У самого Черного моря - Авдеев Михаил Васильевич. Страница 19

– Простите, что вторгаюсь, – сказал он, раскуривая трубку. – Чего доброго вы успели уже надоесть друг другу. Кто у вас, товарищ капитан, может дать мне сведения, сколько прибыло коммунистов и комсомольцев.

– Это и я могу, – охотно ответил Калинин. – Простите, товарищ комиссар, будем знакомы ближе. – Калинин сказал свое имя и отчество, Ныч тоже. – Так вот, Иван Константинович, прибыли вместе со мной: два члена партии, один кандидат, остальные комсомольцы. Сегодня дам список по фамильно.

– Да, – спохватился Ныч. – Как вы так точно вышли на наш аэродром? Таких деревушек, как Тагайлы, раскидано по степи много.

– Шли строго по маршруту и не ошиблись, – пояснил Калинин, сдерживая улыбку, – видно, трещины на губах беспокоили. – А правду сказать, по ветряку нашли. Далеко виден.

За лесной полосой прошумела полуторка. Послышались голоса людей, штурмующих кузов машины.

– Вы поезжайте, а я здесь с техниками задержусь, – предложил Ныч. По пути к машине комиссар шепнул мне:

– А мельницу надо убрать, как думаешь?

– Тут и думать нечего.

Летчики уехали. Высоко над деревней кружил одинокий самолет.

– Видел, «хейнкель», – сказал Ныч оружейнику Бугаеву. – Слушай тут надо…

Подвижной, вездесущий Ныч не любил откладывать дела на потом. Ведь это явный разведчик. Чего доброго «гостей» приведет. Неспроста же кружил.

– Скажи, Бугаев, ты со взрывными работами знаком?

– Что?

– Ну, взорвать, скажем, вон ту мельницу сможешь?

– А почему нет. Было бы чем.

Не прошло и десяти минут, как к ветряку подвезли шашки динамита и бикфордов шнур. Пока Бугаев закладывал под сруб взрывчатку. Ныч облазил мельницу, нет ли где ребятишек. Посмотрели вокруг – на сельской площади-ни души. Подожгли шнур и отбежали неподалеку к заброшенному амбару. Взрыв в деревне был совсем неожиданным и сильным. Сначала ветряк словно завис над землей без опоры, и сразу же накренился, а коснувшись земли, с треском и скрежетом превратился в большую кучу обломков, над которой высоко вздымалась клубами белая пыль.

Люди выбегали из хат и мчались опрометью в сухие заросли кукурузы на огородах, из бани выскакивали голые летчики и прыгали в открытые рядом щели.

Когда все улеглось и выяснилось, и летчики, посмеиваясь друг над другом, мылись заново, прилетели «юнкерсы»-десять штук. И высоко сзади них две пары «мессершмиттов». Дежурным приказано было не взлетать. Бомбардировщики прошли между аэродромом и деревней, взяли курс на запад. Потом снова появились, прошли южнее аэродрома и деревни. Вскоре послышались глухие взрывы. Бугаев взобрался на амбар и оттуда давал пояснения.

– Ложный аэродром долбают, – кричал он. – Хорошо работают, сволочи, когда никто не мешает.

Базировавшиеся по соседству «миги» ушли во второй половине дня на задание. Аэродром притих, будто его не существовало. Все скрыто, замаскировано. Старт свернут. Если посмотреть с воздуха, то вряд ли можно приметить обложенные дерном, укрытые под навесом маскировочных сетей капониры, а в них самолеты. И уже совсем невозможно догадаться, что в этих самых капонирах наводили порядок летчики 5-й эскадрильи. Вместе со своими механиками они осматривали двигатели, устраняли обнаруженные дефекты.

В зарослях лесополосы шло импровизированное занятие: знакомили новичков по карте с районом базирования и боевых действий, с безопасностью и сложностью воздушной обстановки, с тактикой наших и немецких летчиков на Перекопском перешейке.

В этот тихий час прогудел над аэродромом одинокий И-16. С земли, конечно, никто не видел, что в кабине сидел в летных очках и в генеральской фуражке Василий Васильевич Ермаченков. А он покружил над деревней и ушел в сторону КП группы, снова вернулся и зашел на коробочку. Свой значит. Выложили ему «Т». Истребитель приземлился. Летчик зарулил на старт и выключил мотор.

