Дядюшка Наполеон - Пезешк-зод Ирадж. Страница 74
– Я холостой… То есть у меня была жена, но потом мы разошлись. Сын есть. Конечно, он с матерью остался, ну а деньги я посылаю…
– Замечательно. Ну ладно, Маш-Касем, ты не принесешь чаю господину Гиясабади?
– Сейчас будет сделано! Милости просим, земляк… Пожалуйте в мою комнату, чайку откушать, надо же горло-то промочить…
– А как же расследование насчет часов?..
– Братец, на это еще будет время… Давай пойдем ко мне, выпьем чаю.
Маш-Касем и Практикан Гиясабади, который во время разговора так и не снял с головы шляпы, двинулись к дому. Асадолла-мирза сказал дядюшке;
– Похоже, кое – что начинает получаться.
Дядюшка, ожидая возвращения Шамсали-мирзы, посланного в полицейский участок освобождать чистильщика, старался не удаляться от садовой калитки, Азиз ос-Салтане нервно расхаживала взад – вперед. Общего разговора не получалось. Асадолла-мирза подмигнул мне и тихонько направился к дядюшкиному дому., Я пошел за ним.
– Куда вы, дядя Асадолла?
– Хочу душу успокоить, узнать, как продвинулось дело с женишком. Что он говорит – да или нет.
Комната Маш-Касема была в подвале. Асадолла-мирза, а за ним и я бесшумно, на цыпочках подошли к коридорчику, ведущему туда, и прислушались. Мы услышали голос Маш-Касема, с удивлением и беспокойством говорившего:
– Нет, правда, ты не шутишь?.. Отвечай, чтоб ты пропал!
– Сам пропадай… Это меня во время кампании в Луристане пуля достала. Шесть месяцев в госпитале провалялся. Из-за этого и жена-то со мной развелась…
– Что, неужели начисто? Словно и не бывало? Ничегошеньки не осталось?
Асадолла-мирза бросил на меня ошеломленный взгляд и чуть слышно шепнул:
– Проклятое невезенье… Все рушится!
Маш-Касем тем временем говорил:
– Сердешный ты мой, а что же ты лекарства какого, мази не пробовал?
– Да при чем тут лекарства? Мазь-то надо же на что-то мазать!
– Ох, братец, жалость-то какая! А. уж как эта подлая пуля дело испортила… Я ведь тут с три короба нагородил про то, какие в Гиясабаде мужики отличные…
Тут Маш-Касем, видно, решил ненадолго оставить! Практикана Гиясабади одного, чтобы сообщить прочим результаты переговоров, так как он сказал:
– Земляк, обожди минутку, я на кухню загляну, пока чайку попей, я мигом. Да ты орешки кушай, пожалуйста, не стесняйся! Угощайся, милок.
Мы с Асадолла-мирзой вышли из своей засады во двор. Асадолла-мирза задумался, но потом, услышав голоса из комнаты Дустали-хана, встрепенулся и завернул туда. Я опять поплелся за ним.
Азиз ос-Салтане сидела у постели Дустали-хана, а дядюшка ходил по комнате.
– Ну как, Асадолла? Ты не узнал, договорились или нет?
– «Ей – богу, зачем врать», как говорит Маш-Касем… Похоже, что дело упирается в затруднение с Сан-Франциско.
– Асадолла, – приподняв голову, проговорил Дустали-хан, – тебя в могилу класть станут, а ты все будешь чепуху молоть!
– Моменто, моменто, в настоящее время подстреленному богатырю до могилы ближе, чем мне!
Однако они не успели поссориться: с понурым видом появился Маш-Касем.
– Ну что, Маш-Касем, – подступил к нему дядюшка, – поговорил ты с ним?
– Да, ага, хорошо поговорили.
– Ну, а результаты?
– Ей – богу, ага, зачем врать? До могилы-то… Я пока не осмелился рассказать своему земляку про беременность Гамар-ханум. Так что он согласился, но только у него свой грешок имеется.
– Какой еще грешок?
– Ей – богу, спаси вас господь от такого, духу не хватает выговорить, но только этот мой земляк, по-моему, и не земляк мне вовсе!
– Что такое?! Как это не земляк?
– Имя-то у него гиясабадское, да только сам он, видать, не оттуда – раненый он во время Луристанской кампании.
– А что, среди гиясабадцев и раненых не бывает?
