Тьма века сего - Перетти Фрэнк. Страница 2

Хотя у существа имелись и руки и ноги, но, похоже, оно передвигалось без их помощи. Оно пересекло улицу и затем поднялось по ступеням церковной лестницы. Его похотливые выпученные глаза отражали свет луны, который смешивался с их собственным желтым блеском. Бугристая голова возвышалась над вздернутыми плечами, зловонный красноватый дым с шипением струился сквозь ряды острых мелких клыков.

Существо то ли посмеивалось, то ли кашляло: шипящий звук, поднимавшийся из глубины глотки, был похож и на то и другое. Распрямившись, оно встало на ноги, оглядываясь в царящей вокруг тишине. Его черная, как у летучей мыши, пасть скривилась в ухмылке, превратившей морду мерзкого создания в отвратительную маску смерти.

Страшилище подобралось к самой двери. Черная рука прошла сквозь нее легко, как сквозь воздух. Тело подалось вперед и стало просачиваться сквозь дверь, но успело продвинуться только наполовину.

Внезапно жуткое существо отпрянуло назад, наткнувшись на какую-то преграду, и, описав в воздухе дугу, кубарем скатилось с лестницы. Пар его дыхания прочертил красную спираль в ночном воздухе.

С жутким воплем бешенства и возмущения омерзительное чудовище поднялось с тротуара и уставилось на дверь, которая повела себя необычно, не дав существу проникнуть внутрь. Перепонки крыльев у него за спиной задрожали, начиная расправляться под напором воздуха, и мерзкое создание с ревом стремительно ринулось головой на дверь, проскочило сквозь дверь, пронеслось по вестибюлю и врезалось прямо в облако ослепительно белого света.

Существо вскрикнуло и в страхе закрыло глаза, а затем почувствовало, как тяжелая, могучая рука сдавила его, словно клещами. И в то же мгновение страшилище вышвырнули вон, и оно тряпичной куклой вылетело на улицу.

Но гнусное исчадие развернулось и вновь кинулось на дверь. Крылья судорожно бились и трещали, красные испарения с шипением клубами вырывались из ноздрей. Острые когти были выпущены для атаки, и жуткий вой, подобный вою сирены, раздирал его глотку. Как стрела в Цель, как пуля в мишень, чудовище врезалось в дверь – и ощутило, как его внутренности разрываются на части.

Взрыв, удушливое зловоние, последний крик, судорожный взмах ног и рук – и все исчезло. Не осталось ничего, кроме вонючего серного облака да двух пришельцев, неожиданно оказавшихся уже внутри церкви,

Светловолосый вложил в ножны сверкающий меч. Окружающий его белый свет медленно угасал.

– Дух преследования? – спросил он.

– А может, сомнения или страха. Кто знает? – пожал плечами его спутник.

– И, по-моему, один из самых незначительных.

– Да, никогда не встречал такого слабого.

– Я тоже. И сколько же тут бесов, как ты думаешь?

– Больше чем нас, намного больше. Они повсюду и не

Тратят зря время.

– Я это знаю, – вздохнул светловолосый атлет. – Но что они тут делают? Мы никогда не видели такого скопления демонов, по крайней мере, здесь.

– Ничего, думаю, причина скоро откроется, – светловолосый посмотрел прямо сквозь дверь, ведущую из вестибюля в зал церкви.

– Давай-ка взглянем на мужа Божьего. Они направились по узкому вестибюлю в зал.

На находящейся здесь доске объявлений можно было прочесть призыв к сбору продуктов для нуждающейся семьи, приглашение присмотреть за детьми и просьбу молиться за больного миссионера. Было здесь и написанное крупными буквами напоминание о собрании членов церкви в следующую пятницу. На другой стене висел отчет о сборе пожертвований, которые значительно уменьшились за последнюю неделю, так же, впрочем, как и число прихожан: от шестидесяти одного до сорока двух.

Пришельцы пошли по наклонному узкому проходу вдоль опрятных рядов темнокоричневых деревянных скамей в переднюю часть зала, где слабый свет софита освещал скромный крест над баптистерием. В середине подиума, покрытого сплошным потертым ковром, находилась маленькая кафедра с лежащей на ней открытой Библией. Обстановка была простой, скорее практичной, чем элегантной, что свидетельствовало то ли о непритязательности, то ли о скупости прихожан.

