Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро. Страница 43

Куарт остановился — без особой охоты, но готовый выслушать вновь прибывшего. Взглядом поверх головы Бонафе он нашел часы на стене: до встречи с Макареной Брунер оставалось пятнадцать минут. Проследив за движением его глаз, Бонафе повторил, что разговор продлится всего минутку, и поднял руку с борсеткой так, что почти коснулся руки священника. Куарт взглядом отсоветовал ему делать это. Бонафе задержал руку на полпути и принялся довольно путано объяснять что-то касательно своих намерений — таким сообщническим тоном, от которого чувство неприязни у Куарта еще более усилилось. Но, услышав название журнала «Ку+С», он разом насторожился.

— Одним словом, падре, я в вашем полном распоряжении. Все, что вам будет угодно.

Куарт нахмурился. Будь он проклят, если этот тип только что не подмигнул ему.

— Благодарю вас. Но я не вижу никакой связи…

— Не видите. — Бонафе мотнул головой, словно подхватив забавную шутку. — И тем не менее все очень даже ясно, правда?.. То, чем вы занимаетесь в Севилье.

О Господи! Только этого не хватало: чтобы такой вот субчик запросто вмешивался в то, что в Риме считали секретом. Сдерживая злость, Куарт подумал, что, конечно, бывают утечки информации, но не в таких же количествах:

— Не знаю, о чем вы.

Его собеседник нагло, не таясь, смотрел на него в упор:

— Правда не знаете?

Ну хватит. Куарт снова взглянул на часы:

— Простите. У меня назначена встреча.

Не прощаясь, он повернулся и зашагал по вестибюлю к выходу. Однако Бонафе не отставал.

— Вы позволите проводить вас? Мы могли бы поговорить по дороге.

— Мне нечего сказать.

Оставив ключ у портье, он вышел на улицу. Журналист следовал за ним. Небо еще не совсем погасло, и на его фоне темным силуэтом вырисовывалась Хиральда. На площади Вирхен-де-лос-Рейес зажглись фонари.

— Думаю, вы не понимаете меня, — продолжал настаивать Бонафе, вытаскивая из кармана сложенный экземпляр «Ку+С». — Я работаю на этот журнал. — Он протянул номер Куарту, но, видя, что тот не проявляет интереса, снова убрал его. — Я прошу о совсем маленьком разговоре — так, по-дружески: вы мне немножко расскажете, а я буду паинькой. Уверяю вас, от такого сотрудничества мы оба только выиграем.

В его устах слово «сотрудничество» прозвучало почти непристойно. Куарту понадобилось сделать усилие, чтобы сдержать свое отвращение:

— Прошу вас не настаивать.

— Ну, послушайте же. — Тон оставался дружеским, но до грубости было рукой подать. — Пора бы чего-нибудь выпить.

Они дошли до угла Архиепископского дворца. Тут, в свете фонаря, Куарт внезапно остановился и повернулся лицом к журналисту.

— Слушайте, Буэнафе.

— Бонафе, — поправил тот.

— Бонафе или как вам будет угодно. То, чем я занимаюсь в Севилье, — не ваше дело. Да и в любом случае мне никогда бы и в голову не пришло болтать об этом.

Журналист начал возражать, с видом светского человека повторяя обычный набор профессиональных доводов: обязанность информировать, поиски истины и так далее и тому подобное. Публика имеет право знать, сказал он.

— А кроме того, — прибавил он, подумав, — для вас лучше бы находиться в деле, чем вне его.

Это прозвучало явной угрозой. Куарт начал терять терпение.

— Для вас?.. Кого вы имеете в виду?

— Ну, вы же понимаете, — примирительно, но мерзко улыбнулся Бонафе. — Священников и все такое.

— Понятно. Священников.

— Ну да.

— Священников и все такое.

Подбородок Бонафе образовал три жирные складки, когда он кивнул, ободренный надеждой:

— Вижу, мы начали понимать друг друга.

Теперь Куарт смотрел на него спокойно, заложив руки за спину:

— И что же конкретно вы желаете знать?

— Ну, всего понемногу. — Бонафе почесал подмышку под пиджаком. — Например, что думают в Риме об этой церкви. Как смотрят на этого священника… И все, что вы можете рассказать мне о своей миссии здесь. — Он подчеркнул свои слова еще более широкой улыбкой, наполовину услужливой, наполовину сообщнической. — Я постараюсь облегчить вам эту задачу.

— А если я откажусь?

Журналист прищелкнул языком, как бы давая понять, что при том уровне, какого достигли их отношения, это было бы неуместно.

— Ну, репортаж-то я сделаю в любом случае. А кто не со мной, тот против меня… — Говоря это, он покачался с носка на пятку. — Разве не так написано в вашем Евангелии?

