Заложники любви - Перов Юрий Федорович. Страница 60

А может, они правы, может, человеку больше ничего и не надо? А что? Сыты, дети здоровы, одеты, обуты, на машинах разъезжают, чего же больше?

Никогда не забуду один случай. Попали мы с женой на семейное торжество, к ее старинной подруге. Меня заранее предупредили, чтоб я не заводил там своих душеспасительных бесед, потому что будут очень крупные «деловары». Не знаю, какими делами они занимались, но про одного ходил слушок, что он миллионер.

Дело было зимой. Он приехал на «Волге» с личным шофером. Сам весь в бобрах, жена в норке. Золото, бриллианты, и все это крайне уж беззастенчиво, с гордостью, как ордена. А все окружающие и смотрят на это, как на ордена, с почтением, с завистью.

Подарок этот жулик привез какой-то баснословный — старинный хрустальный кувшин с серебряной ручкой и крышкой. Говорили, рублей семьсот стоит. А я даже и не злился. Я на это смотрел уже просто с любопытством, как на двухголового теленка.

Когда выпили за хозяйку, за ее родителей, детей, миллионер встал и сказал со всей серьезностью:

— Друзья мои! Выпьем за нашу кормилицу, за нашу мать родную — за Советскую власть, благодаря которой мы имеем то, что мы имеем. Многие ей лета!

Нет, нехороша наша жизнь, если больше всех ею довольны жулики.

Через три дня Васильев явился на дачу к Курьевым. Профессор был на работе, а Александра Павловна хлопотала на веранде в пышном розовом пеньюаре. Завидев Васильева на его зеленом велосипеде, Александра Павловна всплеснула руками, опрокинула турку с кофе и полетела навстречу участковому, раскидывая на бегу полы невесомого пеньюара.

— Ну что, ну что, голубчик, Васильев, нашли жуликов?

— Нет, — Васильев в смущении отвернулся от прелестей Александры Павловны, — пока не нашли. Ищем…

— Васильев, голубчик, — взмолилась Курьева. — Вы не стесняйтесь, скажите, если нужно кого-то поощрить, подтолкнуть, мы готовы немедленно, любую сумму. И вас лично я прошу учесть… Если вы найдете кольца, вас ждет премия, как мы и говорили. Мы свое слово умеем держать. Я думаю, вы только один можете… Мы совершенно уверены, что это мерзавец Фомин. И если вы, как старожил, по-свойски, по-мужски на него надавите, то он обязательно расколется. Ну в крайнем случае, пообещайте и ему деньги, ну, выкуп, что ли. Ведь он же, мерзавец, и продать эти кольца не сможет, он же, скотина, их за бутылку отдаст. Васильев, голубчик, я очень прошу вас, ну сделайте холь что-нибудь. Я не знаю, как буду вам благодарна… Вы меня понимаете, голубчик?

— Понимаю, понимаю, — поморщился Васильев. — Я вот что хотел уточнить… Вспомните, пожалуйста, поточнее, когда вы в то утро подошли к рукомойнику, где находилась мыльница, в которой вы оставили кольца?

— На земле, точно.

— А может, это вы сами ее нечаянно уронили?

— Ну что вы, я еще в своем уме!

— Ну, хорошо… Вот у меня какое дело… Я хочу проверить одну гипотезу. Я не гарантирую, что обязательно найду кольца, но проверить надо бы… Чтоб не думать больше об этом.

— Пожалуйста, пожалуйста, проверяйте любую гипотезу, я только «за»…

— Но, понимаете, Александра Павловна, мне для этого нужен литр водки или червонец. Начальство никаких таких частных денег мне не выпишет, а это именно частные деньги… Для уплаты частному лицу.

— Ради Бога, голубчик, ради Бога, сколько нужно, столько и заплатим.

— Но понимаете, Александра Павловна, я не могу ничего гарантировать… Может, эта гипотеза и ошибочна.

— Я вам беспредельно верю! — патетически воскликнула Александра Павловна. Взметая полы пеньюара, она упорхнула в комнату и вскоре вернулась с Двадцатипятирублевой бумажкой.

— Вот вам, голубчик, пожалуйста, — и пожала Васильеву руку.

— Но у меня нет сдачи, — забормотал Васильев.

— Какая сдача! Бог с вами! Берите, сколько потребуется…

— Да вы что?! — побледнел Васильев. — Да мне нужен червонец или литр водки! Или вы думаете, что я эти деньги себе хочу?..

