Дмитрий Самозванец - Пирлинг. Страница 61

На другой день, в субботу 20 мая, на сцене опять появилась Марина. Однако царица уже сняла русский наряд, в котором короновалась. Теперь она одета была по-польски. В этот день она должна была принимать приветствия и подношения от своих новых подданных. Перед глазами царицы прошел бесконечный ряд отдельных лиц и целых групп. Тут были и патриарх с высшим духовенством, и бояре, и купцы, и ремесленники… Затем, уже во время пира, явились лопари: это были совершенные дикари, узкоглазые, монгольского типа, одетые в звериные шкуры, мехом навыворот. Все эти делегации слагали у ног Марины меха и всякие произведения своих рук. Впрочем, в глазах поляков эти приношения не имели большой цены. Между тем послы Сигизмунда держали совет с отцом царицы. Надо было ждать нового приглашения со стороны Дмитрия; из-за этого возникал чрезвычайно затруднительный вопрос. Как быть? Опять уклониться от чести? Но, в конце концов, это могло вывести царя из себя. А между тем его воля резко противоречила распоряжениям польского короля. Как согласовать эти требования? В ушах Мнишека еще звучали высокомерные слова Дмитрия. «Если бы сам император приехал в Москву, — заявил царь, — я и его бы не посадил за один стол со мной». Однако, с другой стороны, послам короля был дан строжайший приказ не идти ни на какие уступки. Будучи в безвыходном положении, уполномоченные Сигизмунда обратились к помощи Мнишека.

Такт сандомирского воеводы выручил всех и на этот раз. В конце концов, когда Власьев вновь принес послам царское приглашение, сторонам удалось сойтись на некотором компромиссе. Олесницкому было отведено место по правую руку царя, но за небольшим столом, поставленным специально для польского вельможи. Таким образом, формально Дмитрий торжествовал: за главным столом сидели только он с Мариной. В свою очередь, и Олесницкий счел себя удовлетворенным оказанной ему честью. Что касается Гонсевского, то из-за его второстепенной роли, ему еще легче можно было отвести подобающее место. Словом, главное затруднение было устранено. В воскресенье 21 мая польские послы уже присутствовали на царском пиру. Впрочем, здесь больше было радости для глаз, нежели для желудка. Вся посуда на столе была из золота и серебра; зато кухня царя оказалась более чем простой. Бедные московские гастрономы! Они готовы были примириться с самыми незатейливыми кушаньями, только бы их было побольше. Количество блюд у них всегда преобладало над качеством. За столом произошел инцидент, который мог повлечь за собой весьма неприятные последствия. Забыв свои враждебные чувства, Дмитрий поднял чару за здоровье Гонсевского. Конечно, это было великой честью для посла; однако у медали оказалась оборотная сторона. Царь пожелал, чтобы Гонсевский встал из-за стола и подошел к нему с выражением признательности. Как быть? Не пострадает ли от этого достоинство Его Величества, короля польского? Опасаясь этого, Гонсевский не двигался с места. В ужасе, Бучинский наклонясь к нему, прошептал: «Бога ради, идите! Иначе получится скандал…». Гордому поляку пришлось покориться.

Но Дмитрий не остановился на этом унижении своих гостей. По прошествии трех дней, 25 мая, празднества во дворце возобновились. Царь любезно известил Олесницкого, что в этот день в кремлевских палатах не будет ни Цесаря, ни посланника. Таким образом, все затруднения улаживались сами собой; вопросы этикета на время предавались забвению. Милостивые слова царя были приняты поляком всерьез. Олесницкий почувствовал, что у него развязаны руки. Пусть первенствует, кто хочет. Со своей стороны, во время танцев Олесницкий пустился в пляс, не сняв шляпы. Однако Дмитрий, очевидно, совершенно иначе понимал свои слова. Знаком подозвав к себе Мартина Стадницкого, он заявил ему, что срубит голову всякому, кто осмелится накрыться в его присутствии. Эту угрозу он велел передать и злополучному танцору. Тон царя, его взгляд и мимика не допускали никаких противоречий. Что же оставалось делать Олесницкому? Конечно, он обнажил голову, со вздохом признавая, что, за отсутствием посланника, Цесарь все же имеется налицо.

