Фламандская доска - Перес-Реверте Артуро. Страница 52

Прежде чем зайти в кафе, она с четверть часа бродила по рынку, прислушиваясь к выкрикам продавцов и разговорам вокруг, чтобы отвлечься от своих дум, однако морщинки на лбу у нее не разглаживались, взгляд по-прежнему был обращен внутрь себя. О Максе она уже забыла, но мысли ее шли по замкнутому кругу. Фламандская доска, смерть Альваро, шахматная партия — мысли об этом все время возвращались, как наваждение, и ставили перед ней вопросы, ответа на которые она найти не могла. Вероятно, и невидимый игрок также находился здесь, поблизости, среди этих людей, наблюдая за ней и исподволь планируя свой следующий ход. Опасливо оглянувшись вокруг, Хулия нащупала сквозь кожу лежавшей на коленях сумочки пистолет Сесара. Это был абсурд, доходящий до жестокости. Или жестокость, доходящая до абсурда.

Пол в кафе был деревянный, столики — допотопные: мрамор и кованое железо. Хулия попросила стакан лимонада и сидела, глядя в затуманенное стекло, тихо-тихо, пока не увидела сквозь покрывавшие его мельчайшие капельки нечетко обрисовавшийся силуэт антиквара. Тогда она рванулась к нему навстречу, словно ища утешения, да и на самом деле это было почти так.

— Ты все хорошеешь, — встретил ее шутливым комплиментом Сесар, остановившись посреди улицы и уперев руки в бока. — Как только тебе это удается, девочка?

— Ладно, угомонись. — Она вцепилась в его руку с невыразимым ощущением облегчения. — Мы не виделись всего час.

— Вот об этом и речь, принцесса. — Антиквар понизил голос, точно собираясь сообщить некую тайну. — Из всех известных мне женщин ты единственная, которая способна стать еще красивее всего за шестьдесят минут… Если ты обладаешь каким-то секретом, как это делается, то нам следовало бы запатентовать его. Честное слово.

— Идиот.

— Красавица.

Они направились вниз по улице, к тому месту, где стояла машина Хулии. По дороге Сесар рассказывал ей об успешной операции, которую ему только что удалось провернуть: речь шла о картине «Скорбящая Божия Матерь», которая вполне может сойти за работу Мурильо [31], если покупатель окажется не слишком требовательным, и о секретере в стиле «Бидермейер», с личным клеймом Виринихена, датированном 1832 годом, правда, состояние его оставляет желать лучшего, но зато это подлинник, и хороший столяр-краснодеревщик сумеет привести его в порядок. Одним словом, весьма удачные приобретения, причем по вполне разумной цене.

— Особенно секретер, принцесса. — Сесар, довольный совершенной сделкой, покачивал зонтик на руке. — Ты же знаешь, есть такой социальный класс — да благословит его Господь, — который просто жить не может без кровати, принадлежавшей Евгении Монтихо, [32] или бюро, на котором Талейран [33] подписывал свои фальшивки… А еще есть новая буржуазия, состоящая из parvenus, для которых, когда они вознамериваются подражать этому классу, самым вожделенным символом их триумфа является Бидермейер… Они вот прямо так приходят к тебе и требуют Бидермейера, не уточняя, чего конкретно хотят: стол ли, шкаф ли — им все равно. Им требуется Бидермейер, сколько бы это ни стоило. Некоторые даже слепо верят, что бедный господин Бидермейер — лицо историческое, и страшно удивляются, видя на мебели другую подпись… Сначала они растерянно улыбаются, потом начинают подталкивать друг друга локтями и тут же задают вопрос: а нет ли у меня другого, настоящего Бидермейера… — Антиквар вздохнул, несомненно, в знак сожаления о тяжелых временах. — Если бы не их чековые книжки, честное слово, я многим говорил бы chez les grecs. [34]

— Иногда, насколько мне помнится, ты именно так и поступал.

Сесар испустил еще один вздох, придав лицу горестное выражение:

— Бывало, бывало, дорогая. Меня частенько подводит характер: временами я не справляюсь со своими скандальными наклонностями… Как доктор Джекилл и мистер Хайд. Спасает то, что теперь почти никто не владеет французским достаточно хорошо.