— Ничего я такого не думаю… — испугалась Курьева. — Я имела в виду, что сдачу можно и потом.

Васильев сунул четвертак в карман, махнул раздраженно рукой, вскочил на свой зеленый велосипед и умчался.

Через час с четвертью он въехал в дачный поселок на огромной импортной машине с люлькой на длинном двухсуставном подъемнике. Васильев с сосредоточенным видом сидел рядом с водителем, а велосипед был приторочен за кабиной.

Машина остановилась около дачи Курьевых. Васильев проворно забрался в люльку, машина взревела, и ее длинная рука стала медленно распрямляться.

Васильев, бледный и торжественный, стоял, вцепившись в края люльки, и под натужный вой гидравлических насосов медленно возносился в небо.

Замерев и открыв рты, смотрела на него неведомо откуда набежавшая детвора. Были тут и взрослые. Предположения по поводу того, что же собрался сделать их чокнутый участковый, стали высказываться самые смелые и неожиданные.

Васильев, к счастью, их не слышал. Он был уже высоко, над вершинами самых высоких деревьев. Он сделал знак шоферу, и стрела подъемника замерла. Вот она (опять же по знаку Васильева) подалась вправо, потом немного назад, потом опустилась, и Васильев, перегнувшись через борт люльки, стал копаться в кудрявой березовой макушке, скрывшись в ней с головой.

Потом он вылез из листвы, отряхнулся и сделал шоферу новый знак. Машина, не опуская люльки, медленно и осторожно передвинулась к другому дереву. И опять шофер, управляемый Васильевым, долго прицеливался люлькой, пока не опустил ее в нужное место, и опять Васильев скрылся в листве по пояс.

Так они объехали с добрый десяток деревьев. Потом вдруг Васильев вынырнул из очередной макушки и заорал во все горло:

— Майнай! Шабаш! Майнай! — и замахал рукой. Когда люлька опустилась, он выбрался на землю, отвязал свой велосипед, прислонил его к забору, пожал руку шоферу и отпустил машину. Затем отыскал в толпе любопытных и почему-то испуганных дачников жену профессора Курьева, подошел к ней и протянул ей пятнадцать рублей.

— Вот, Александра Павловна, ваши деньги, сдача. — Александра Павловна не осмелилась возражать и безропотно взяла деньги. — А вот ваши кольца, — выждав, пока она уберет деньги, сказал Васильев и протянул ей кольца на раскрытой ладони.

Любознательная публика, окружавшая их, мертво молчала.

Я думал, Фомин сразу догадается, зачем я к нему пришел. Я и спросил-то у него шуткой, чтоб разговор начать:

— Когда ты бутылки-то заберешь?

— Какие бутылки? — спросил он.

— Ну те, которые ты у дороги оставил.

— Около какой дороги?

— Ты мне дурака-то не валяй! У той дороги, где стоянка машин была.

— Каких машин?

— Обыкновенных! На которых ездят…

— Мало ли на каких ездят…

— А ты все-таки забери бутылки, там рубля на три.

— И где же мне их забрать?

— Да они у меня в сарае…

— А машины где?

— Машины уехали.

— Так чего же ты мне голову морочишь?

— Нет, это ты мне голову морочишь. Ишь, разошелся! Ну-ка дыхни! Пил?

— А ты меня угощал? Поставил бы другу в честь всенародного праздника.

— А зачем тебе ставить? Ты бутылки сдай и купишь себе червивки.

— Какие бутылки?

— Те самые, на которых твои отпечатки остались.

— Ах, те самые! — состроил удивленную рожу Фомин.

— Те самые.

— А разве ты мне их отдашь, с отпечатками-то? Они же тебе как вещественные доказательства потребуются.

— Отдам, если магнитофон вернешь.

— Какой магнитофон?

Он специально придуривался, чтоб завести меня. Но ничего у него не вышло. Я был совершенно спокоен. Я успокоился с того самого момента, когда те люди сказали, что это не их бутылки лежат под кустом орешника. Я совершенно отчетливо увидел, как поставил Фомин на землю свою знаменитую «бутылочную» (бывшую грибную), заштопанную разноцветной проволокой корзину, как начал осторожно, чтоб не звякнуть, выкладывать под куст пустые бутылки, как огляделся по сторонам (интересно, где эти туристы в это время были?) и подошел своей скрытной воровской походкой к пеньку. Я увидел, как они непохожи… Фомин в своем замасленном ватнике и новенький, сверкающий «Шарп».