Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 24
Он только что заметил Клару.
– Моя сестра Клара.
Он тут же вспомнил про Сент-Ивера, но виду не подал, а только заметил:
– Ну, вот теперь, когда я с ней познакомился, я еще более горд, что ты являешься моим приятелем. Сдается мне, ты не заслуживаешь такой сестры.
И давай загромождать помещение телефонами.
Когда пришел Калиньяк, все уже было готово.
Идея Шаботта заключалась в том, чтобы кабинет Ж. Л. В., заставленный телетайпами, магнитофонами и прочими записывающими устройствами, казался подключенным к миру напрямую, и в то же время писатель, которого камера фиксирует на фоне окна, пишущим, стоя за своим пюпитром, как будто отстранен от всей этой техники, на два века опаздывая к сегодняшнему дню. Белые листы, подогнанные не то что по размеру – по весу, как сказала бы наша легендарная журналистка, спецпоставка Мулен де ля Ферте – последнего производителя бумаги на заказ из льняных тряпок по старинному самаркандскому рецепту. Эти листы Ж. Л. В. марает не каким-нибудь там пером, ни тем более шариковой ручкой и уж конечно не маркером; нет, он пишет карандашом, простым карандашом, по привычке, оставшейся у него еще со школьной скамьи. Эти карандаши, изготовлявшиеся для королевской семьи Швеции на очень древней мануфактуре в Эстерзунде, посылались ему самой королевой, лично. Что касается курительных трубок, которые он посасывал за работой (а надо сказать, что курил он исключительно за работой), так вот, каждая из них имела свою богатую историю в несколько столетий и заправлялась только одним сортом табака – крепким серым, тем самым, широкую продажу которого Национальная Табачная Компания давно уже прекратила и лишь сего выдающегося деятеля литературы, в отступлении от правил, каждый месяц снабжала небольшой порцией.
– Нормально? – спросил Калиньяк. – Все о'кей? Карандаши не забыли?
– Нет, они на своем месте, на столе.
– А точилка?
– Какая точилка? – побледнел Готье.
– Точилка его отца! Он должен точить свои карандаши лезвием, доставшимся ему от отца по наследству, фирмы «Лагиоль», реликвия, черт тебя побери, Готье!
– Я совсем забыл...
– Дуй в табачную лавку на углу за точилкой, и пусть они ее там обработают наждаком, чтобы смахивала на антиквариат.
Посмотреть на них, так Калиньяк, Готье и Лусса развлекались не хуже моей ребятни.
– А ты как?
– Да так.
Калиньяк обхватил меня за плечи своими ручищами кулачного бойца.
– Не время киснуть, старик; ты знаешь, какой у нас первый тираж «Властелина денег»?
– Три экземпляра?
– Не валяй дурака, Малоссен, восемьсот тысяч! Сразу восемьсот тысяч экземпляров.
Вопрос. Если я спрошу, какое ваше главное качество, Ж. Л. В., что бы вы мне ответили?
Ответ. Действовать.
В. А ваш главный недостаток?
О. Я не во всем преуспел.
В. Значит, вам знакомы провалы? Глядя на вас, в это невозможно поверить!
О. Иногда я проигрывал, но я всегда извлекал из своих поражений уроки, которые, в конечном счете, ведут к победе.
В. Что бы вы посоветовали сегодня молодому человеку, который готов действовать?
О. По-настоящему хотеть того, чего хочешь, рано вставать и полагаться только на себя.
В. Откуда появляются персонажи ваших романов?
О. Из моей воли к победе.
В. Женщины в ваших романах, все до одной, красивы, молоды, умны, привлекательны...
О. Да, но они обязаны этим в первую очередь самим себе. Они становятся такими, какими хотели казаться, а потом сживаются с этим созданным в себе образом.
В. Если я правильно вас поняла, все могут стать красивыми, умными и богатыми?
О. Вопрос воли.
В. Красота – вопрос воли?
О. Красота идет изнутри. Мы можем позволить ей проявиться.