— Послушайте, Буэнафе…

— Бонафе, — уточнил тот, поднимая указательный палец. — Онорато Бонафе.

Мгновение Куарт молча смотрел на него. Потом, глянув по сторонам, сделал шаг к журналисту. Вид у него при этом был вполне конфиденциальный, но в этом движении — а может, в его росте или выражении глаз — было что-то такое, что заставило Бонафе отступить к самой стене.

— В общем-то, мне наплевать, как произносится ваша фамилия, — понизив голос, проговорил Куарт, — потому что я надеюсь, что мне больше никогда не придется встречаться с вами. — Он придвинулся еще ближе — настолько, что Бонафе, почувствовав себя крайне неуютно, заморгал. — А сказать я вам хочу вот что. Я не знаю, кто вы — наглец, шантажист, дурак или все это вместе взятое. Но в любом случае — и несмотря на то что я священнослужитель — мне не чужд такой грех, как гнев, поэтому советую вам исчезнуть с глаз долой. И немедленно.

Свет фонаря отбрасывал вертикальные полосы на лицо журналиста. От улыбки не осталось и следа; Бонафе смотрел на Куарта со смешанным выражением страха и злости.

— Это не подобает священнику, — пробормотал он, и двойной подбородок его задрожал. — Я имею в виду ваше поведение.

— Вам так кажется?.. — Теперь улыбался Куарт, и в его улыбке было весьма мало от дружелюбия. — Вы удивитесь, если узнаете, на какие неподобающие священнику вещи я бываю способен.

Он повернулся к Бонафе спиной и зашагал дальше, мысленно задавая себе вопрос, какую цену ему придется заплатить за эту маленькую победу. Ясно ему было только то, что необходимо закончить это расследование прежде, чем все чересчур осложнится — если только этого уже не произошло. Журналист, рыскающий по ризницам, стал той самой последней каплей, которая переполнила чашу. Размышляя об этом, Куарт пересек площадь Вирхен-де-лос-Рейес, не обратив никакого внимания на пару, сидевшую на одной из скамеек, — мужчину и женщину, которые встали и, держась на некотором расстоянии, последовали за ним. Мужчина был толст, одет в белый костюм и шляпу-панаму, женщина — в платье в крупный горох, с забавным завитком волос на лбу. Они шли под руку, как обыкновенная мирная супружеская пара, наслаждающаяся прогулкой в теплый вечер; но, проходя мимо человека в водолазке и пиджаке в крупную клетку, пожевывавшего палочку, прислонившись к стене у входа в бар «Хиральда», они обменялись с ним понимающим взглядом. В этот момент со всех башен Севильи раздался колокольный звон, который вспугнул стаи голубей, уже отходивших было ко сну под уютными навесами крыш.

Когда высокий священник вошел в «Ла Альбааку», дон Ибраим, дав Удальцу из Мантелете монету в пять дуро, послал его в ближайший телефон-автомат с наказом проинформировать Перехиля. Менее чем через час приспешник Пенчо Гавиры прибыл, чтобы лично оценить обстановку. Вид у него был утомленный, с одной руки свисала пластиковая сумка-пакет от «Маркса и Спенсера». Он нашел свою дружину стратегически рассредоточенной по площади Санта-Крус, против старинного особняка XVII века, переоборудованного под ресторан: Удалец словно окаменел, подпирая спиной стену возле дальнего выхода из здания; Красотка Пуньялес, усевшись в самом центре площади, у подножия железного креста, вязала. Что же касается дона Ибраима, то его массивная фигура, с тростью под мышкой и огоньком тлеющей гитары под широкими полями шляпы, неторопливо перемешалась от одного поста к другому.

Завидев шефа, экс-лжеадвокат приблизился.

— Он там, в ресторане, — доложил он. — Вместе с дамой.

И продолжал свой рапорт, сверяясь при свете фонаря с часами, извлеченными из кармана жилета. Двадцатью минутами раньше он отправил в «Ла Альбааку» Красотку — якобы продавать цветы, а потом вошел и сам, под предлогом приобретения сигары (той самой, что сейчас торчала у него изо рта), и даже сумел перекинуться парой слов с официантами. Объекты его наблюдения расположились в лучшем уголке одного из трех небольших залов ресторана (всего несколько столиков и избранная публика), под достаточно качественно выполненной копией «Пьяных» Веласкеса. Они заказали салат из морских гребешков с трюфелями и базиликом (для дамы) и жареную гусиную печень под уксусно-медовым соусом (для его преподобия). Из напитков — минеральную воду «Ланхарон» (негазированную) и красное вино «Пескера де ла Рибера дель Дуэро». Какого года, выяснить не удалось, извинился дон Ибраим, но, заметил он, закручивая кончик уса кверху, чрезмерный интерес с его стороны мог показаться прислуге подозрительным.