Только тишина - Петецкий Богдан. Страница 8

Он замолчал, посмотрел на меня с улыбочкой, потом спросил:

— Мы ведь одни, правда?

Я вздрогнул. Мне пришло в голову, что все это время он говорил о вечере. Но это не объяснило, почему в Центре нет, кроме нас, ни одной живой души. Так же, как на планетарных и даже орбитальных станциях, мимо которых мы прошли после выхода в плоскость эклиптики.

Я почувствовал, что на лбу выступают капельки пота. И невольно посмотрел в направлении двери.

— Видишь, — обрадовался профессор. Очевидно, он неправильно истолковал мое молчание. — Мы одни, — повторил он. — Какой век ищем в космосе расу, которая захотела бы сопоставить свои достижения с нашими.

Я вздохнул с облегчением. Ерунда. Должно быть, я гораздо больше потрясен услышанным, чем мне казалось. Ведь на мгновение я подумал, что…

— Мы узаконили принцип, согласно которому не посылаем людей за временные рамки одного поколения. Сколько это будет в парсеках? Одиннадцать? Двенадцать? Тебе знать лучше. Как и то, что в обследованной нами сфере мы не обнаружили ничего живого. Может, из этого вытекает, что мы — единственная раса технологических существ во всей галактике? Не знаю. И никто не знает. Но проверить стоит. Наверняка ты не раз думал об этом, пилот…

— Понимаю, — выдавил я. — Теперь мы можем уложиться в рамках поколения, но одновременно проникнуть дальше. Потому что поколение это…

— Будет жить в два раза дольше, — подхватил Онеска. — Разумеется, в категориях, актуальных для внеземных условий. А именно…

— Мне лететь? — перебил я.

Он переживал губами. Какое-то время молчал, потом медленно отвернул голову.

— Уже полетели, — произнес он словно с неудовольствием.

Потребовалось некоторое время, прежде чем я нашел в себе силы спросить:

— Когда?

— Четыре дня назад, — быстро ответил он. — Тысяча кораблей. С радиусом действия в сто световых лет. В этой сфере находится, как тебе известно, как раз около тысячи звезд, обладающих планетами, которые могут быть для нас интересны. Пойми, — виновато добавил он, — требовалась огромная подготовительная работа. Ты в ней участия не принимал, так что…

— Обойдемся без объяснений, — жестко перебил я. — Это вы для меня можете сделать.

Он замолчал.

Тысяча ракет. По меньшей мере, три тысячи человек. Наконец-то стало ясно, почему это здание кажется вымершим. Полетели все, кто хотя бы раз в жизни держал в руках рычаги управления. А остальные переведены на коммуникационные станции в океанах. Если уж они сняли все экипажи с внеземных станций…

— Чудненько, произнес я. — А как насчет связи? Ей тоже предстоит заняться автоматам? Только автоматам?

— Нет, — ответил Онеска. — Не только.

— Это значит, — выговорил я, цедя слова, — что я не отправлюсь спать со всеми прочими..?

Он нетерпеливо мотнул головой. Нахмурился и уперся в меня глазами. Его лицо потемнело.

— Ладно, — решил я. — Не будем об этом. Пока.

Он какое-то время разглядывал меня, потом вздохнул и потянулся рукой к ближайшему пульту. Пробежал пальцами по клавишам, словно его раздражало, что все они находятся в нейтральном положении.

Все сочетается. Мы обшарим галактику в радиусе ста световых лет. Пилоты вернутся с сообщениями к тем же самым людям, которые их послали. Одни не будут стареть, запечатанные в герметические коконы бортовых гибернаторов, а другие — под невидимыми куполами силовых полей. Уже ради одного этого стоило отправить спать всю нашу цивилизацию. Даже на более длительный, чем восемьдесят лет, срок. Что, кстати, не имеет никакого значения, потому что по релятивистским критериям пройдет всего одна ночь. К тому же — полная регенерация биосферы. Недостижимая, казалось бы, мечты поколений.