На аэродроме Тагайлы соблюдалось правило: после посадки самолеты немедленно убирались с летного поля и маскировались. Инженер Докунин подумал, что на истребителе мотор заглох, послал на помощь машину – стартер, чтобы летчик смог запустить мотор и отрулить самолет к лесополосе или к свободному капониру. А Василий Васильевич на сей раз забыл, что наставление по производству полетов и по аэродромной службе обязательны для всех летчиков, независимо от должности и звания. Он оставил парашют в кабине, очки бросил под козырек к прицелу, а фуражку надел на ручку управления, сам же сел в машину и уехал на КП эскадрильи.

Никто не осмелился сделать генералу замечание или отбуксировать его самолет в укрытие. А строгий блюститель маскировки Ныч был в это время в деревне. Прибыл комиссар на КП, когда Ермаченкову уже доложили, чем занимается личный состав. Генерал выслушал доклад, потом познакомился с летчиками группы Калинина, разъяснил сложности предстоящих задач. Близился конец временному затишью – немцы со дня на день могли начать штурм Ишуньских позиций.

– На требовательность командира эскадрильи, которой вы приданы, не обижайтесь, – посоветовал Ермаченков. – Кроме пользы общему делу и каждому из вас, ничего от этого не будет. Ну, а теперь присядем в тень, потолковать надо.

Генерал пригласил на беседу знакомых ему летчиков 5-и эскадрильи, поинтересовался, нет ли жалоб, поговорил с людьми, уже сидя на траве, запросто, по-товарищески. Сказал «по секрету», что позарез нужны летчики на штурмовики Ил-2 в эскадрилью капитана Губрия, который уедет на днях за новыми самолетами.

– Нет ли среди вас желающих? – спросил он. Желающие отличиться на штурмовиках нашлись– старший лейтенант Касторный и лейтенант Куликов. В этот же день на У-2 их перебросили на другой аэродром.

– А ты не горюй, Авдеев, – угадав мое сожаление, утешил Ермаченков. Вместо двух, четырех тебе подброшу. – И вдруг. – Да, куда это ваш ветрячок делся? Взорвали? Такого ориентира лишиться! А? Признаться, я чуть не заблудился без него.

Только он это сказал, как все услышали свист пикирующего истребителя и сразу же увидели пару несущихся к земле «мессершмиттов». Треск короткой очереди, рев моторов на выходе из пике-и «мессершмитты» исчезли на бреющем. Все произошло так неожиданно и быстро, что никто не успел даже ахнуть. Мелькнула мысль, что немцы расстреливали дежурного по старту.

– Самолет! – спохватился Ермаченков. – Машину.

Подъехали к брошенному среди поля И-16. Цел-целехонек, ни единой пробоины не нашли. Ермаченков поднялся на крыло, заглянул в кабину. В висевшей на ручке управления генеральской фуражке зияла дыра. Снаряд ничего больше не повредил. Пробил пол и разорвался на земле.

– Жаль, – сказал Василий Васильевич. – В чем же я сегодня в Севастополь поеду?

Ныча взорвало. Он даже побагровел от возмущения.

– Фуражку вам, товарищ генерал, я могу свою одолжить, коли налезет, – предложил он. – А демаскировать аэродром ни вам, ни самому господу богу не дозволено. Мы из-за этого мельницу убрали…

– Виноват, Батько, – извинился генерал, соскочив с плоскости крыла. – Не подумал.

– Люди ночами не спали, руки в кровь сбили, чтобы построить капониры и укрыть самолеты, – не унимался Ныч.

– Ну, что ты расшумелся, – успокаивал его Ермаченков. – Ну, извини за промашку.

Эти слова и тон, и мимика Василия Васильевича произвели на Ныча такое действие, будто в перекипевший самовар плюхнули ведро холодной воды, чтобы не распаялся. Ныч отошел в сторону, вытер платком вспотевШИЙ лоб. Инженер отрулил самолет в укрытие, а Ермаченков сказал.

– Знаете, друзья, вы занимайтесь своими делами, а я на вашем стартере съезжу в штаб группы. Командующий ВВС флота получил новое назначение и мне придется побыть в Севастополе, пока пришлют нового.

Ныч опять хотел возразить. Стартер может понадобься в любую минуту, а его черти погонят в другую деревню. Но промолчал, решил подождать, не сообщит ли генерал еще каких-нибудь новостей.

Ермаченков уже поставил ногу на подножку стартёра, как подъехала эмка пикап и из нее выскочил сержант в отутюженной форме. Спросил у генерала разрешение обратиться к старшему лейтенанту Авдееву, он сказал, что прислан из штаба полка за сведениями о боевом налете и состоянии самолетного парка.