Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро. Страница 26

IV. Аромат и горечь апельсинов

— Полагаю, вы уже знакомы, — произнес Его Преосвященство.

Он восседал в своем кресле, откинувшись на спинку, и был похож на арбитра боксерского поединка, старающегося держаться подальше от бойцов, чтобы кровь не обрызгала его туфель. Куарт и отец Ферро молча смотрели друг на друга. Священник храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, не стал садиться на стул, который жестом предложил ему Монсеньор Корво, и теперь стоял посреди кабинета, маленький, упрямый, со своим грубым, будто вытесанным из дерева или камня лицом, со своими белыми, кое-как подстриженными волосами, в своей старой, заштопанной сутане, из-под которой высовывались огромные нечищеные башмаки.

— Отец Куарт хочет задать вам несколько вопросов, — добавил архиепископ.

Ни одна морщина, ни один шрам не дрогнули на лице старого священника. Он смотрел в пространство — в некую неопределенную точку его, находящуюся где-то между плечом прелата и окном, сквозь жалюзи которого смутно рисовался золотистый силуэт Хиральды.

— Мне нечего сказать отцу Куарту.

Монсеньор Корво медленно кивнул, как будто ожидал именно такого ответа.

— Очень хорошо, — проговорил он. — Но я являюсь вашим епископом, дон Приамо. И мне вы обязаны подчиняться. — Вынув трубку изо рта, он по очереди указал ею сперва на одного, потом на другого священника. — Так что, если для вас предпочтительнее такой вариант, вы будете отвечать мне, а вопросы вам будет задавать отец Куарт.

В тусклых темных глазах старика промелькнуло колебание.

— Это какая-то дурацкая ситуация, — резко возразил он, чуть поворачиваясь к Куарту, словно бы возлагая на него ответственность за происходящее.

На лице архиепископа нарисовалась неприятная усмешка.

— Согласен, дон Приамо. Но, прибегнув к этому иезуитскому приему, мы все будем удовлетворены. Отец Куарт выполнит свою задачу, я с удовольствием поприсутствую при вашем разговоре, а ваша неслыханная гордыня не пострадает — по крайней мере, формально. — Он резко, словно угрожающе, выпустил густой клуб дыма и поудобнее устроился в кресле, явно предвкушая, как насладится этим диалогом. — А теперь можете начинать, отец Куарт. Он ваш целиком и полностью.

И Куарт начал. Он был суров, временами даже жесток, расквитываясь со стариком за сухой прием, оказанный им накануне в церкви, за враждебность, проявленную здесь, в кабинете Его Преосвященства, и почти не скрывая презрения, которое вызывал у него этот пожилой, упрямый, ничтожный деревенский священник — просто потому, что был таким. Им руководило нечто более сложное, более глубокое, чем личная антипатия или дело, приведшее его в Севилью. И, к вящему удивлению Монсеньора Корво, да и к его, Куарта, собственному, он вел себя как прокурор, начисто лишенный милосердия, загоняя старика в угол последовательно, методично и безжалостно, с высокомерием и надменностью, подлинные причины которых были ведомы лишь ему самому. И когда наконец, отчетливо сознавая всю несправедливость происходящего, он остановился, чтобы перевести дух, ему внезапно пришло в голову, что Его Высокопреосвященство инквизитор Ежи Ивашкевич одобрил бы его поведение вплоть до мелочей. И эта мысль смутила его.

Остальные участники этой сцены молча смотрели на него. Архиепископ, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, хмурился, сжимая зубами трубку. Дон Приамо Ферро стоял неподвижно; после этого допроса, более уместного по отношению к какому-нибудь преступнику, чем к шестидесятичетырехлетнему священнослужителю, его глаза, устремленные на Куарта, были подернуты влагой — так бывает, когда человек силится сдержать слезы, Куарт поерзал на стуле и, чтобы скрыть испытываемую неловкость, принялся делать пометки на очередной карточке. Это было все равно что избивать человека, у которого связаны руки.