Прекрасно задумано. Изящненько. Решить несколько теоретических проблем из области теории поля, разработать их практическое применение и отправить спать. Всего лишь. И подумать только, что людям пришлось этого ждать не один десяток веков…

У меня в ушах зазвучали слова матери: «Долгою будем вместе…»

Они должны были сказать им. Потому они так легко восприняли мое возвращение. Были поглощены тем, что должно произойти. Что Авия. Что отец. Что — все остальные. Они знали, что когда проснутся, я окажусь старше на восемьдесят лет. Буду старше матери. «Долго будем вместе…»

У меня по спине пробежал рой ледяных мурашек. Я понял подлинный смысл этих слов. Став ровестником своих родителей, я вряд ли проживу дольше их. Когда реализация «проекта»подойдет к концу, Авия, ставшая к моменту возвращения «Дины» на несколько лет меня старше, окажется в сравнении со мной малолеткой. Я понял, что означал ее смех.

Довольно. Мое место не здесь — в пространстве. Но место это заняли другие. Трудно. В конце концов, я мог бы и не вернуться. Со звезд не всегда возвращаются. Те, кто сейчас дежурит перед экранами, впресованные в обивку кресел, знают это так же хорошо, как и я. Но они полетели дальше, чем кто-либо до них.

Я прошел в центр кабинета и уселся. Вдохнул поглубже и расстегнул на груди комбинезон. И подумал, что, собственно, мог бы уже покинуть здание Центра. Для выяснений осталось немногое.

Я посмотрел в сторону неподвижной фигуры, застывшей в углу кабинета. И у меня промелькнула некая мыслишка.

— А теперь, — негромко произнес я, — мне мог бы я узнать, что вы на самом деле обо всем этом думаете. Не в качестве соавтора теории, профессора, а как обычный человек?

Он не ответил. Молчание затянулось.

Я спокойно ждал. Через какое-то время поднял голову и посмотрел в угол кабинета.

Его там не оказалось. Я не слышал, как он подошел к окну. Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и смотрел в небо.

Прошла минута. Может, полторы. Это и был ответ. В любом случае, нечто, чего мне должно было хватить.

Прозвучал сигнал, и на экране показалось лицо Тарроусена. Профессор вздрогнул, повернулся, какое-то время смотрел на меня отсутствующим взглядом, потом пробормотал что-то непонятное и быстрыми шагами подошел к столу.

— Кончили? — раздался вопрос.

Онеска заколебался.

— Да… Вроде, да… — после некоторой паузы ответил он.

— Где он?

— Здесь, — буркнул профессор, не отводя глаз от экрана. Я поднялся и подошел к аппарату.

— В чем дело?

— Жду вас. Успеете до наступления ночи?

— А ты не справляешься? — холодно поинтересовался я. — Могу помочь. Например, отпарить пижаму. Я уж просто и ума не приложу, что можно отложить на последнюю минуту. А завещание мне оставлять и без того некому.

Я бессмысленно позволил вывести себя из равновесия. И все потому, что он производил впечатление полностью поглощенного собственными делами. Такого я не переношу ни в себе, ни в других. В конце концов, откуда мне было знать, что он нас ждет.

— Едем, — пообещал Онеска.

Он промолчал почти всю дорогу. Устроившись рядом с ним в переднем кресле, я сосредоточил внимание на уличном движении.

После того, чему я обучился во время сна, в кабине даторов, я без эмоций воспринял бесчисленные ситуации, каждая из которых девять лет назад имела бы свое завершение в госпитале. И то при немалой доле счастья. Я понял, что поверил расчетам, которые легли в основу новых применений теории поля. Мне нравились неожиданные, резкие повороты, выписываемые машинами, проходящими в нескольких метрах от препятствия.

Мы пролетели туннелем, ведущим к одному из пригородных аэропортов, и оказались в холмистой части парка Светил. Плавно спустились эстакадой на нулевой уровень. Нас окружили деревья, поначалу низкие, между которыми проглядывали проплешины голого грунта. Через несколько минут машина сбросила скорость и свернула на одну из боковых тропок, а точнее — на уходящую прямо вперед лесную просеку. Перед нами начал рости довольно крупный холм. Это был наиболее приподнятый и наименее популярный участок парка, раскинувшегося на площади в несколько сотен гектаров.

И только тут Онеска заговорил. Именно этого я ждал с момента пробуждения в кабинете информационной аппаратуры.