Только тишина - Петецкий Богдан. Страница 2

Сейчас же их было двое. Со всей этой техникой и непорядками со связью.

Мы отстали всего-лишь на девять лет. Неожиданности при возвращении — соль жизни пилотов. При полетах с тахионовой скоростью двусторонняя связь до сих пор остается плодом воображения кибернетиков. Все остальные потирают руки, если сообщения из пространства достигают Земли в пригодной для понимания форме. И если экипажам, возвращающимся в плоскость эклиптики, удается без хлопот поймать пеленг родимой базы.

— Говорит Онеска. День добрый, Орнак. День добрый, Алеб. Сейчас мы увидимся. Мне крайне жаль…

Я без угрызений совести захлопнул дверь шлюза. Голос профессора дошел до нас, когда мы находились уже в тамбуре. И я не видел причин, по которым следовало бы подождать, пока он там кончит. Все указывало, что на это ему потребуется немало времени.

Эластичный коридор, который через несколько секунд после посадки соединил люк «Дины» с выдвинутым тамбуром станции, вопреки опасениям Тарроусена не был поврежден. Мы шли не торопясь, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы проверить показания датчиков. Сигнал тревоги не прозвучал ни разу.

Зато автомат сшлюза функционировал словно официант-человек. Мы постояли добрые три минуты, повторяя вызов, пока наконец-то на стене не обрисовалась подкова люка. Она медленно поползла в сторону, сухо скрежеща, словно в ее механизме было полным-полно песка. А вот за нами закрылась столь стремительно, что я едва успел отскочить.

Далее все шло нормальной чередой. Наросы выровняли давление и очистили атмосферу. Очевидно, возможность аварии принимали тут всерьез.

На это ушло несколько минут. Камера шлюза была рассчитана на прием многочисленного экипажа и пассажиров крупного транспортного лайнера.

Наконец перед дверью в холл загорелся зеленый огонек. Дверь исчезла в толще стены, и мы узрели Тарроусена. Он стоял прямо перед нами, загораживая проход. Выражение его лица прекрасно свидетельствовало о том, сколько самообладания ему потребовалось, пока он терпеливо разглядывал поверхность двери, порог которой нам предстояло переступить.

— Ну, наконец-то, — произнес он и протянул руку. Сделал он это так, точно эти девять лет мы проразвлекались в садах иорданских.

Я пожал его руку, упрятанную в жесткой, точно подогнанной перчатке, и пригляделся повнимательнее.

Он был последним человеком, с которым я разговаривал перед стартом. Что, впрочем, понятно, поскольку он руководил отрядом пилотов с незапамятных времен, по крайней мере, для меня незапамятных.

Девять лет сделало свое. Его волосы побелели, морщины возле губ превратились в глубокие борозды. Он был в полном вакуум-скафандре. Со шлемом под мышкой он выглядел пилотом, готовым отправиться в патрульный полет. Он улыбнулся, пожимая руку Алебу, но его но его глаза скользили по стенам коридора, словно он в любое мгновение ожидал удара метеорита.

— Ладно, пошли, — произнес и остсушил в сторону. В его голосе прозвучало облегчение.

Мы без слова обогнули его и направились в сторону кабин. Коридор не был освещен, и чуть погодя я привычно потянулся к шлему, чтобы включить вмонтированную в него точечную лампу.

— Мы перешли на собственное обеспечение, — раздался у нас за спиной голос Тарроусена. — Экономим…

Прозвучало это, должно быть, забавно. Я невольно скривил губы.

— В самом деле? — бросил Алеб тоном вежливого удивления.

Вот уже несколько десятков лет все орбитальные объекты, так же, впрочем, как и большинство транспортных ракет в первой планетарной зоне, получали энергию с Земли. Лазерные эмиторы, собранные в шесть батарей, расположенных вдоль экватора, оказались проще и удобнее в эксплуатации, чем тысячи рекаторов и генераторов, установленных непосредственно на объектах, как правило удаленных от источников лантаноидов или же природных месторождений всех других видов топлива. Потери энергии, пересылаемой узконаправленными фотонными пучками, были практически равны нулю.

