Имя для ведьмы - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 43

– Это чисто внешнее, – сказала я.

– Ладно. А я, пожалуй, попробую связаться кое с кем из наших московских коллег, повыяснять относительно странной организации «Лик Тьмы». Так ли уж этот лик темен?..

В такси, везущем меня в больницу имени Корнцанга, меня волновал только один вопрос: как это будет?

Наша встреча – двух влюбленных, но насильственно разлученных на долгое время душ… Фу, неужели я становлюсь такой пошло-сентиментальной?!

Но… Мы, наверно, сначала застынем, как изваяния, а потом кинемся друг другу в объятия, разбрызгивая по сторонам слезы упоительного счастья…

Ага. Ты точно застынешь, как изваяние, и будешь чувствовать себя полной кретинкой, влетевшей в палату в тот деликатный момент, когда сиделка меняет больному утку или обрабатывает пролежни. И человек, долгое время пролежавший в коме, знаешь ли, Вика, как-то не склонен к бурной двигательной активности. Этот фактор тоже придется учесть.

А самое главное: вспомнит ли он меня?

Ну да, он собирался ко мне приехать в тот злополучный день, не сработало мое заклинание. Но катастрофа, гематома мозга (кажется, это говорила Наташа?), кома могут лишить памяти кого угодно и без всяких магических заклинаний. И я робко скажу любимому: «Здравствуй, Авдей!» – а он вымученно-вежливо улыбнется и ответит: «Здравствуйте. Вы, собственно, кто будете?» При одной мысли об этом сразу хочется завыть!

– Приехали, – объявил шофер. – Вот она, ваша клиника.

Небольшое трехэтажное белое строение с колоннами у входа и крытой галереей на уровне второго этажа, окруженное цветущими яблонями и вишнями. На двух овальных клумбах пестрели поздние тюльпаны. Я вдохнула неуловимый сладковатый аромат цветов и направилась к стеклянной двери с табличкой «Приемный покой», готовясь увидеть мрачную старуху, на все мои запросы рычащую «Не приемный день! Тихий час! Посещение больных запрещено!»… Но судьба улыбнулась мне: мало того что приемный покой оказался отлично оборудованным по последней мебельной моде мини-офисом, там за тремя компьютерами сидели две субтильного вида медички в мини-халатиках. От нечего делать одна играла в третью версию «Quake», а другая смотрела картинки с диска Бориса Валеджо.

– Я тоже считаю, что у Валеджо все женщины бездушные, как резиновые куклы, – сказала я. – Добрый день.

– Ой, – синхронно улыбнулись девочки. – Здрасьте. Чем можем быть полезны?

Ну что, рискнем?

– Я к больному, посетитель.

– Очень хорошо, пожалуйста, вход для посетителей прямо через холл и налево. Больной в каком отделении лежит?

– Я точно не знаю, только номер палаты – 212.

– А, реаниматологическое! Вообще-то к тяжелобольным положено выписывать разрешение через главврача, но он сейчас в отпуске, так что идите. Вам на второй этаж. Дежурной сестре скажете, что мы разрешили доступ.

– Девушки, я ваша должница! – только и сказала я.

– Да ладно вам, – мило улыбнулись они, возвращаясь к занятиям, прерванным моим появлением.

Я поднималась на второй этаж, мысленно отмечая великолепную отделку стен, дорогие ковровые дорожки на лестницах, витражи в огромных, стилизованных под готику окнах. Возле двери в реаниматологическое отделение в широкой керамической кадке росла пальма-монстера, стояли кожаные кресла, стеклянный журнальный столик с какими-то рекламными проспектами.. И везде этот аромат цветущей яблони! Шикарная, однако, больница. Явно строена и оборудована не на государственные гроши. Как Наташе удалось положить Авдея именно сюда?

Впрочем, это неважно. Важно то, что, возможно, через несколько минут я наконец-то увижу его.

Кстати, дежурной сестры нет, и останавливать меня некому. Я бесшумно иду по длинному полуосвещенному коридору (кажется, именно его я видела в своем магическом кристалле?), мелькают таблички на дверях: «Ординаторская», «Процедурный кабинет», «Операционная», «Компьютерная диагностика», «Биксовая»… Но я отыскиваю палату 212.

Вот она. Как раз напротив – небольшой светлый холл, с креслами, телевизором, книжным стеллажом, чтоб больным было чем скрасить свое бытие. Холл тоже пуст. Как нарочно, ни одного человека рядом. Ведь это так неделикатно – без приглашения входить в палату!