– Бывать бывают, да не в то место, куда этот неудачник. Короче говоря, не при вас будь сказано, извиняюсь, сирота этот ключа от сердца лишился…
– Что это значит, Маш-Касем? – с удивлением спросила Азиз ос-Салтане. – При чем тут ключ от сердца?
– Ханум, – вмешался Асадолла-мирза, – Маш-Касем просто сказать стесняется: под ключом от сердца он имеет в виду средство сообщения с Сан-Франциско.
– Ох, чтоб мне умереть! – закатила глаза Азиз ос-Салтане. – Асадолла, ну что ты говоришь!..
– Если у человека ни стыда ни совести нет, то уж лучше… – подхватил было Дустали-хан, но Асадолла-мирза тотчас оборвал его:
– Моменто, моменто, тогда попрошу вас, воплощение стыда и совести, ответить, как вы назовете часть тела, о которой шла речь?
– Приличный человек не станет называть…
– Тем не менее в настоящее время такая необходимость возникла. Приходится или употреблять официальное наименование, или прибегать к намекам и обинякам. Ведь не могу же я вместо этой детали упоминать про нос, ухо или бровь…
– Пожалуйста, господа, не затевайте споров, – остановил их дядюшка. – При нынешних обстоятельствах наличие или. отсутствие упомянутого предмета не имеет значения. Вы, что же, полагаете – они до старости вместе проживут?
– Не приведи бог! – опять закатила глаза Азиз ос-Салтане.
– Этот изъян тем плох, – вступил в разговор Маш-Касем, – что нельзя будет ребенка на земляка моего свалить. Придется сказать ему правду.
– Ну пусть женится хоть на десять – пятнадцать дней, – твердил Дустали-хан, – а потом разведется. Не хватало только, чтобы проходимец Практикан Гиясабади оставался нашим зятем. Надо ему растолковать, что он получит деньги за то, чтобы жениться на девушке, а через несколько дней развестись с нею – и пусть себе катится!
– Иди, Маш-Касем, поговори с ним, – решил Асадолла-мирза. – Теперь мы действительно вынуждены сказать ему о положении дел. Практикан сам, когда узнает, почему мы хотим отдать за него девушку, сообразит, что этот его дефект для нас пустяк, не имеющий никакого значения. «Коли некуда спешить, какая разница, безногий или на своих двоих!»
Маш-Касем покачал головой:
– Ох, господи, сказать по правде, боюсь я своему земляку такие слова говорить. Кабы знали вы, как гиясабадцы свою честь блюдут, навряд решились бы…
– А ты ему потихоньку – полегоньку растолкуй.
– Нет, лучше уж сразу, обухом по голове, да попридержать его за руки, за ноги-то, чтобы без кровопролития обошлось…
Обсудив этот вопрос, все решили принять предложение Маш-Касема и отрядили нас с Асадолла-мирзой ему в помощь. Мы должны были сесть по обе стороны от Практикана и, когда Маш-Касем подаст условный знак, под любым предлогом ухватить предполагаемого зятя за руки, чтобы он ничего не повредил ненароком Маш-Касему или себе самому.
Когда мы направились к подвалу, Дустали-хан, приподнявшись в постели, умоляющим голосом произнес:
– Только вы не проговоритесь ему, что Гамар имеет собственное состояние, а то он сразу больше запросит.
Асадолла-мирза, едва взглянув на него, презрительно пробормотал:
– Не бойся, этот кусок у тебя не отнимут. Спи, герой!
Во дворе Маш-Касем дал нам последние наставления насчет мер предосторожности:
– Ждите сигнала. Как я два раза кашляну, значит собираюсь суть выкладывать. Тут вы его под руки и берите, чтобы мне, значит, говорить. И пока я не скажу, не отпускайте.
Дядюшка Наполеон и Азиз ос-Салтане тоже осторожно прокрались к подвальному окошку, чтобы быть в курсе дела.
Когда мы вошли в подвал, Практикан, который так и сидел в нахлобученной на уши шляпе, вытянулся перед нами во фрунт.
– Помилуйте, господин. Практикан, что за церемонии! Мы свои люди.
Асадолла-мирза предложил Практикану расположиться на ковре в углу. Мы с Асадоллой заняли позиции по обе стороны от него. Маш-Касем тем временем кружил по комнате. Подобрал лежавшие на виду клещи, щипцы, для сахара, спрятал их за занавеску. Асадолла-мирза начал разговор:
– Итак, господин Практикан, наша девушка вас видела, вы ей понравились… Родители ее тоже согласны; вы еще молодой – не годится холостяком жить. Практикан опустил голову: