Перст указующий - Пирс Йен. Страница 103

– Вы уверены, что он военный? Откуда вам это известно? – сказал я, повторяя свой вопрос, чем, видимо, возбудил подозрения Уильямса.

– Доктор, больше мне ничего не известно, – терпеливо ответил он. – Все мои сведения я черпаю из разговоров в кофейнях.

– Тогда расскажите мне, что вы слышали.

– Сведения о сыне убедят вас вложить капитал в дело отца?

– Я человек осторожный и считаю необходимым узнать все что возможно. Своевольные дети, согласитесь, могут ввести в ужасающие расходы. Что, если сын залез в долги и его кредиторы потребуют уплаты с отца, когда у того будут мои деньги?

Уильямс хмыкнул, явно не убежденный, но готовый не допытываться более.

– О нем я слышал от купца, который пытался торговать в Средиземноморье, – наконец снизошел он до объяснений – К тому времени когда генуэзцы и пираты пощипали его, он понял, что дело не стоит свеч. Он провел в тех местах около года, подторговывал, чем мог, и однажды даже доставил груз на Крит для гарнизона Кандии.

Я поднял брови.

– Только храбрый и поистине отчаявшийся человек попытался бы провезти груз под носом у турок ради такого рынка, как Кандия.

– Как я говорил, он понес убытки и находится в отчаянном положении, поэтому и решил попытать счастья. По всей видимости, Фортуна ему улыбнулась, и он не только распродал товар, но и получил разрешение увезти в Англию груз венецианского стекла.

Я кивнул:

– На Крите он познакомился с человеком по имени Кола, который сказал, что его отец венецианский купец и торгует предметами роскоши в Венеции. Возможно, в Венеции есть два разных Кола. Я, право, не знаю.

– Продолжайте.

Он покачал головой:

– Больше мне нечего рассказать. Занятия купеческих чад – не моя забота. У меня полно своих тревог. Как, впрочем, и у вас, доктор. Почему бы вам не объяснить мне, в чем дело?

Я улыбнулся и встал.

– Ни в чем, – сказал я, – и, поверьте, мне не известно ничего такого, что могло бы принести вам выгоду.

– Ну так остальное меня не интересует. Но если когда-либо…

Я кивнул. Сделка есть сделка. Должен с удовлетворением сказать, что свой долг я со временем уплатил, ибо благодаря мне, мистер Уильямс одним из первых узнал о готовящихся планах переоснащения флота. Я известил его заблаговременно, дабы он мог скупить все мачтовое дерево в стране, а затем перепродать по своей цене королевским интендантам. И вдвоем мы, благодарение Господу, получили весьма недурную прибыль.

Упомянутого им купца по имени Эндрю Башрод я разыскал в тюрьме Флит, где он пребывал вот уже несколько месяцев. Его кредиторы пресытились проволочками, когда корабль, составлявший большую часть его капитала, потонул, а родня отказалась прийти к нему на помощь. Последнее произошло, по-видимому, по его же вине. Во времена своего благоденствия он отказался выплатить свою долю в приданое кузины. Разумеется, и родные, когда для него настали тяжелые времена, не сочли себя обязанным сделать ему одолжение.

Итак, он не только сидел в тюрьме, но и был в полной моей власти. У меня достало бы влияния, чтобы его выпустили оттуда, и тогда он лишился бы убежища и его кредиторы не замедлили бы наброситься на него. Понадобилось немало трудов, дабы отделить в его рассказе зерна от плевел, и достоверность подробностей оставляла желать лучшего достаточно сопоставить его описание Кола с пухлым надушенным щеголем, с которым я познакомился позднее, пусть даже полученные раны и сказались на внешности итальянца. Вкратце рассказ Башрода сводился к следующему: он привел корабль с грузом шерсти в Ливорно. Однако вырученной от продажи суммы – а деловой сметки у него не было вовсе – едва хватило, чтобы окупить затраты на плавание, и Башрод принялся подыскивать товары, какие мог бы с выгодой отвезти в Англию. Тогда он волей случая встретил венецианца, который рассказал ему о своем крайне выгодном плавании на Крит, куда он привез груз провизии и оружия, доставив его в гавань Кандии под самым носом у турок.

