Самоучитель игры на мировой шахматной доске - Переслегин Сергей Борисович. Страница 22

Евроатлантическая и Евразийская цивилизации взаимодополнительны, что указывает на отсутствие почвы для серьезных конфликтов между ними. (Мир поделен, причем каждый из партнеров владеет именно той его «половиной», которая представляет для него ценность).

Напротив, Афразийская (Исламская) цивилизация подобна Западу почти во всем: она времяориентирована, рациональна, материальна. Единственное разграничение происходит на уровне коллективности: мир Ислама — общинноориентирован. В данном случае никакой дополнительности нет: цивилизации ведут остро конфликтное существование и делят конечные материальные ресурсы.

Современное мировое право, Евроатлантическое по своему происхождению, не позволяет принадлежащей к другой цивилизации стране, ее лидерам или бизнесменам войти в мировую элиту без утраты внешней (проявляемой) идентичности. Это не критично для евразийской цивилизации, где идентичность носит внутренний характер, однако исламскими народами воспринимается как вызов.

Понятно, что евразийская цивилизация «привязана к месту»: диаспоральные китайцы, корейцы, индусы и т. п. не принадлежат к ней (обычно они включены в жизнь цивилизации страны пребывания). Напротив, Евроатлантическая и Афразийская цивилизации носят фрактальный характер: каждый эмигрант служит в данном случае каналом экспансии, «квантом-переносчиком» атрибутивных признаков своей цивилизации.

Цивилизации структурируются в виде культур, отличающихся друг от друга граничными условиями. Например, интерпретацией исходных цивилизационных принципов (свобода для всех или свобода для элит? свобода материальная или свобода духовная?).

Цивилизации разделяются структурообразующими принципами, связанными соотношением неопределенности. Вследствие этого взаимопонимание цивилизаций или их представителей — чрезвычайно сложный и длительный процесс, обычно сопровождающийся построением специфической культуры-транслятора. Культуры, сосуществующие в рамках одной цивилизации, различаются только убеждениями, поэтому возможен любой, сколь угодно сложный их синтез.

Обратим внимание на относительную бедность цивилизационной структуры мира: из шестнадцати возможных структур реализовано всего три, причем одна из них занимает пять геополитических единиц (Америка, Австралия, европейский и русский субконтиненты, Еврамерика), вторая — две единицы (АТР и индийский субконтинент) и третья — одну (Афразия) [63].

Заметим здесь, что положение России на «карте цивилизаций» уникально: страна находится на пересечении векторов всех трех великих цивилизаций. Что, собственно, и делает нашу страну одним из пяти или шести игроков на «мировой шахматной доске».

ПРИМЕРНЫЕ ПАРТИИ (6)

Многое навсегда ушло из истории с залпами «салюта наций», прозвучавшими 11 ноября 1918 года — слишком многое, чтобы мысли историка не обращались снова и снова к событиям Мирового Кризиса.

Дело не только и не столько в человеческих жертвах Великой войны, дело не в огромных материальных и финансовых потерях. Хотя эти потери многократно превысили осторожные подсчеты довоенных теоретиков, называть их «неисчислимыми» или «превосходящими человеческое воображение» неоправданно. В абсолютных цифрах людские потери были меньше, нежели от эпидемии гриппа 1918—1919 гг., а материальные — уступали последствиям кризиса 1929 г. Что же касается относительных цифр, то Первая Мировая война не выдерживает никакого сравнения со средневековыми чумными эпидемиями. Тем не менее именно вооруженный конфликт 1914 г. воспринимается нами (и воспринимался современниками) как страшная, непоправимая катастрофа, приведшая к психологическому надлому всю европейскую цивилизацию. В сознании миллионов людей, даже не задетых войной непосредственно, течение истории разделилось на два независимых потока — «до» и «после» войны. До войны — свободное общеевропейское юридическое и экономическое пространство (лишь политически отсталые страны — вроде царской России — унижали свое достоинство паспортным и визовым режимом), непрерывное развитие по восходящей — в науке, технике, экономике; постепенное, но неуклонное возрастание личных свобод. После войны — развал Европы, превращение большей ее части в конгломерат мелких полицейских государств с примитивной националистической идеологией; перманентный экономический кризис, метко прозванный марксистами «общим кризисом капитализма», поворот к системе тотального контроля над личностью (государственного, группового или корпоративного).

