Звездолет «Иосиф Сталин» - Перемолотов Владимир Васильевич. Страница 34

Год 1928. Июнь

Балтийское море. Пароход «Калевала»

… Пароход оказался старой посудиной, место которой было на вечном приколе в каком-нибудь темном уголке забытого цивилизованными нациями порта. Причем, в лучшем случае в виде плавучего угольного бункеровщика. Неудобно было, конечно вести профессора в СССР на этом, но ничего другого подходящего в порту не оказалось.

Чекисты осторожничали. После приключений в небе над Германией приходилось ждать всяких неприятностей и на море, которое никому не принадлежало и со времен фараонов оставалось местом, открытым для любого произвола…

Рискнувших плыть на этом морском чуде к президенту Маннергейму оказалось не много, и на троих беглецы получили четырехместную каюту.

Дёготь быстренько обежал корабль, пытаясь понять, каких неприятностей можно ожидать от старого корыта с норвежским экипажем. Вернувшись сообщил – корабль грузопассажирский, везет лес и еще что-то железное в ящиках на палубе…

Не дразня судьбу, путешественники заперлись и до отхода безвылазно просидели прислушиваясь к перекличке гудков в порту. Билеты, конечно, были куплены по поддельным документам с соблюдением всех предосторожностей, но каковы возможности тех, кто их выслеживал, они не знали.

Федосей посматривал на часы, считая минуты. Дёготь постукивал тростью, а профессор теребил новую бороду. Все немного успокоились, когда пароход дал гудок и мимо них поплыли строения порта. Запахи гниющих водорослей и краски сменил запах соленой свежести.

Истосковавшийся в четырех стенах профессор представил, как волны набегают на корабль непрерывной чередой, а ветер подхватывает соленые брызги и бросает их в лица пассажиров, расположившихся в удобных шезлонгах на палубе, и вздохнул. Новые его товарищи деликатно, но твердо настояли на том, чтоб он не покидал каюты и не отклеивал бороды до тех пор, пока посудина не придет в Финляндию. Это должно было произойти рано утром. Глубоко в душе он сердился на это ограничение его свободы, но все же понимал, что русские в чем-то правы. Если кто-то не пожелал новенького дирижабля, отчего кому-то жалеть эту ржавую посудину?

С этими мыслями он и заснул, пожелав новым друзьям спокойной ночи.

Но спокойной ночи не получилось.

Их сон смел глухой взрыв, от которого махина корабля вздрогнула.

В свете оплетенного металлической сеткой ночника беглецы переглянулись, ожидая, что кто-нибудь объяснит, что случилось. Молчание длилось не более двух секунд. За это время свет мигнул, плавно погас, но вновь разгорелся, правде теперь ощутимо слабее. Федосей сбросил одеяло и начал быстро одеваться.

– Айсберг? – тихо спросил профессор, натягивая одеяло до подбородка.

Натягивая брюки, Федосей, стараясь казаться спокойным, отозвался.

– Зря вы, Ульрих Федорович, сразу думаете про хорошее… Рановато для айсбергов, да и широты не те.

Он рывком поднялся, вставляя руки в рукава рубахи.

– Морская мина с той войны, – предположил Деготь, шнуруя ботинки. – Или бомба с часовым механизмом… Черт! Были там, в буфете, когда я билеты покупал, две рожи…

– Вообщем ничего хорошего… – остановил его речитатив Малюков. – Я бы на вашем месте, профессор, на всякий случай тоже оделся бы. Мало ли что…

Немец начал подниматься, но тут пароход качнуло, словно в скулу ему ударила волна, и профессора отбросило к стене. Крен стал настолько заметен, что сверху посыпались вещи.

– Наверх, – скомандовал Деготь. – Выходите на палубу, на левый борт.

Он выскочил в коридор. В распахнутую дверь влетели крики немногочисленных пассажиров и без объяснений понявших, что дело плохо.

По темной накренившейся палубе, едва освещенной ущербной луной, метались люди, кто-то командовал, скрипело железо, звенело бьющееся стекло. В воздухе висели проклятья и детский плач. С тонким звуком певуче рвались тросы и вниз соскальзывали груды тюков, уложенных на палубе. Не выдерживая удара, ограждение из тонких металлических прутьев гнулось и рвалось. Огромные ящики, недавно принайтованные к палубе, двигались и съезжали в непроглядную глубину моря.