Город и его защитники испытывали нужду во всем и готовы были платить любую цену. Но сам венецианец ни за что бы туда не вернулся «Почему?» – спросил. Потому что желает дожить до старости, ответил венецианец. Хотя флот у турок никуда не годится, пираты действуют намного успешнее. Слишком много его друзей попало им в лапы, а лучшее, о чем можно мечтать, постигни тебя такая судьба, это окончить свою жизнь на галерах. Тут венецианец указал на нищего на улице и сказал, что этот несчастный служил некогда матросом на корабле в Кандии. Теперь у него не было ни рук, ни глаз, ни ушей, ни языка.

Башрод храбрецом не был и нимало не стремился спасти Кандию ради христианского мира или Венеции. Но средства его были на исходе, матросы требовали платы, а дома ждали кредиторы. И потому он снесся с венецианским консулом в Ливорно, который сообщил ему, какие требуются товары, а потом подписал наивыгодный контракт, обязавшись вывезти из Кандии любого раненого, кто в состоянии будет перенести плавание, четыре дуката за человека благородного происхождения, один за солдата и вдвое меньше – за женщину.

До Мессины они шли вдоль итальянского побережья, а там сгрузили глиняную посуду и со всей возможной быстротой устремились к Криту. Кандия, сказал он, была худшим, что ему довелось видеть. Невыносимо было оказаться в городе, несколько тысяч жителей которого, покинутые всем христианским миром, ожидают скорой смерти и, теснимые бесконечно врагами с суши и моря понимают, что родина начинает пресыщаться жалобами на их беды. После самой долгой осады в истории, нравы огрубели и ожесточились. Над городом витал дух отчаяния и насилия, который заставил Башрода сбавить цену из страха, что в противном случае горожане нападут на него и без платы заберут все, чем он владеет. И все же он получил прибыль достаточную, чтобы с лихвой окупить свое плавание, а потом начал приготовления к обратному путешествию и объявил, что берет на корабль пассажиров. Одним из тех, кто принял его предложение, был человек по имени Кола.

– Имя? – потребовал я. – Вспомните точно. Как было его имя?

Марко, сказал он. Да, именно так. Марко. Как бы то ни было, этот Кола был в прискорбном состоянии, сумрачный, изможденный и худой, грязный и косматый и наполовину безумный от боли и огромного количества спиртного, каковое потреблял как единственное свое лекарство. Трудно было поверить, что от него мог быть хоть какой-то толк для крепости, но вскоре Башрод обнаружил, что ошибался. К юноше относились с уважением офицеры многими годами его старше, а простые солдаты перед ним благоговели. Кола, по всей видимости, был лучшим лазутчиком в Кандии, умел искусно проскальзывать меж оттоманских аванпостов, доставляя депеши на отдаленные форты и устраивая всевозможные диверсии. Не раз он замышлял и успешно расставлял ловушки для высокопоставленных турок и убивал их, сделав себе имя леденящей кровь беспощадностью и жестокостью. Он умел бесшумно нанести удар, нападать ниоткуда и исчезать незамеченным и был фанатично предан делу христианской веры, вопреки всей видимости обратного.

Любопытство Башрода было возбуждено, и на обратном пути в Венецию (который на сей раз оказался вполне благополучным) он не раз пытался вовлечь своего пассажира в беседу. Кола был скрытен и прятался за неприветливым и унылым молчанием. Лишь однажды он явил истинный свой облик – когда Башрод спросил, женат ли он. Лицо Колы потемнело, и он сказал, что его невесту похитили в рабство турки. Отец послал его на Крит познакомиться с девушкой, которая оказалась хороша собой и хорошего рода, и Кола согласился на брак с ней. Ее отправили вперед него в Венецию, и корабль был захвачен. С тех пор он ничего о ней не слышал и весьма надеялся, что ее уже нет в живых. Против воли отца юноша остался в Кандии, дабы мстить, насколько было в его силах.

– А теперь?

– Теперь ему все равно. Он тяжело ранен и знает, что Кандия вскоре падет. Защищать ее больше нет ни денег, ни решимости, ни веры. Он еще не решил, вернется он назад или нет, возможно, его дарованиям лучше поискать применения в ином месте.