И как ей это удается? - Пирсон Эллисон. Страница 22

3

Первая встреча с Джеком

07.03

Сижу с дорожной сумкой в ванной — прячусь от Бена. Он совсем рядом, завтракает на кухне под руководством Ричарда. Умираю от желания попрощаться, но сама себя уговариваю, что это нечестно — поцацкаться несколько минут и бросить безутешного ребенка. (Специалисты говорят, что «стресс разлуки» проходит у детей к двум годам. Матерей, к сожалению, возраст не ограничивает.) Уж лучше ему меня сегодня не видеть. Пока сижу, скрючившись, на корзине для белья, есть время осмотреться и заметить гирлянды серой пыли, украсившие окно наподобие занавесок в логове ведьмы. (У нашей приходящей уборщицы, Хуаниты, хроническое головокружение, а потому она, естественно, чистит-драит не выше уровня талии.) А мозаичную русалку над раковиной рабочий не закончил, поскольку мы отказались накинуть сверх договоренности, так что морская дева у нас грудастая, но бесхвостая.

Из-за закрытой двери несется сдавленный гул и звонкий, захлебывающийся детский смешок. Должно быть, Рич с каждой ложкой изображает самолет, чтобы заставить Бена открыть рот. Гудок снаружи возвещает прибытие «Пегаса».

Выскальзывая, будто воришка, из собственного дома, я нарываюсь на негодующее «ай-ай-ай». Из припаркованного на другой стороне улицы «вольво» на меня таращится Анжела Брант, крестная мать местной мамафии. Анжела геройски уродлива: физиономия — форменный фасад «форда», булькастые фары-гляделки, треугольный череп. На часах семь протекало — что она тут делает? Не иначе как отвезла свою Дейвину на урок предрассветного японского. Дай Анжеле тридцать секунд, и она выстрелит вопросом о школе для Эмили.

— Привет, Кейт, давно не виделись. Ты уже определилась со школой для Эмили?

Пять секунд! Анжела бьет собственный рекорд по учебной паранойе. Ляпнуть, что подумываем о районной госшколе? Если повезет — хлопнется с обширным инфарктом.

— Школа святого Стефана все еще на повестке, Анжела.

— Да ты что? — Прожекторы чудом не вылетают из гнезд. — В одиннадцать ее ни в одно приличное учреждение не возьмут! Ты их годовой отчет читала?

— Нет, я…

— А тебе известно, что за восемнадцать месяцев учащиеся госшкол отстают в знаниях от сверстников из частных на два целых четыре десятых года, а в девять лет этот показатель увеличивается до трех целых двух десятых?

— Ох, ничего себе! Жуть какая. Вообще-то мы с Ричардом выбрали Пайпер-Плейс, но туда, говорят, не пролезешь. Если честно, мне просто хочется, чтобы Эмили была счастлива.

При слове «счастлива» Анжела вскидывается, как лошадь от треска гремучей змеи.

— В Пайпер-Плейс к шестому классу у всех поголовно анорексия, — бодро сообщает она, — зато там дают грандиозное, всестороннее образование.

Здорово. Моя дочь станет лучшей в мире всесторонне образованной анорексичкой. Принятая в Оксфорд с весом в тридцать с небольшим кило, она поднимется с больничной койки и, превозмогая слабость, заткнет всех сокурсников за пояс в экономике, философии и политике. Лет шесть поработает, родит ребенка, бросит работу от нехватки сил и будет просиживать каждое утро в фешенебельной кафешке, за обезжиренными тостами обсуждая условия приема в Сент-Полз-скул с Дейвиной Брант, домохозяйкой, бегло болтающей на японском. Мама родная, с ума они, что ли, посходили, эти бабы?

— Извини, Анжела, мне пора. На самолет опоздаю.

Пока я сражаюсь с дверцей «Пегаса», пытаясь вдохнуть жизнь в ее подагрические петли, Анжела успевает сделать контрольный выстрел:

— Послушай, Кейт, если ты это серьезно — насчет Пайпер-Плейс, то я могу дать тебе телефон психолога. К нему все обращаются. Он подтянет Эмили, правильные ответы для собеседования подскажет, объяснит, какую картинку нарисовать.

Благодарно втягиваю сладкий, густо настоянный на марихуане воздух внутри салона. Аромат свободы, он возвращает меня в давние, додетские времена, когда безответственность была чуть ли не обязанностью.