Двери в центральное помещение станции — именуемое навигаторской, хотя кроме вспомогательной аппаратуры связи, в нем не было ни одного пульта управления — стояли раскрытыми настежь. Мы переступили стальной порог, и, не задерживаясь, направились к некогда белому, дугообразному столу, обставленному разноцветными креслами. В одном из них сидел пожилой мужчина, который теперь с трудом поднялся и сделал шаг в нашу сторону. Я разу же узнал его. Это был Онеска, биоматематик. Его уравнениям такие, как я, обязаны преодолению порога перегрузок при ускорениях, позволяющих серьезно думать о звездах, по крайней мере, ближайших. Столетие профессуры Онески, объявленное еще до старта «Дины», пришлось как раз на время нашего отсутствия.

— Прекрасно, что вы явились, — произнес он низким, звучным голосом, в котором я однако уловил нотку, свидетельствующую о усталости и даже о скрываемом напряжении. — Только вас мы и ждали… Сказал им? — обратился он к Тарроусену.

Тот покачал головой. Профессор выждал минутку, словно прикидывая, как справиться с заданием, после чего поочередно ощупал глазами Ала и меня, вздохнул, выпрямился, повернулся к столу и склонился над ним, поглаживая ладонями его белую поверхность.

— Прежде всего, — начал он сухим, деловым тоном, — не воображайте, что произошло что-то скверное. Наоборот. По крайней мере, так считается. Попросту — мы отозвали экипажи со всех станций и внеземных объектов. Поэтому вас никто не поприветствовал на границе системы, и даже тогда, когда вы уже вошли в плоскость эклиптики. Мы — последние. С позавчерашнего дня нам здесь делать нечего, кроме как дожидаться вас. Через десять минут мы покидаем станцию. Тогда ей перестанет быть нужна энергия. Так же как прочим лунным и орбитальным базам. Поэтому Земля остановит генераторы батарей.

Алеб откашлялся и сделал шаг вперед. Онеска коротко глянул на него, после чего насупил брови, как бы предупреждая, что он еще не кончил.

— О деталях потом, — заявил он начальственным тоном. — Мы просто реализуем старый план, о котором, кстати говоря, вы могли слышать. Вскоре после вашего отлета мы усовершенствовали теорию полета, а точнее — нашли некий новый вариант ее применения… но довольно об этом. Пока. На Земле обратитесь в Центр Дальних Рейсов. Останемся в контакте. Так уж сложилось, — он выпрямился и с усмешкой посмотрел на нас, — что я — один из авторов того, что нас ждет. В качестве биоматематика, разумеется. Вот так, — добавил он чуть погодя. — Вроде все.

— Все, — негромко повторил Тарроусен.

Я был одинакового с ним мнения. Алеб тоже.

— Летим? — лениво поинтересовался он.

Онеска зашарил глазами по кабине.

— Да… — пробормотал он, — да… разумеется…

Тарроусен подошел к пульту и провел рукой по клавиатуре. Огни коммуникационной централи погасли как задутые. Остался один — пульсирующий бледной зеленью светлячок автоматического пеленга.

Я повернулся и двинулся в направлении коридора. Переступил порог провалился во тьму. Только сейчас я обнаружил, что забыл погасить прожектор на шлеме. Глядя на Онеску и Тарроусена, я светил им прямо в глаза. Похоже было, что они вообще этого не заметили.

Я прошел несколько метров, прежде чем услышал шаги идущих за мной. В длинном туннеле, образованном толстыми панцирными стенами, они звучали как удары молота о ствол дерева.

«Дина»останется тут. Я еще ничего не знал, кроме того, что нескоро увижу ее снова. Разумеется, комплекс сведений и данных, касающихся нашего полета, мы передали на Землю немедленно после выхода из гибернации. До нас то же самое сделали бортовые автоматы. А еще раньше компьютер Центра записал все наши наблюдения, разговоры и замечания, передаваемые непосредственно каждую секунду полета.

На стартовом поле нас ждала ракета типа «Церера», приспособленная для посадки в атмосфере. В ней без труда могла бы разместиться школьная экскурсия. Кресла шире и чуть не в два раза глубже чем те, что были установлены на «Дине». А также не то три, не то четыре пульта, управляющие группами автоматов, с какими мне до сих пор не приходилось сталкиваться.