Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 5

Глава третья. Что, естественно, лишь способствовало увеличению списка жертв. Какой-то инспектор в штатском, собиравшийся только помочь одной из этих молодушек перейти дорогу, оказался в итоге на асфальте с пулей между глаз. Промашка: бабуля поторопилась.

Глава четвертая. Тут же собирается вся полицейская братия и клятвенно обещает отомстить за невинно убиенного. Двое инспекторов, из тех, что посообразительнее, докапываются, где собака зарыта, и Стожилкович оказывается в казенном доме.

Глава пятая (в скобках, так сказать, в стороне от жизни). В ходе их расследования оба инспектора становятся своими в Бельвиле в целом и в семействе Малоссенов в частности. Тот, что помоложе, некий Пастор, тут же влюбляется в мою мать, которая решает, в восьмой раз, заметим, начать жизнь сначала, вновь объятая жаром любви. (Оба уходят.) Направление: отель «Даниэлли» в Венеции. Бывает и так.

Что до второго – инспектор Ван Тянь, наполовину француз, наполовину вьетнамец, считанные месяцы до пенсии, – он схлопотал три пули в этой охоте на душегуба и преспокойно отсиживается на больничном в нашем уютном гнездышке. Каждый вечер он рассказывает ребятне новую главу этого увлекательного приключения. А рассказчик он знатный: внешность Хо Ши Мина и голос Габена. Те слушают как завороженные, сидя на своей двухъярусной кровати, ловя разинутыми клювами запах крови, захлебываясь переполняющим душу грядущим счастьем. Старый Тянь назвал свой рассказ «Фея Карабина» [11] и всем нам отвел в нем роли, самые что ни на есть лучшие, что только способствовало качеству прослушивания, как говорят на радио.

Глава шестая. Одно плохо – нет Стожилковича, нет сербскохорватского дядюшки со стальным голосом, и у меня теперь нет партнера по шахматам. Однако мы не так воспитаны, чтобы бросить беднягу. Клара и я решаем навестить старика в его заточении. Его засадили в Шампронскую тюрьму в Эссонне. На метро до Аустерлицкого вокзала, на поезде до Этампа, на такси до тюрьмы, а дальше – конец шоссейной дороги. Вместо обычного глухого централа, зажатого между отвесными стенами, мы оказываемся чуть ли не в дворянском имении XVIII века, естественно с камерами, арестантской формой, расписанием посещений; но в то же время с французским регулярным парком, гобеленами на стенах, спокойная красота везде, куда ни кинешь взгляд, и приглушенная тишина библиотеки. Никакого лязга железа, ни гулкого эха в бесконечных коридорах, тихая гавань. Еще один повод для изумления: когда старый тюремщик, незаметный, как музейный кот, проводил нас к Стожилковичу, тот отказался с нами встречаться. Мимолетный взгляд через приоткрытую дверь его камеры: небольшая квадратная комнатенка, пол завален скомканными листами бумаги, из которых, как утес, выступает рабочий стол, ломящийся под тяжестью словарей. Стожилкович задумал перевести Вергилия на сербскохорватский, пока будет сидеть, и он боится не успеть за те несколько месяцев, что ему присудили. Итак, ребятки, выметайтесь и будьте любезны соблюдать правила игры: никаких посещений дядюшки Стожа.

Глава седьмая. В одном из коридоров на обратном пути и произошло это явление. Именно явление, иначе первую встречу Клары с Кларансом не назовешь. Весенний вечер. Багрянец закатного солнца позолотой ложится на стены. Старый тюремщик вел нас к выходу. Звук шагов заглушался кардинальскими ковровыми дорожками, сливаясь с тишиной длинных коридоров. Не хватало только сверкающей блестками диснеевской кометы, чтобы препроводить нас с Кларой, рука в руке, в лазоревый рай, простой и все примиряющий. Сказать по правде, я торопился свалить оттуда. Сие заведение слишком мало походило на обычную тюрягу: этот факт расшатывал мою систему ценностей. Я бы, пожалуй, не удивился, если бы такси на дизельном топливе, ожидавшее нас у выхода, вдруг превратилось в хрустальную карету, запряженную шестеркой тех крылатых коней, за которыми не надо ходить с веником и совочком.