Обычно рассказ о политической истории Первой Мировой войны начинают с аннексии Германией Лотарингии и Эльзаса. Находясь в безнадежном военном положении, Франция была принуждена подписать мирный договор, который даже немцы не считали сколько-нибудь справедливым. Аннексии, против которой возражал Бисмарк, персонифицирующий политическое руководство новоявленной Империи, требовали — и добились — победители из Прусского Генерального штаба. Свои резоны имелись у обеих сторон.

Франция — в лице правительства, парламента и народа — отказалась признать захват Эльзаса и Лотарингии.

Это означало, что отныне при любых правительствах и при любых обстоятельствах Париж будет вести последовательную антигерманскую политику, причем тяга к возвращению утраченных территорий станет во Франции национальной сверхидеей, если не национальной паранойей. Само по себе это, конечно, делало неизбежной (в более или менее отдаленном будущем) новую франко-германскую войну, но никак не предрешало ее общеевропейского характера.

Надо заметить, что, поставив своей непременной целью возвращение восточных департаментов (и ориентировав соответствующим образом пропаганду), Франция не проявила должной государственной мудрости. Ее политика стала предсказуемой. Это означало, что вне всякой зависимости от авторитета своей армии и степени экономического процветания Франция перестала быть субъектом международной политики и сделалась ее объектом. Грамотно используя ограничения, которые «великая цель» возвращения Эльзаса накладывала на внешнеполитические акции Третьей Республики, Францией стало возможно манипулировать. Но в таком случае французская политика должна быть признана несамостоятельной и говорить о германо-французских противоречиях как о причине или даже одной из причин Первой Мировой войны нельзя.

Внимательно посмотрев на довоенную политическую карту Европы, мы увидим, что объяснить характер и происхождение Мирового Кризиса 1914 г., отталкиваясь от традиционно понимаемых геополитических интересов стран-участниц конфликта, невозможно. Германия играет в Мировой войне роль нападающей стороны, не имея вообще никаких осмысленных территориальных притязаний. Идеологи пангерманизма говорили, разумеется, об аннексии Бельгии, русской Польши и Прибалтики, но как серьезная политическая цель эти завоевания никогда не рассматривались, поскольку теории «жизненного пространства» еще не существовало, а с геополитической точки зрения пространство Империи и без того было избыточным. Что же касается требования о переделе колоний, то сомнительно, чтобы оно вообще когда-либо выдвигалось [64]. Франция, выступающая под знаменем реванша и возврата потерянных территорий, напротив, обороняется. Россия, которой исторической судьбой уготовано южное направление экспансии (Зона проливов и Ближний Восток), планирует операции против Берлина и Вены. Пожалуй, только Турция пытается (правда, безуспешно) действовать в некотором соответствии со своими геополитическими целями.

Сравним эту ситуацию с Русско-японской войной 1904—1905 гг. (примерная партия (1)). В том конфликте экономические интересы стран сталкивались в Корее и Маньчжурии. Японские острова перекрывали русскому флоту выход в Тихий океан. С другой стороны, географическое «нависание» Российской Империи над Японией сдерживало японскую экспансию в любом стратегическом направлении. При сильном русском Тихоокеанском флоте Япония не могла продвигаться ни на континент, ни к южным морям, ни к архипелагам островов центральной части Тихого океана. Перед нами типичный геополитический конфликт, когда ни одна из сторон не может достигнуть своих внешнеполитических целей без подавления другой.