Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 42

Малоссен лежал пластом.

– Один удар кулаком – и лицо моего брата расплющено, как муха на буфете.

Вполне вероятно, что Малоссен все слышит.

– Но именно в ту ночь я впервые повстречался с Изабель.

Голос Луссы смягчился.

– Часто, пока мои братья развлекались, я прятался где-нибудь. Я забирался в спокойный уголок, где поуютнее, поближе к фонарю, и доставал из кармана книжку.

Когда в ту ночь над его бачком склонилось огромное лицо, Лусса сначала подумал, что произошло лунное затмение. Или что у него отобрали его фонарь. Но тут он услышал голос:

– Что ты читаешь?

Это был глухой хриплый голос маленькой девочки, страдающей астмой. Лусса ответил:

– Достоевского. «Бесы».

Рука с ладонью невероятных размеров вторглась к нему в укрытие.

– Дай посмотреть.

Лусса попытался защищаться:

– Ты ничего не поймешь.

– Ну же! Я верну.

Сразу две просьбы в одном восклицании: отдать книжку и сделать это быстро. Изабель была самой первой женщиной, которой Лусса уступил. И единственной, которая никогда не давала ему повода об этом пожалеть.

– Только не двигайся.

Она накрыла этот бачок валявшимся поблизости листом картона, отрицательно покачала головой приближавшемуся Лысому и перешла к следующему.

Когда братья Луссы принесли старшего домой, они не смогли объяснить отцу, что произошло, точно так же, как в свое время тряпичники Лысому.

– На нас напал призрак.

– Он был весь белый, на тракторе.

– Призраки не ездят на тракторах, – сказал отец. – Темнота вы суеверная.

– Как хочешь, но мы туда больше не пойдем, – ответили сыновья.

Лысый сначала и не подозревал, кому он объявил войну. Он вышел победителем из этой еврейской ночи, вот и все. На следующую ночь он опять собирался пойти туда. Но когда он вернулся из этого второго похода, его собственные помойки были охвачены пламенем. Огонь разжег великан-африканец, с шевелюрой настолько густой, насколько сам он был лыс, настолько же черный, насколько он был белым. Соплеменники также почитали его за предводителя, князя Казаманса, Зигиншорского [29] короля, который также пришел отнять у нас наши такси, будучи всего-навсего мажордомом у какого-то торговца арахисом, которому он свернул шею однажды, когда тот очередной раз назвал его гигантским бабуином. Князь Казаманса презирал такси. Он заправлял помойками Марэ, которых едва хватало, чтобы прокормить своих, на Лысого он не рассчитывал.

– Короче, я избавлю тебя от подробностей, дурачок, но эти двое не могли однажды не встретиться. Все было готово для этого легендарного поединка. И злосчастная дуэль состоялась в ночь полнолуния. На этом кончилось мое детство. Их нашли мертвыми, обоих, в лучших традициях мусорщиков: повсюду вырванные крючьями куски плоти.

Дыхание Малоссена было до того искусственным, что он казался не более живым, чем те двое.

– А что же Изабель, спросишь ты меня?

Это и в самом деле был вопрос, который задал бы Малоссен.

– Так вот, пока шла эта битва гигантов, Изабель отыскала меня в моем любимом бачке. Она прочитала Достоевского и возвращала мне его, как и обещала. «Ну что, поняла хоть что-нибудь?» – спросил я. «Нет». – «Вот видишь...» – «Нет, но не потому, что книга слишком сложная». – «Ах так!» – «Нет, здесь другое». (Хочу напомнить тебе, дурачок, что за две улицы оттуда наши отцы рвали друг друга в клочья.) – «Что же?» – «Ставрогин», – ответила Изабель. У нее была такая же голова, как сейчас. Невозможно было определить ее возраст. «Ставрогин?» – «Да, Ставрогин, главный герой, он что-то скрывает, он не говорит всей правды, от этого все так запутано». – «Как тебя зовут?» – «Изабель». – «Меня – Лусса». – «Лусса?» – «Лусса с Казаманса». (До нас доносился хрип дерущихся великанов, наших отцов, звон металлических крючьев.) – «Слушай, Лусса, нужно будет встретиться, когда все это закончится». – «Да, хорошо бы». – «Нужно, чтобы люди всегда встречались». Только по этим словам можно было догадаться, что перед тобой маленькая девочка. Но если хорошенько подумать, то такие слова, как «всегда» и «никогда», до сих пор у нее в обиходе.

После похорон нас обоих поместили в приют. То есть в разные, конечно, но мы стойко держались. Мы встречались так часто, как только было возможно. Стены возводятся для того, чтобы их преодолевали.

А теперь слушай внимательно, дурачок. 9 июня 1931 года мы вместе, Изабель и я, ходили во Дворец колоний. Колонии – это, если хочешь, часть моей истории. Итак, мы встречаемся во Дворце колоний и тут же натыкаемся на первый в нашей жизни книжный автобус. Две с половиной тысячи томов на тележке с мотором в десять лошадиных сил. Культура на колесах. Чтобы «Три мушкетера» добрались и до Казаманса... Ты представляешь, как мы обрадовались!

Мы катались по всему городу в компании таких же шалопаев, рассматривая книжки.

Запомни эту дату, 9 июня 1931 года, это настоящий день рождения Изабель. Она отрыла где-то на полках совсем маленькую книжку и сказала мне: «Смотри». Это была «Исповедь Ставрогина», заключительная часть Достоевских «Бесов», в издании «Плона», если не ошибаюсь. Изабель стала читать этот отрывок так, как если бы это было личное письмо. И практически сразу же расплакалась. О, эти печали заумных девчонок! Ты думаешь: «Как это трогательно, когда малышка проливает слезы над романом...» Она плакала все время, пока читала, и в этом не было ничего трогательного. Обезвоживание организма, ничего больше. Я думал, она здесь на месте и скончается, от потери влаги. Автобусу пришлось высадить нас посреди дороги. Они не могли допустить, чтобы ребенок захлебнулся в собственных слезах у них на борту в самый день открытия. Стоя подо львом Данфера [30], Изабель посмотрела на меня:

– Я знаю, почему Ставрогин вел себя как сумасшедший в «Бесах».

Сейчас ее глаза были сухие, как камни в печке. Я думал только об одном: как наполнить ее влагой, чтобы она смогла поплакать хотя бы еще раз в жизни.

– Он изнасиловал девочку.

Ну, что я мог на это ответить?

– И ты знаешь, что сделала эта девочка, Лусса?

– Нет.

– Она погрозила ему пальцем

– И все?

– А что еще, по-твоему, может сделать маленькая девочка?

– Ну, я не знаю.

– А потом она повесилась.

Тут она опять начала всхлипывать, но уже без слез. Это было ужасно, потому что я боялся, как бы ее костлявое, как кол, тело не проткнуло уже тогда набухшую голову.

– Я, когда вырасту...

Она задыхалась:

– Когда я вырасту, на меня никто не сможет напасть.

И тут вдруг она рассмеялась своим победным смехом, ты знаешь, этот ее шипящий смех... Она нарисовала в воздухе силуэт своей огромной головы, посаженной на костлявое тельце, и весело повторила:

– Как и сейчас, никто!

Лусса уже почти вышел из палаты, он держался за ручку двери и испытывал смутное желание, чтобы его поскорее вынесло отсюда:

– Это и надо объяснить твоей Жюли, дурачок, нельзя стрелять в женщину, у которой в голове засела повесившаяся девочка.