Тогда-то и явился нам сказочный принц.

Стоит в дверях, высокий, осанистый, с книгой в руках, косые лучи поливают золотом лунь седых волос.

Архангел собственной персоной.

К тому же прядь, спадавшая ему на глаза, белизны безупречной, что покров Богородицы, напоминала сложенное крылышко ангела.

Он поднял глаза.

Голубизна безоблачного неба, естественно.

Мы стояли перед ним втроем. Он видел только Клару. А лицо моей Клары расцветает в улыбке, появления которой я опасался с самого ее рождения. Однако я полагал, что первый авторский экземпляр с дарственной надписью окажется в активе какого-нибудь прыщавого подростка – плейер, кеды, – который, сраженный очарованием сестры, не стал бы перечить ее старшему брату. Если бы только Клара, скромница со школьной скамьи, не привела нам какого-нибудь затюканного отличника, которого нашей шайке изобретателей хватило бы разве что на один зуб. Или того лучше – борца за экологию, которого я перевербовал бы в один присест.

Так нет.

Архангел.

Небесно-голубые глаза.

Пятьдесят восемь лет (58, скоро шестьдесят).

Директор тюрьмы.

Пригвожденная к небесам двойной силой этого пронзительного взгляда, земля перестала вертеться. Откуда-то из тишины кулуаров взвилась жалоба виолончели. (Напомню, что все это происходит в стенах тюрьмы.) И как будто по сигналу, архангел грациозным взмахом откинул со лба белоснежную челку и произнес:

– У нас посетители, Франсуа?

– Да, господин директор, – ответил старый тюремщик.

С этого момента Клара покинула наш дом.

– Постой, – спросил Лусса, выпустив стакан, – чем они там занимаются, твои зэки в твоей распрекрасной тюрьме?

– Прежде всего, они не мои, как и тюрьма. Далее, занимаются они тем, чем обычно занимаются люди искусства. Одни пишут, другие рисуют или ваяют; еще есть камерный оркестр, струнный квартет, театральная труппа...

...Так как Сент-Ивер был искренне убежден, что убийца – это творец, не нашедший своего призвания (курсив его), он начал задумываться о такой тюрьме еще в семидесятых. Будучи сперва простым следователем, затем судебным исполнителем, в полной мере осознав тлетворное влияние обычных мест заключения, он изобрел противоядие и мало-помалу стал пробовать его действие на своем участке, и вот, работает, лет двадцать как уже... конверсия энергии разрушения в созидательную силу (курсив опять его же)... полсотни убийц, превратившихся в художжиков (произношение моего брата Жереми).

– Тихий уголок, короче, вот где бы притулиться на пенсии.

Лусса размечтался.

– Остаток дней своих переводить гражданский кодекс на китайский. Кого я должен кокнуть?

Мы налили по новой. Я повертел свой стакан. Даже попытался прочесть будущее моей Клары в пурпурном омуте шайтанского зелья. Напрасно – у меня не было дара Терезы.

– Кларанс де Сент-Ивер, нелепо, ты не находишь?

Лусса не находил.

– Скорее всего, он с островов, с Мартиники, наверное. И потом, – он лукаво заулыбался, – я вот думаю, не бесит ли тебя больше всего то, что сестра выходит за негра, только белого...

– Лучше уж за тебя, Лусса, за черного, с твоей китайской литературой в красном грузовичке.

– За меня! Да я уже ни на что не гожусь; на этой бойне в Монте-Кассино меня прилично потрепали с левого боку – мошонка, ухо, вот, тоже...

Внезапный порыв ветра пахнул на нас Бельвилем: пряный аромат шашлыка, смешанный с запахом мяты. В двух шагах от нашего стола слегка поскрипывал вертел; с каждым новым поворотом баранья голова, насаженная на шомпол, подмигивала Превосходному Джулиусу.

– А как в Бельвиле? – спросил вдруг Лусса.

– Что в Бельвиле?

– Твоя бельвильская братва, что они обо всем этом думают?