В. Вы постоянно говорите о воле. Вы презираете слабых?
О. Нет слабых; есть люди, которые не хотят по-настоящему того, чего хотят.
В. А сами вы всегда хотели быть богатым?
О. С четырех лет, как только понял, что беден.
В. Реванш у жизни?
О. Скорее, завоевание.
В. Счастье в деньгах?
О. Они – его первая и главная составляющая.
В. Ваши герои становятся богатыми, будучи еще совсем юными, и возраст – одна из тем, к которым вы возвращаетесь наиболее часто. Что вы думаете о возрасте?
До сих пор все шло как по маслу. Она заучила вопросы по порядку, и я тоже отвечал по порядку. Два декламатора, окучивающие каждый одуванчик в цветнике глупости. Она сама себя загнала в угол и уже не знала ни как сесть, ни куда смотреть; редактор, должно быть, довел ее бесконечными наставлениями, и теперь она, вероятно, панически боялась лишь одного: только бы правильно начать, только бы я верно ответил на первый вопрос: «Ж. Л. В., вы уже так много написали, вас переводят на языки всего мира, число ваших читателей достигает миллионов, как же могло так случиться, что вы еще ни разу не давали интервью и нигде не появлялись ваши снимки?» И, к ее огромному облегчению, я выдал правильный ответ, ответ № 1: «У меня было много работы. Отвечая сегодня на ваши вопросы, я позволил себе первое послабление за эти последние семнадцать лет». И так далее, вниз по списку, как перечень блюд в китайском ресторане.
И вдруг – этот вопрос насчет возраста.
А у меня в памяти – провал.
Или нет, скорее – помутнение рассудка.
Я вдруг снова представил себя у Шаботта. Шаботт, разыгрывающий передо мной и Королевой Забо великого немого над картой мира, Шаботт – законодатель наук и искусств, одиноко кружащий во мраке своей библиотеки, Шаботт поучает меня по поводу встречи в апартаментах «Крийона», но особенно, перед самым моим отправлением, Шаботт берет меня под руку, так запросто, по-приятельски, будто мы с ним тысячу лет знакомы:
– Идемте, я вам кое-что покажу.
И так как я замешкался, бросая умоляющие взгляды на начальницу, он поспешил предупредить:
– Нет, нет, ждите нас здесь, дорогая, мы скоро вернемся.
Он потащил меня за собой, проносясь как сумасшедший по коридорам под безразличные взгляды прислуги – их этим не удивишь, взлетел по лестнице, прыгая через ступеньку (я – волочусь следом, как чучело соломенное), и, выйдя на финишную прямую, просвистел с бешеной скоростью, как шар в боулинге, по начищенному паркету коридора, прежде чем впилиться в массивную дверь – врата иного мира, не меньше. Две-три секунды, чтобы перевести дух, и вот он распахивает дверь, восклицая тонким срывающимся голосом:
– Смотрите!
Мне понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте и я смог наконец увидеть то, на что он указывал. Интерьер свифтовских размеров с кроватью под балдахином – в ней, пожалуй, и Гулливер мог растянуться во весь рост. Как я ни старался, все равно не смог разглядеть ничего особенного.
– Вон, вон там!
Вытянув руку в направлении самого дальнего окна, он уже орал:
– Вон там! Там! Ну же!
И тут я увидел.
В инвалидном кресле, возвышаясь над кучей одеял, смотрела на нас голова старухи, сверлила взглядом, источавшим лютую злобу. Старая до ужаса. Я даже подумал было, что она мертвая, что Шаботт подсунул мне хичкоковскую штучку, чучело своей мамаши; но нет, в этих глазах искрилась жизнь, раскаленная докрасна: последние искры злобы, гасимой беспомощностью. Шаботт заорал мне в ухо:
– Моя мать! Мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт!
И торжествующе, в каком-то хмельном угаре, еще более ужасном, чем взгляд этой мумии, заявил:
– Она всю жизнь не давала мне писать!
Она. Что вы думаете о возрасте?