— А какая картинка годится для собеседования, Анжела?

Мамафиози Брант смеется:

— С фантазией, Кейт. Но не слишком!

Боже, до чего я сама себе противна после этого общения. Кожей чувствую, как материнские амбиции Анжелы вирусом вползают в меня, чтобы творить свое черное дело. Поначалу ты еще борешься, еще веришь чутью, которое подсказывает, что кормежка силком полезна гусятам, а твое дитя прекрасно обойдется без пичканья знаниями. Но однажды твоя иммунная система дает сбой и… бац! Анжела тут как тут, со всем статистическим арсеналом и номером телефона психолога наизготове. И знаете, в чем вся трагедия? В конце концов я, наверное, все-таки устрою Эмили в среднюю школу жертв анорексии: страх перед тем, что сотворит с моей девочкой безумный образовательный забег, уступает только страху стать помехой на ее пути. А кросс с каждым годом начинается все раньше. Не поверите, но у нас в районе есть детский садик, где целая стена увешана импрессионистами. Волей-неволей признав, что любовь за деньги не купишь, матери утешились мыслью, что за деньги можно сотворить собственного Моне.

Похоже, единственное, на что сегодня способны затурканные работающие матери, — это определять дочерей в академии стресса. Стресс. Прогресс. Рифмуется.

09.38

— У леди какие-то проблемы?

— Что?

Уинстон смотрит на меня в зеркало. Темно-карие, в черноту, глаза искрятся весельем.

— А! У Анжелы? Ну, не знаю. Хандра заела, дети — единственная радость в жизни — достали, орального секса недополучила. Все как обычно.

Смех Уинстона, глубокий и хриплый, заполняет салон, эхом отдается у меня в солнечном сплетении и почему-то успокаивает. На секунду.

Пробки по дороге в аэропорт обеспечивают мне массу времени на предвкушение грядущей пытки — знакомства с Эбелхаммером. Вчера вечером, обговаривая со мной эту встречу, Род Тэск заметил:

— Джек, похоже, горит желанием познакомиться с тобой, Кейт.

— Должно быть, переживает по поводу снижения Гринспаном ставки на полпроцента, — на ходу нашлась я. Не скажешь ведь шефу, что послала клиенту письмо с обещанием всяческих безобразий и недели в постели, не говоря уж о поцелуях.

Что это у меня с головой? Чешусь не переставая. Перед сном вымыла волосы новым шампунем; должно быть, аллергия. Или подцепила с сиденья «Пегаса» какую-нибудь низшую форму жизни: этот допотопный экипаж может быть рассадником всякой бесхребетной болотной нечисти.

Хотя… музыка здесь определенно из мира высокоорганизованных существ. Громкоголосье труб и рваный лязг ударных напомнили мне «Рапсодию в стиле блюз».

— Это Гершвин?

— Равель.

Таксист — любитель Равеля?

Мы проезжаем пылесосную фабрику, когда мажор сменяется медленной частью. Ничего более грустного не могу припомнить. Через несколько минут едва слышным дыханием вступает флейта, и я, закрыв глаза, вижу парящую над океаном чайку.

Офис «Сэлинджер Фаундейшн» в Нью-Йорке. 15.00 по Восточному побережью

Офис Эбелхаммера, великого и ужасного, расположен в двух шагах от Уолл-стрит-центра. Появляюсь там с дурной от перелета головой, в сопровождении своего заместителя Гая, который, в отличие от меня, выглядит как огурчик.

Для первой аудиенции у Эбелхаммера я выбрала в меру обескураживающий наряд: цвет древесного угля, строгие линии, длина ниже колена; туфли а-ля сицилианская вдова; взгляд Марии фон Трапп [16] — до того, как она покромсала гардины в спальне.

Моя решимость придерживаться в беседе точки замерзания как-то враз улетучивается при виде Джека Эбелхаммера. Вместо ожидаемого седовласого патриция порог кабинета переступает рослый атлет примерно моего возраста, с грацией тигра и знаменитой улыбкой Джорджа Клуни, той самой тягучей улыбкой, что зажигает глаза прежде, чем достигнет уголков рта. Черт. Черт.

— Ну наконец! Кейт Редди, — произносит великий и ужасный. — Искренне рад облечь в живую форму все те цифры, что вы мне шлете.