Затем незнакомцы услышали тихие звуки: глухие, сдавленные рыдания, доносившиеся со скамьи первого ряда.

Там стоял на коленях молодой человек. «Даже слишком молодой и легко ранимый», – подумал в первое мгновение светловолосый. Юноша был погружен в глубокую искреннюю молитву. Он крепко сжал руки и склонил голову на жесткую скамью. Его лицо являло собой картину скорби, любви и боли. Губы беззвучно шевелились: молитвы и славословие струились вместе с потоками слез. Пришельцы остановились возле молодого человека и стали внимательно наблюдать за ним, обдумывая и взвешивая происходящее.

– Божий воин, – произнес темноволосый.

Его спутник тихо ответил, скорее обращаясь к самому себе, не сводя глаз с убитого горем, сокрушающегося молодого человека:

– Да, это он, я не сомневаюсь в этом. И даже сейчас молится. Этот воин стоит перед Господом за людей, за весь город…

– Он проводит тут почти каждый вечер. Высокий улыбнулся:

– Ну, значит, этот человек не так уж слаб.

– Но ведь он – единственный. Он абсолютно один.

– Нет, – покачал головой высокий, – есть и другие. Всегда есть кто-то еще. Нужно только разыскать их. Его одинокая неусыпная молитва – только начало.

– Но ведь у юноши будут неисчислимые трудности, ты прекрасно знаешь.

– Журналиста тоже ждут испытания. Да и у нас их будет немало.

– Но мы победим?

Глаза светловолосого снова загорелись.

– Мы будем сражаться.

– Да, мы будем сражаться, – эхом отозвался его друг.

Они встали с обеих сторон коленопреклоненного воина. И в то же мгновение комната медленно, подобно распускающемуся цветку, стала наполняться белым светом. Он осветил крест на задней стене и постепенно проявил цвет и фактуру каждой детали на скамьях, и прежде скромные, почти убогие предметы алтаря ожили и засветились неземной красотой. Стены блистали, потертые ковры запылали пестрым пламенем, маленькая кафедра с резко очерченными контурами теперь казалась высокой и величественной, как воин на посту. Теперь и сами пришельцы светились белым сиянием. Их одежда превратилась в блестящие ризы, казавшиеся пылающими в ослепительно ярком свете. Бронзовые лица сияли, а глаза горели огнем. У каждого на золотом поясе висел меч в сверкающих ножнах.

Они возложили руки на плечи молодого человека. И за их спинами начали распрямляться атласные, почти прозрачные крылья, которые, словно великолепный балдахин, поднимались над их головами, соприкасаясь друг с другом и медленно колыхаясь в потоках духовного ветра.

Они посылали мир своему молодому подопечному, и его слезы начали понемногу иссякать.

«Аштон Кларион» была типичной газетой маленького провинциального городка: небольшого формата, скромной, временами не слишком организованной и несколько старомодной. Другими словами, она была печатным, черным по белому, отражением состояния самого Аштона. Редакция находилась на деловой Майн-стрит, в одноэтажном доме с окнами во всю стену и тяжелой, обшарпанной дверью с щелью для почты. Газета выходила два раза в неделю, по вторникам и пятницам. Дела ее шли неблестяще. При первом же взгляде на редакцию можно было легко понять, что средств у газеты явно не хватает.

В передней части здания располагались контора и отдел новостей. Здесь находились три письменных стола, две пишущие машинки, пара корзин для мусора, два телефона и электрокофеварка без шнура. Казалось, будто рукописи, листы, обрывки бумаги, канцелярские принадлежности занесло сюда случайным ветром из редакций всего света, Старая потертая невысокая перегородка, невесть как попавшая сюда с какого-то заброшенного вокзала, отделяла рабочую часть редакции от приемной. И, конечно же, над дверью висел маленький колокольчик, слабо дребезжащий при входе и выходе каждого посетителя.

Позади всего этого хаоса, называемого «рабочей обстановкой» – взору неожиданно являлось потрясающее великолепие, которое подходило, по меньшей мере, редакции большого города: застекленная контора редактора. Это было и впрямь смелым нововведением. Главный редактор, владеющий «Кларион», до недавнего времени был репортером одной из ведущих газет Нью-Йорка, и иметь кабинет со стеклом во всю стену было мечтой его жизни.