— Значит, так, — проговорил он наконец, на сей раз немного мягче, перебирая свои карточки безо всякой необходимости, только чтобы избежать взгляда старого священника. — Вы отрицаете, что являетесь автором послания, полученного Ватиканом; вы отрицаете также, что вам вообще был известен этот факт, равно как и личность и намерения автора упомянутого послания.

— Отрицаю, — повторил отец Ферро.

— Перед Господом? — быстро спросил Куарт, стыдясь самого себя.

Старик повернулся к Монсеньору Корво, и тому ничего не оставалось, как прийти на помощь своему подчиненному. Покашляв, архиепископ поднял руку с пастырским перстнем.

— Пожалуй, мы не станем апеллировать к Всевышнему, если вы не против, отец Куарт. — Прелат предостерегающе глянул на него сквозь трубочный дым. — Полагаю, данный разговор не настолько ответствен, чтобы принуждать кого бы то ни было давать клятвы перед Господом.

Куарт, молча кивнув в знак согласия, снова повернулся к своей жертве:

— Что вы можете сказать мне об Оскаре Лобато?

Старик пожал плечами:

— Ничего, кроме того, что он замечательный юноша и достойный священнослужитель. — Его плохо выбритый подбородок едва заметно дрожал. — Мне будет очень жаль расстаться с ним.

— Ваш викарий хорошо знаком с информатикой?

Отец Ферро прищурился. Таким опасливым взглядом смотрит крестьянин на приближающуюся тучу, начиненную градом, от которой нечего ждать, кроме неприятностей.

— Об этом вам следовало бы спросить у него самого. — Он бросил взгляд на авторучку своего собеседника и осторожно указал подбородком на дверь. — Он там, ждет меня.

Куарт едва заметно улыбнулся. Он выглядел вполне уверенным в себе, однако во всем этом было нечто, лишавшее его ощущения твердой почвы под ногами. Какой-то диссонанс, какая-то фальшивая нотка. Отец Ферро почти все время говорил правду, но в правду эту была вкраплена некая ложь: может быть, только одна, может быть, совсем незначительная, но разрушавшая целостность всей конструкции.

— А что вы скажете о Грис Марсала?

Губы старого священника сложились в жесткую складку.

— Сестра Марсала располагает соответствующим разрешением своего ордена. — Он посмотрел на архиепископа, словно ссылаясь на него как на свидетеля. — Она вольна приходить и уходить, и работает она тоже добровольно. Без нее здание давно бы уже обрушилось.

— Кое-что уже обрушилось, — вставил Монсеньор Корво.

Он не сумел сдержаться; его явно одолевали воспоминания об обломке карниза и о своем покойном секретаре. Куарт продолжал терзать священника:

— В каких отношениях с ней находитесь вы и викарий?

— В нормальных.

— Я не знаю, какие отношения вы считаете нормальными. — Куарт до миллиграмма рассчитал дозу презрения, вложенного в эти слова. — У вас, старых сельских священников, традиционно ошибочное понятие о нормальных отношениях с экономками и племянницами…

Краешком глаза он увидел, как Монсеньор Корво чуть не подскочил в своем кресле. Ведь то, что сделал Куарт, было сознательной провокацией, имевшей вполне определенную цель. И реакция не заставила себя ждать.

— Послушайте… — Побелевшие костяшки сжатых кулаков старика выдавали охватившую его ярость, — Надеюсь, вы не… — Он внезапно замолчал и пристально всмотрелся в Куарта, словно желая до малейших деталей запомнить черты его лица. — Кое-кто мог бы и убить вас за это.

Угроза, прозвучавшая в его словах, вполне вписывалась в характер и образ отца Ферро — грубого, злого, взъерошенного, закованного, словно в броню, в свою замызганную сутану, которая так и ходила ходуном у него на груди от душившего его гнева. Может быть, даже я сам, говорил весь его вид. Впрочем, каждый волен был истолковать его реплику по собственному разумению.

Куарт ответил старику взглядом, исполненным непоколебимого спокойствия:

— Вы имеете в виду вашу церковь?

— Ради Господа Бога! — негодующе возвысил голос архиепископ. — Да вы оба просто с ума сошли!