Дядюшка Наполеон - Пезешк-зод Ирадж. Страница 20

– Не останусь!.. Не останусь… Видеть никого не хочу! Мне вся ваша семья поперек горла стоит!.. Все вы убить меня хотите! Убийцы!..

Дядюшка Наполеон потерял терпение:

– Заткнись, Дустали! Сейчас же вставай и иди в дом, не то прикажу Маш-Касему – он тебя палкой туда загонит!

Дустали-хан притих и поплелся за дядюшкой и Маш-Касемом. Моя мать ушла самой первой и, едва войдя в дом, тотчас легла спать. Я, крадучись, пробрался к своей постели. Отец, уверенный, что все в доме уже спят, сидел в углу и тихонько о чем-то разговаривал с нашим слугой. Я залез под москитную сетку и прислушался. Как я уже догадался, отец действительно посылал слугу в сад со шпионским заданием, и сейчас тот давал отчет о недавних событиях. Отец то и дело перебивал его, говоря: «Это я и сам слышал». Я понял, что отец не ограничился засылкой разведчика и сам также прятался где-то неподалеку от дядюшкиной беседки.

Когда отец наконец улегся, я услышал, как они тихонько переговариваются с матерью:

– Господом богом тебя заклинаю, – с отчаянием и тревогой шептала мать, – подумай хоть обо мне! Уступи ты ему, не лезь на рожон!.. Теперь до того уже дошло, что брат и на меня злится.

– Ай-я-яй! До чего ж он благородный, до чего ж почтенный этот твой брат! И вообще, о котором брате ты говоришь?.. О герое битвы при Казеруне?.. О Наполеоне нашего времени? О человеке с железной волей?. О благочестивом мусульманине?.. Ну, конечно, конечно, он у тебя богобоязненный. Сегодня вот роузэ устроил, почтил память Мослема ибн Акиля!.. Ай, молодец!.. То-то про него говорят, набожный! То-то про него говорят, бесстрашный и отважный!.. Родную сестру опозорил!.. Ну, подожди! Завтра все по-иному повернется! Да, кстати, приготовь-ка завтра на ужин зеленый плов с рыбой… Я давно уже обещал мяснику Ширали угостить его зеленым пловом.

Так ничего и не добившись мольбами и уговорами, мать в конце концов расплакалась.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мной овладели грусть и растерянность. Я уже не надеялся, что ссора между дядюшкой и отцом когда-нибудь закончится миром… Боже мой! Почему я раньше не ценил те прекрасные времена, когда дядюшка и отец сидели на подушках под сводами увитой шиповником беседки, потягивали кальян и играли в нарды, а дети весело носились до саду. Мне и Лейли нравилось, устроившись возле беседки, наблюдать, как играют наши отцы. Пожалуй, нам было не столько интересно следить за самой игрой, сколько слушать, как они читают при этом стихи и похваляются друг перед другом. Когда дядюшке везло, он долго тряс в руке игральные кости, и, прежде чем бросить их, поглядывал на отца, и нараспев декламировал из «Шах-наме»: «Ты не гнался бы за славой боевой, а шагал бы себе мирно за сохой». В ответ отец нетерпеливо кричал: «Бросайте же, ага! Цыплят по осени считают». А когда везло ему самому, отец серьезным тоном обращался к Лейли: «Лейли-джан, можно тебя кое о чем попросить?» – и Лейли простодушно отвечала: «Да, конечно». Тогда отец все так же серьезно говорил: «Пойди к своей матушке и от моего имени попроси ее принести твоему отцу несколько орехов. Пусть лучше в орехи играет!» И мы с Лейли покатывались со смеху.

Я и поныне помню дни, когда нас возили в Логанте. От нашего дома до Логанте было совсем недалеко – сейчас на машине поездка заняла бы минут пятнадцать – двадцать, но в те годы путешествие длилось целый час. Нередко на козлах рядом с кучером восседал Маш-Касем, потому что вечером на обратной дороге ему полагалось освещать наш путь фонарем. Электрические лампочки на улицах были такими тусклыми, что их самих-то почти не было видно, а рытвины и ямы попадались на каждом шагу. У меня до сих пор остались щемящие и сладостные воспоминания о том, как мы ели в Логанте мороженое и иногда катались на лодке по пруду. Тогда я не понимал еще всего счастья общения с Лейли, но в ту ночь, когда я вернулся с дядюшкиного роузэ, у меня перед глазами одна за другой оживали картины недавнего прошлого, дни, которые я провел рядом с моей возлюбленной.