И вдруг… Ну почему бы не случиться в моей повести какому-нибудь «и вдруг»! Дверь палаты распахивается сама.

И изумленно-возмущенными глазами на меня смотрит медсестра.

– Что вы здесь делаете?!

– Я… к больному. Меня пропустили, дали разрешение там, внизу.

– Да? Фамилия?

– Моя?

– Больного, конечно!

– Б-белинский. Авдей Белинский. Лицо медички светлеет.

– А, Авдей Игоревич, писатель! Он сейчас на перевязке. Вы посидите здесь в холле, подождите. Это минуть двадцать.

– Спасибо!

– Да за что? – удивилась медичка и пошла в таинственную «Биксовую».

Да за то, что он жив и сейчас будет здесь! Вам этого счастья не понять!

Я заставила себя сесть в кресло, взять в руки «Космополитен» трехгодичной давности. Ну успокойся немедленно! Ну не похитят же его прямо из перевязочной! Да если бы и рискнули… нить его жизни все равно при мне. Я его никому не отдам!

…«Двадцать минут» явно истекли, я отложила журнал и вознамерилась ринуться в перевязочную, отбросив всякие этические принципы. Раскрыла сумочку, надо хоть посмотреть, на размазалась ли помада, да где же это клятое зеркальце, вечно ищешь по всей сумочке, оно как проваливается…

– Здравствуй, Вика.

Как все, оказывается, просто…

И то, что мы обнимаемся и целуемся прямо в больничном холле, можно, конечно, назвать сентиментальностью.

Только мы это называем иначе.

– Как ты похудел, они превратили тебя в скелета, бедный мой!

– Вика, я люблю тебя.

– Я знаю.

– Я лежал в коме и все думал, как тебе это скажу…

– Получилось неплохо. Наконец-то я тебя вижу.

– А я – тебя… Это случайно не твоя сумочка валяется на полу?

– Какая сумочка? А, да, точно моя. Черт с ней, пусть валяется, я не могу от тебя оторваться. Просто приклеилась, и все. Знаешь, мне ведь было так страшнo за тебя, и столько всего произошло, но это потом, потом. Как я люблю тебя! Знаешь, ты удивительно красивый. Что это на тебе за костюм?

– Да это пижама!

– Правда? А тебе идет.

Вот тут надо слегка разрядить обстановку. Вытереть слезы и засмеяться – облегченно и немного виновато. Усесться в кресло, точнее, это он садится в кресло и устраивает меня на своих коленях, несмотря на протесты с моей стороны типа «да тебе же, наверно, нельзя, да как же твои переломы»…

– Мне теперь все можно, – смеется Авдей и вжимает голову в мое плечо. – Не могу тобой надышаться. Ты пахнешь ветром, нет, правда, полевым ветром с полынью и васильками!

– Фантазер, – я ерошу губами прядки коротких, недавно отросших волос у него на макушке. – Я просто пришла с улицы и принесла с собой…

– Свободу! – азартно подхватывает любимый. – Теперь я имею полное моральное право сбежать из этой жуткой клиники. Я здоров, полон сил и вполне определенных желаний, а самое главное – ты со мной, любимая.

Я слушаю эти упоительные слова, а мои губы отыскивают на его темени и затылке страшные, едва поджившие рубцы. Милый мой, как тебе было больно…

– Коряво меня подштопали, да? – пытается шутить Авдей и заглядывает мне в глаза. – Разлюбишь такого некрасивого?

– Дурачок. Я тебя вылечу. Ты знаешь, я ведь…

– Ничего не хочу знать. Поцелуй меня. И немедленно!

Наш поцелуй неожиданно прерывается чем-то вроде многократно усиленного змеиного шипения:

– Полюбуйтес-с-сь!

Я выскальзываю из объятий Авдея, оборачиваюсь и отказываюсь верить своим глазам, хотя до сего мо мента они меня не подводили. Прямо напротив нас стоят двое: некая врачеподобная личность мужского пола в белой марлевой маске и Наташа. Вот уж кого не ожидала здесь встретить! Инстинктивно я стараюсь загородить собой Авдея. С этой агрессивной дурочки станется в него шаровую молнию метнуть.

– Какая милая сцена! – исходит праведной яростью моя соперница. – Вы только посмотрите, доктор: пока вы, бескорыстный, талантливый нейрохирург, и я – преданная жена, не жалевшая никаких сил, недосыпали ночей у постели этого… прелюбодея, он, едва оправившись от комы, уже тискает какую-то…