Последние заморозки - Пермяк Евгений Андреевич. Страница 7

10

Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час.

Из дворца весёлыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала.

Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками… И быстрый вальс… И далёкое-далёкое, которому сегодня не поверит никто, тем более Серёжа, но которое непременно придёт. Придёт потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда.

Серёжа возвращался с друзьями. И это тоже понятно.

Алексей и Руфина шли под руку вдвоём, и этому теперь никто не удивлялся.

Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды.

В зеркальной глади Алёша увидел себя и Руфину. Вода — как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке.

— Я сегодня, Руфа, — начал он, — почувствовал себя школьником. Таким, как Серёжа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлёкся танцами…

— И очень хорошо, Алёша. Я так была счастлива, когда мы танцевали с тобой, — откликнулась Руфина, думая, что сейчас будет сказано самое главнее. А оно не сказалось.

— Мне тоже показалось, что я… Впрочем, все равно, что показалось мне и другим. Сейчас я увидел себя и тебя со стороны. — Алексей указал на отражение в пруду. — Посмотри и ты на нас со стороны.

— Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть.

— Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все.

— Но и не так мало, Алёша. Посмотри.

Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Её ни с кем нельзя было спутать.

— Что ты этим хочешь сказать, Руфа?

Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила её в воду. Изображения в воде пропали. Как хочешь, так и понимай.

Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый своё.

Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой «тонкошеей гусеницы», этой писклявой букашки с муравьиной талией. Что может привлекать в ней Алексея? Какие чары? Что позволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у неё на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман… Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алёшу сделать все, что захочет. И не приказывая, а как бы между прочим… Достаточно движения одной её брови, и он исполнит любое её желание.

Откуда в Ийе такая непринуждённость в поступках и в отношениях со всеми — с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: «Ты устал от зачётов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке». И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести.

И вот она уже подходит. Алёша почему-то смущён. Он будто в чем-то виноват перед Ийей.

— Я так и знала, что ты дождёшься меня на плотине, — сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине: — Тебе так идёт это платье.

Руфина почувствовала вдруг себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Серёже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешённым, исчезло. Исчезло, как отражение в воде.

Алёше хотелось сказать Ийе, что он её искал и не нашёл. И он сказал:

— После последнего танца я потерял тебя… Ты извини…

— Да будет тебе, Алёша. Меня так легко потерять, — сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. — Мне тебя потерять невозможно, — снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила её для Руфины: — Он всегда на виду. И его легко найти.

— Кому как… — задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идёт речь. — Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят.

— Ну конечно, — обрадовался Алёша, — я тебя обязательно провожу!

— Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я, как никогда, нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня.

— И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня?

— Алёша! — решила Ийя рассеять подозрения. — Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом… Пусть я не из трусливых, но…

— Да-да… Я понял, я понял… Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И…

И?..

Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени — И — какая-то близость и, во всяком случае, теплота.

Они пошли втроём, разговаривая о том о сём, а в общем ни о чем. И каждому стало ясно, что втроём у них никогда и никакого разговора не получится.

11

Проводив Руфину до ворот, ещё раз поздравив её с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу.

Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своём мимолётном ослеплении.

— И! — начал он. — Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником…

Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алёши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча.

— Алёша, не надо усложнять простого и обычного.

— Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов…

— Тогда, Алёша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил…

— Ийя! — перебил её Алексей. — Ты берёшься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли.

— Мне кажется, обладаю. Ведь я же выросла в лесу, в доме старого лесничего, которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у такого деда должна быть немножечко да чертознаинкой. Ведь я же завела тебя в лес и, заворожив там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто меня можно без памяти любить и называть «первой, единственной и неповторимой»…

— Я и теперь могу повторить это, И!

— И повтори…

Они уже давно миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки, упирающейся в старый дом лесничества, где жила Ийя, и пошли далее по просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку.

Буйно цвела калина. Её пьянящие ароматы куда сильнее черёмуховых. Предутренний лес тих. Дневные птицы ещё спали в гнёздах, а ночные попрятались в свои тёмные убежища.

В гулком лесу голос Ийи зазвенел ещё тоньше.

Они вскоре оказались в Малиновом распадке.

Заросли дикой малины были так густы, что, затерявшись в них, можно было спрятаться даже от луны. Бледная-бледная, она таяла над Ийей в светлеющем небе.

Сейчас можно прибегать к сотням самых различных иносказаний… Робкие цветы малины могли бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро, какой шёпот слышали они, как радостно было им видеть глаза Ийи, устремлённые в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы.

Но что могут знать цветы о чувствах Ийи, о её любви, для которой мал небосвод, но достаточно счастливой улыбки Руфины, чтобы затмить это бескрайнее небо счастья Ийи? Руфина уже затмила его. И если оно ещё кажется бирюзовым, то завтра Ийя увидит его потускневшим.

Утренняя заря была её вечерней зарёй. Прощаясь на перекрёстке просек, она обвила его шею своими тонкими, очень тонкими, но очень сильными руками. Она, как никогда, целовала его.

— И, ты пугаешь меня, И! Ты готовишь что-то страшное…