Поездки к святыне Шах Абдоль-Азим, паровозные гудки, путешествия к гробнице святого Давуда… Воспоминаниями о днях, проведенных с Лейли, можно было бы заполнить всю мою жизнь. Но тогда Лейли была для меня всего лишь дочерью дядюшки, а воспоминаний о встречах с Лейли – возлюбленной не хватило бы и на час. Почти в тот же миг, как я влюбился в Лейли, начались бесконечные беды. Черт бы побрал подозрительный звук, прервавший рассказ дядюшки о его боевых подвигах!.. Черт бы побрал вора, забравшегося в дядюшкин дом!.. Черт бы побрал дядюшкин, патриотизм!.. Черт бы побрал полковника Ляхова, упомянутого отцом!.. И, в довершение всего, черт бы побрал идиотское покушение Азиз ос-Салтане!.. Получилось так, словно в нашу чистую детскую любовь вторглись самые разные люди и события. Даже мясник Ширали, и тот оказался причастным. И теперь, когда я мечтал о Лейли, мои мысли невольно обращались к покушению Азиз ос-Салтане на «уважаемый фрагмент» Дустали-хана, а затем и к Ширали. Самое большое несчастье заключалось в том, что я не мог больше видеться с Лейли и был вынужден довольствоваться лишь мыслями о ней, а стоило мне начать о ней думать, как рано или поздно я вспоминал о мяснике.

Я проснулся от громкого стука в дверь. Кто-то звал отца. Я прислушался.

– Простите, ради бога, что побеспокоил в неурочный час… Я просто хотел выяснить, мираб выполнил ваше распоряжение или нет?

– Огромное вам спасибо, господин Разави! С вами не пропадешь… И питьевой водой впрок запаслись, и водой для поливки сада, и бассейн наполнили.

– Это нелегко было устроить. Для того, чтобы пустить воду на ваш участок на сутки раньше очереди, мираб должен был лишить очереди кого-то другого из квартала, а это – дело хлопотное. Но ваше слово для нас закон.

– Премного благодарен, господин Разави. Будьте спокойны, до конца недели вопрос о вашем переводе будет решен. Сегодня же вечером я поговорю с господином инженером.

Как только Разави ушел, мы вскочили с постелей. Бассейн посреди двора был полон до краев. Отец, с удовольствием поглядывая на чистую воду, расхаживал по двору. Мы, вытаращив глаза от изумления, ждали, когда он что-нибудь скажет. Наконец с довольной усмешкой отец заговорил:

– «И поразила стрела глаз закованного в кольчугу Шемра, [13] и стала пустыня Кербёлы изобильна водою. И только земля за пустыней осталась безводной…» Придется господину полковнику брать у нас воду взаймы по бурдюку.

Я так и обмер. Водой мы теперь были обеспечены, но я знал, что дядюшка Наполеон жестоко отплатит отцу за это свое поражение. Я с беспокойством кинул взгляд на другую половину сада. Там пока все спали.

После прошедшего в полном молчании завтрака я выскользнул в сад и, прячась за деревьями, подобрался к дядюшкиному дому. Вдруг с выходившего в сад балкона, где в летнее время дядюшка ночевал, раздался какой-то шум. Я тотчас юркнул за дерево.

Голос дядюшки прерывался от злости, слова с трудом слетали с губ. Я взобрался на пригорок, откуда был хорошо виден весь балкон. Дядюшка стоял в ночной рубахе, на шее у него висел полевой бинокль. Рассматривая в бинокль наш бассейн, дядюшка поносил Маш-Касема:

– Болван! Предатель!.. Пока ты дрых, ему воду пустили… Маршал Груши предал Наполеона в битве при Ватерлоо… И ты – не лучше: предал меня в разгар войны с этим дьяволом!

Стоявший у него за спиной Маш-Касем виновато понурил голову и умоляюще заскулил:

– Ага, бог свидетель, нет тут моей вины. Чего мне врать?! До могилы-то…

– Если бы в тот день во время Казерунской битвы я знал, что ты когда-нибудь предашь меня, как предал своего командира маршал Груши, не стал бы, рискуя собственной жизнью, спасать тебя от неминуемой смерти, бросил бы тебя там лежать, не тащил бы на спине!

– Да чтоб мне на месте провалиться! Не виноватый я! Зачем мне врать, ей – богу! А этот ваш господин Груша – откуда я знаю, что он был за человек? Что до меня, так я вам по гроб жизни благодарен. Пусть еще хоть сто раз придется в бой идти, все равно буду вам служить до последней капли крови… А тут они меня провели, это точно! Вчера в наш квартал вообще не должны были воду пускать… Наверняка мирабу в карман кой-чего положили… Наша-то очередь только сегодня вечером. Я спал, а они пришли и запруду раскидали…