Признак высшего ведьмовства - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 14

Впервые тут увидел Маркел, как исказилось брезгливой гримасой лицо его будущей супруги.

– Если и впрямь хочешь стать моим мужем, Маркел, – раздельно и веско сказала Руфа, – то забудь не то что про город с его порядками, а и про весь мир, что за стенами нашей деревни.

– Это что же? – удивился Маркел. – Вы вроде старообрядцев каких получаетесь? Затворников? Да на дворе двадцатый век! Гагарин недавно летал в космос! Социализм строим!

Руфа презрительно покривила пухлую губку:

– То нас не касается. Община наша живет своим укладом. И с внешним миром не знается, потому что внешний мир весь погряз в грехе и почитает неправильных богов…

Маркел слушал это разинув рот.

– Впрочем, – спохватилась Руфа, – про то, каких богов надо почитать, а каких – нет, тебе еще знать не положено. Потому что ты не член общины нашей. Я тебя не неволю, Маркел. И от слова своего ты еще можешь отказаться. Подумай. Мы выведем тебя своими тропами к мирским жилищам, но обратно в деревню нашу ты дороги не найдешь. И про меня тебе забыть придется. Ничего, найдутся в вашем городе красавицы…

– Такой, как ты, не найти мне, – отрывисто сказал Маркел. – Черт с ним, с городом, с совхозом. Остаюсь с тобой, в деревне. Только вот что… Я атеист.

– Это как понять? – поморщилась Руфа. – Пороком тайным страдаешь или дурной болезнью болел?

– Тьфу на тебя! – вспылил Маркел. – Атеист – это тот, кто не верит в богов всяких, вот я о чем… А вы, я вижу, тут все уж очень верующие.

– Да, мы верующие, – сказала Руфа. – А коли ты с нами жить остаешься, то и сам скоро верующим станешь.

– Агитировать будете… – непонятно сказал Маркел.

– В наших богов нельзя не верить, – непонятно же ответила и Руфа.

Некоторое время спустя после означенного теологического диспута Маркел и Руфа сочетались браком по местному огнелюдскому обычаю. И с этого момента, как стал Маркел окончательно «своим» в деревне, стали открываться ему сокровенные тайны яроверов. Да и о жене своей узнал Маркел такое, что не снилось ни одному популярному в то время научно-техническому журналу: при желании либо хозяйственной необходимости Руфа ребром ладони, раскаленным почище паяльника, резала металлические листы вполпа-льца толщиной. Одним дуновением могла запалить костер либо растопить печь. А воду для стирки грела, просто опустив руку в двухведерную бадью – была наподобие жуткого невозможного кипятильника… И с тех пор как впервые столкнулся с таким феноменом Маркел, с тех пор как узнал, какими на самом деле являются жители деревни Огнево, характер его, доселе веселый, гордый и даже настырный, сильно изменился. Словно подменили Маркела Потапова – из бойкого парня превратился он в тихоню, жениного подкаблучника… И, как заметил, как понял постепенно из всего образа жизни деревни Огнево, многие мужики вроде него были беспримерно тихими, покладистыми и до жути боялись своих огненно одаренных жен. Нет, не то чтобы огнелюдовские бабы мужчин своих как-то третировали или запугивали. И хоть в таких семьях никогда не случалось скандалов, никогда мужчина не чувствовал себя главой и хозяином. Да и дети, рождавшиеся от браков человека и пламенги, тянулись больше к матери, нежели к отцу, и имели в натуре своей больше материнских качеств.

Так было и с первыми тремя детьми Потаповых. Маркел не возражал – его и самого, в глубине души, не тянуло к этим «неправильным» детям. Тот ртутно-прозрачный блеск глаз, что сперва заворожил его в красавице Руфи, теперь – в собственных детях – внушал безотчетный страх и даже отвращение. Будь то другая деревня, Маркел бы запил, потому что не может даже самый крепкий человек жить в постоянном и предельном напряжении души. Но в Огневе не водилось ничего спиртного, строгая община яроверов почитала абсолютную трезвость добродетелью, угодной Дочери-Творцу. Не было в Огневе и шумных, разудалых праздников – во-первых, потому что жили огне-вцы по своему, отличному от светского, календарю, и, во-вторых, ни свадьбы, ни дни рождения не обставлялись у них хоть малой торжественностью…

Но речь сейчас не о том. Итак, в семействе Потаповых выросло трое чад, и тут выяснилось, что Руфа опять в тягости. Она отнеслась к своей поздней беременности спокойно, но Маркел, в отличие от нее, вдруг принял все это слишком близко к сердцу. А именно: он решил, что всю беременность Руфа должна проходить не под присмотром местных бабок, а под присмотром квалифицированных городских врачей, да и ребенка будет рожать не в избе, а в специальной родильной палате, как то положено цивилизованным женщинам. Может быть, лелеял Маркел тайную надежду, что новый ребенок, родись он в условиях, в которых рождаются все дети, будет обычным, нормальным, а не маленьким чудовищем, подобно дракону исторгающим пламя.

– Повезу тебя в город, – сказал Маркел жене. Она посмотрела на него прозрачными глазами:

– Обычаев не знаешь?

– Довольно с меня ваших обычаев, – отрезал Маркел. – Всю жизнь я тебе волю давал. А теперь будет по-моему.

Руфа на это ничего не сказала, словно считала ниже своего пламенгиного достоинства вступать в пререкания с мужем-человеком. Ее почти взрослые дети молча наблюдали за тем, как мать собирает в дорогу немудреные пожитки (в Огневе жили бедно, скудно, но свято – только тем, что сами пряли или шили, пользовались, ничего из «мира» не приносили). Наконец, дочь сказала матери:

– Это к худу, мама. Не езди с ним.

(Маркел как раз вышел из избы, так что разговора не слышал.)

Руфа молчала. Дочь продолжила:

– Мне сон приснился: если выйти за ворота деревни нашей, то сразу настигнет гибель. Мама, не езди. Разве ты здесь не родишь? Или ты отцу потакать вздумала?! Так ведь он всего лишь человек!

– Язык придержи, – посоветовала дочке Руфа. – Потому и поеду с ним, что он человек. И ему надо на свoe племя поглядеть. После этого он, чаю я, пуще нашу жизнь и нашу веру полюбит…

Так вот и собрались Руфа и Маркел Потаповы, оставили дом и хозяйство на детей и поехали в город. Ехали верхом, другого транспорта, кроме лошадей, в Огневе не было, пробирались одним им ведомыми тропами и наконец прибыли в совхоз Кривая Моль-да – на родину Маркела.