Если во время празднества не все устраивалось так, как хотели бы поляки, то не лучше шли и дипломатические дела. Несмотря на все огорчения, послы короля не теряли надежды; напротив, они старались в точности выполнить данные им инструкции. Того же 25 мая у них состоялось совещание с боярами во дворце. Здесь поляки встретили глухую, но упорную оппозицию. Предметом обсуждения был крестовый поход против турок. Олесницкий начал речь с восторженных восхвалений Дмитрия. Но затем он перешел к чисто деловым вопросам. Его интересовали и план войны, и размеры действующих сил, и срок для начала кампании. Бояре были неприятно поражены столь назойливым любопытством. Они не привыкли так легко посвящать других в свои государственные тайны. Немудрено, что, вместо серьезного обсуждения поставленных Олесницким вопросов, совещание превратилось во взаимный обмен упреками и насмешками. Конечно, обо всем было доложено Дмитрию. Царь заявил, что он сам займется этим делом при участии посланников. Очевидно, он рассчитывал на будущее. Но оно не принадлежало ему. Под ногами Дмитрия уже зияла бездна.

Глава II

КАТАСТРОФА 1606 г., 27 мая

Кремлевские торжества были только блестящей прелюдией. За ней последовала вскоре самая трагичная развязка. Правда, у царя были сторонники, готовые на всякие жертвы ради него. Однако он имел и непримиримых врагов, которые уже замышляли погубить его. Общественное успокоение было лишь обманчивой видимостью. Огонь мятежа тлел под пеплом, время от времени прорываясь наружу зловещими вспышками. Но этих симптомов было достаточно: наиболее прозорливым наблюдателям они внушали самые тревожные предчувствия.

Как мы знаем, Дмитрий обнаружил величайшую снисходительность к бывшему руководителю угличского следствия князю Василию Шуйскому. Тем самым он сохранил для себя коварного и непримиримого врага. Пусть не удался заговор, организованный в июле 1605 года. Участники его не сложили рук: они только отсрочили выполнение своего замысла на будущее время.

В сентябре того же года открылся новый заговор против царя, угрожавший общественному спокойствию. «Было схвачено несколько человек из среды духовенства, — пишет отец Николай. — Все эти лица подверглись более или менее тяжелому наказанию. Одного из них пытали: он признался во всем. По его словам, его подкупили с целью отравить царя. Яд решено было подлить в святую чашу; таким образом, Дмитрий должен был погибнуть после принятия святых даров из рук злоумышленника». Другим поводом для всяких страхов явилось открытие во дворце каких-то колдовских припасов. Никто не знал, против кого готовилось чародейство. Во всяком случае, правительство энергично вело розыски виновного. Отец Андрей шел еще дальше своего собрата. По его уверениям, в Москве царю и его сторонникам отовсюду угрожали опасности.

Читатель помнит, что брак Дмитрия с Мариной повлек суровые меры со стороны Дмитрия против духовенства. Об этом отец Николай сообщает уже в известном нам письме к Стривери от 20 февраля 1606 года. Подобные репрессии казались необходимыми, тем более что по тем или другим причинам, но глубокое недовольство царем чувствовалось и среди мирян. Правда, отец Николай не распространяется на счет интриг, брожения, карательных мер правительства. Но, во всяком случае, его свидетельство более чем достаточно. Совершенно очевидно, что Русское государство переживало опасный кризис.

Именно так рисовалось положение дела в Москве кармелитским миссионерам, гостившими в то время в русской столице. Дмитрий предоставил им полную свободу — либо немедленно выехать в Персию, либо переждать Пасху. Миссионеры предпочли тронуться в путь 22 марта. Мотивируя такое решение, историк их ордена говорит, что власть Дмитрия уже колебалась. С каждым днем у него появлялось все больше и больше врагов. Дальновидные люди не без основания предполагали, что новый царь может быть насильственно лишен короны или даже погибнуть под развалинами своего престола.