На их счастье оно оставалось спокойным. Если б не это у них не было бы шансов…

Жестяной голос капитана на мгновение перекрыл гомон.

– В лодки, в лодки, в лодки. Пассажиры проходят…

Из темноты появился Дёготь.

– В лодку! – заорал он куда громче капитана. – В лодку! Быстро!

Палуба накренилась, пенистая волна набежала до щегольских профессорских ботинок. Ульрих Федорович остановился, беспомощно глядя на абсолютно черный горизонт. Водная гладь простиралась во все стороны, не суля ни спасения, ни надежды.

– Хватай его!

Федосей аккуратно подхватил опешившего от происходящего немца и опустил его в руки товарища.

Зная, чем кончаются кораблекрушения, они отплыли от гибнущего корабля на полкилометра и остановились. Сквозь опустившийся туман, умирающий корабль казался зыбким контуром.

– Нас спасут? – осторожно спросил профессор. Он зябко кутался в пиджак, глядя на лодки, спешащие отплыть подальше от тонущего судна. Полуотклеившуюся в суматохе профессорскую бородку трепал ветер.

– Обязательно, – бодро отозвался Деготь, отрывая её и бросая в море. – Главное – кто?

– Не понимаю вас, – поежился от ночной прохлады Ульрих Федорович. – Разве это принципиально?

– А что тут не понятного? – объяснил Федосей. Он аккуратно, стараясь не плеснуть водой, работал веслами. – Могу поспорить, что в первых рядах спасателей приплывут те, кто и отправил корабль на дно.

Деготь согласно оскалился. Профессор его радости не разделял и улыбнулся только из вежливости.

– Теперь-то вы верите, что все наши предосторожности были не напрасны?

В темноте профессора почти не было видно. Он довольно долго молчал и его смех стал неожиданностью.

– Как раз сейчас я вижу, что все наши предосторожности оказались тщетными…

…Иногда на горизонте мелькали силуэты кораблей, но терпящие бедствие не обращали на них внимания. Деготь, вчерашней ночью воспользовавшийся суматохой на тонущем корабле и сумевший дать радиограмму в Москву, твердо обещал, что за ними прилетят. Прилетят, а не приплывут, поэтому наравне с молчаливо переживавшим профессором, Федосей терпеливо ждал подмоги с неба.

За ночь они отплыли километров на десять от места катастрофы и теперь, в шесть глаз оглядывали ту половину неба, что накрывала собой Финляндию и СССР. В десятом часу Малюков что-то усмотрел в глубокой синеве. Несколько минут он вглядывался, а потом с уверенностью сказал.

– Вон они! Четыре самолета!

С юга, со стороны Родины, темным крестом на фоне голубого неба к ним приближался маленький самолетик. Следом за ним медленно плыли еще три крестика, но Федосей знал цену обманчивой плавности такого движения. Там, наверху, ревели моторы, выл в расчалках ветер, бешено вращающийся пропеллер ввинчивался в воздух.

Малюков запустил в небо огненный шар сигнальной ракеты.

– Должен быть один, – нерешительно сказал Дёготь, прикрывая глаза согнутой козырьком ладонью. – Откуда там еще трое?

Ответ пришел сам собой.

Обгоняя аэропланы до поверхности моря донесся добрый треск, словно кто-то провел невидимой палкой по невидимому забору. Треск был едва слышным, но что он означает, Федосей сообразил мгновенно.

– Стреляют! Вот черт! – выругался чекист. Стоя в лодке, он чуть покачивался, глядя на воздушное сражение. Надо отдать должное – враги у них оказались что надо! Они подумали не только о бомбе в трюме корабля. Они подумали и о том, что возможно кто-то и уцелеет.

В небе трое охотились на одного.

Несколько минут самолеты вертелись в воздухе, поливая друг друга свинцом и Федосей поймал себя на том, что помогая своим, повторяет движения невидимого летчика.

Только это не помогло.

После слетевшего с неба длинного пулеметного треска, за одним из аэропланов тонкой струйкой потянулся дым, ставший через десяток секунд толстым черным жгутом.