен» [13] с их двадцатью четырьмя тысячами подписей – гомеопатическая память, которая вызывает шумный восторг Жереми и Малыша.

И сразу же четыре сыщика, затерянные в толпе, бросаются мне в глаза, как вши на листе бумаги, хотя они ничем не отличаются от остальных самцов этого почтенного собрания. Сыщик, продавец или заведующий отделом – у всех одна забота: галстук, складка на штанах… А вот взгляд у них разный. Эти четверо глядят на других, тогда как другие глядят прямо перед собой, глядят с надеждой, как если бы с этой профсоюзной трибуны на них могла снизойти перспектива светлого завтра без угрозы взлететь на воздух. Сыщикам же не до светлого завтра, они ищут убийцу. У них взгляд экстрасенсов. Их уши вытягиваются на глазах. Они спелеологи окружающих душ. Кто здесь от жизни собачьей дошел до того, что захотел разнести к такой-то матери родной Магазин? Вот единственное, что их интересует.

Они могут долго задаваться этим вопросом.

Убийцы в зале нет. Эта уверенность вписывается огненными буквами в мою межзвездную тишину.

Даже не предупредив Тео, я потихоньку пробираюсь к боковой двери. Иду по коридору, увешанному огнетушителями и ощетинившемуся указательными стрелками. Вместо того чтобы следовать в направлении «Выход», поворачиваю налево и толкаю некую дверь, которая поддается нажиму.

Залитый светом бесчисленных огней, Магазин покоится в золотой пыли. И хотя в голове у меня царит полная тишина, я как будто слышу тишину Магазина. Движущиеся лестницы, которые не движутся, – это высшая степень неподвижности. Ломящиеся от товаров прилавки, за которыми нет ни одного продавца, – это высшая степень запустения. Электрические кассы, не издающие своего мелодичного звона, – это больше, чем тишина. Все это, увиденное глазами глухого, предстает как иной, фантастический мир. Мир, где бомбы взрываются, не оставляя следа.