Они подошли к машине Хулии, припаркованной в каком-то переулке, в тот момент, когда девушка рассказывала о своей встрече с Максом. При одном упоминании этого имени Сесар нахмурил брови под кокетливо заломленными полями шляпы.

— Я рад, что не столкнулся с этим альфонсом, — сердито заметил он. — Что, он по-прежнему делает тебе коварные намеки?

— Да в общем-то почти нет. Думаю, в глубине души он побаивается, что Менчу узнает.

— И перестанет кормить и одевать: вот что его больше всего пугает, подонка этакого. — Сесар обошел машину, направляясь к правой дверце, и вдруг остановился: — Смотри-ка! Нас оштрафовали.

— Не может быть!

— Сама посмотри. Вон за дворник засунута бумажка. — Антиквар раздраженно стукнул кончиком зонта об асфальт. — Это же надо — посреди рынка! И полиция хороша: вместо того чтобы ловить преступников и всякую шушеру, как, собственно, ей и положено, занимается тем, что развешивает уведомления о штрафе… Какой позор! — И повторил громко, вызывающе оглядываясь по сторонам: — Какой позор!

Хулия отодвинула пустой баллончик из-под аэрозоля, оставленный кем-то на капоте машины, и взяла бумажку: точнее, не бумажку, а кусочек плотного картона размером с визитную карточку. И застыла на месте, как громом пораженная. Заметив это, Сесар взглянул ей в лицо и, встревоженный, почти подбежал к ней:

— Девочка, ты так побледнела… Что с тобой?

Прошло несколько секунд, прежде чем она смогла ответить, а когда заговорила, то не узнала собственного голоса. Она испытывала невыносимое желание броситься бежать — все равно куда, лишь бы там было тепло и надежно, чтобы можно было спрятать голову, закрыть глаза и почувствовать себя в безопасности.

— Это не штраф, Сесар.

Она держала в пальцах карточку, и у антиквара вырвалось ругательство, абсолютно невообразимое в устах такого воспитанного человека, как он. Потому что на карточке со зловещим лаконизмом, машинописным шрифтом, уже хорошо знакомым обоим, значилось:

…а7:лb6.

Хулия, точно оглушенная, оглянулась, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова. Переулок был безлюден. Единственным человеком, находившимся поблизости, была торговка образками и распятиями, сидевшая на складном стульчике метрах в двадцати от машины и явно отдававшая все свое внимание людям, проходившим мимо ее товара, разложенного прямо на земле.

— Он был здесь, Сесар… Ты понимаешь?.. Он был здесь.

Она сама почувствовала, что в ее голосе нет удивления: только страх. И — осознание этого накатывало на нее волнами отчаяния — то был уже не страх перед неожиданным, а сковывающий ужас, окрашенный мрачной покорностью судьбе; как будто таинственный игрок, его близкое и угрожающее присутствие превратились для нее в некое неизбежное проклятие, жить с которым ей предстояло до конца своих дней. «Даже если, — вдруг отчетливо и горько подумала она, — жить мне еще долго».

Сесар, переменившись в лице, вертел в руках карточку. От возмущения он мог только бормотать:

— Ах, негодяй… Мерзавец… Подонок…

Внезапно мысли Хулии переключились на баллон от аэрозоля, стоявший на капоте «фиата». Она взяла его, чувствуя, что двигается, как во сне, и с некоторым трудом, но все же сумела вникнуть в то, что было написано на его этикетке. Недоуменно покачав головой, она протянула баллон Сесару. Еще одна нелепица.

— Что это? — спросил антиквар.

— Спрей для починки проколов в шинах… Надо надеть его головку на ниппель. Это такая белая паста, которая заклеивает прокол изнутри.

— А что этот спрей делает на твоем «фиате»?

— Хотела бы я это знать.

Они принялись осматривать шины. Обе левые оказались в полном порядке, и Хулия обошла машину, чтобы проверить остальные две. И тут вроде бы все было в порядке, но, когда Хулия уже собиралась забросить баллончик куда-нибудь подальше, ее внимание привлекла одна деталь: на ниппеле правого заднего колеса крышечка была отвинчена, а на ее месте виднелся пузырек белой пасты.