И как ей это удается? - Пирсон Эллисон. Страница 31

Вдобавок ко всему коттедж, похоже, телефонизировали еще во времена изобретателя телефона, так что об Интернете пришлось забыть. На четыре дня отрезанная от Эбелхаммера, я поняла, что завишу от него, как от предохранительного клапана. Едва не взорвалась без его антистрессовых писем.

Автостоянка у собора Св. Давида. Четверг, 15.47

Пока я вытаскиваю складную коляску из багажника, начинается дождь: первые капли редкие, крупные, и вот уже льет на всю катушку. Чем лихорадочнее я пристегиваю Бена к сиденью, тем отчаяннее он сопротивляется. Чувствую себя санитаром дурдома, надевающим смирительную рубашку на пациента. Ричард сует мне чехол от дождя — дьявольское устройство, смахивающее на детский манеж в вакуумной упаковке.

Отважно накрыв Бена прозрачным шатром, пытаюсь прицепить застежки, но они не оборачиваются вокруг ручек коляски, так что приходится цеплять за ткань. Готово? Нет, по бокам болтаются две резиновые петли. За каким чертом их приделали? Ноги Бена прикрываю свободным концом пленки, который тут же задирается от ветра и хлещет мне по физиономии. Дьявольщина. Все по новой.

— Давай, Кейт, — подстегивает Ричард. — Промокнем же до нитки. Ты что, не знаешь, как это делается?

Откуда? Единственное мое общение с чертовой штуковиной (тринадцать месяцев назад) ограничилось вручением «Визы» продавцу у «Джона Льюиса» и злобной репликой в ответ на предложение продемонстрировать чехол от дождя: «Нет, благодарю! Займитесь кредиткой!» (Боюсь, Пола меня не поймет, если я позвоню ей в Марокко, чтобы узнать, как обращаться с коляской собственного ребенка.)

Бен уже вовсю ревет, размазывая по несчастному личику сопли, слезы и влагу небес. Вы замечали, что реклама любых детских устройств начинается со слова «легко»? Легко складывается, легко моется. Теперь я точно знаю — это шифровка легкой промышленности, на деле означающая: «Без подготовки в НАСА не соваться».

— Кейт, ради бога! — шипит Ричард, для которого публичный позор — что нож в сердце.

— Я стараюсь. Стараюсь! Эмили, не отходи от машины. ЭМИЛИ, ВЕРНИСЬ СИЮ МИНУТУ!

Из затормозившего рядом междугороднего автобуса выгружаются туристки семидесяти с разным гаком лет. Крепенькие божьи одуванчики со свежеиспеченными перманентами, в своих утепленных полупальтишках они похожи на мини-бойлеры. Как по команде все они открывают ридикюли и достают шуршащие пакетики, которые одним движение превращаются в одноразовые водонепроницаемые прозрачные зюйдвестки. Выстроившись в шеренгу, бабульки наблюдают за моим сражением с чехлом.

— Вот сердечный, — говорит одна, кивая на орущего Бена. — Под дождик попал, милок? Ну-ну, ничё, ничё, мамочка-то рядом, мамочка укроет.

Пальцы задубели от холода; я с трудом удерживаю застежку, о том, чтобы прицепить ее на место, и речи нет. Бедный мой ребенок, накрытый не тем концом чехла, похож на упакованную свеклу. Оборачиваюсь к одуванчикам.

— Коляска новая, — заявляю так, чтобы дошло до самых тугих ушей.

Перманенты кивают. На лицах — доброжелательные улыбки женской солидарности против изобретения мужского ума.

— Нынче все такое тугое делают, никаких сил не хватит… — Бабуля в клетчатых брючках вынимает из моих окоченевших рук чехол, накрывает им Бена, продевает застежки в петли и с ловкостью, дающейся только опытом, щелкает замками. — Моя-то аккурат как ты. — Она легко прикасается к моему плечу. — Доктором работает, в Бридженде. Двое пацанят, малые совсем. Ох и тяжко ей приходится. Вы ж вовсе не отдыхаете, верно говорю, дочка?

Я трясу головой, безуспешно пытаясь улыбнуться — губы тоже одеревенели. Ладони у моей спасительницы красные, с подагрическими суставами. Руки матери, которой всю жизнь приходилось стирать по три раза на дню, чистить овощи и вываривать пеленки в громадном баке. В двадцать первом веке такие руки станут реликтом наряду с передниками и воскресными семейными обедами.

Согнувшись под напором ветра и дождя, Ричард толкает коляску по узкой дорожке к собору. Ливень превратил Эмили в русалочку.

— Мам?

— Что, Эм?

— У маленького Иисуса ведь правда много всяких домов? Он сюда на каникулы приезжает, да?

— Не знаю, дорогая. Спроси у папы.

Соборы строятся, чтобы вызывать у людей благоговение. Цитадели святого духа, они всегда выглядят так, будто в готовом виде спустились с небес на землю. Сент-Дэвид не такой. Приютившись на самом краю маленького уэльского городка — не город, а так, одно название, — он прячет свои достоинства в долине красоты столь совершенной, что она выглядит шедевром кисти гениального художника.

Обожаю этот храм. Люблю его древнюю прохладу, что наполняет твои легкие, стоит только ступить внутрь, — мне всегда казалось, что это дыхание святых. Мне было лет семь-восемь, когда я зашла сюда впервые, с липкими от сахарной ваты губами, и до сих пор эта воздушная сладость навевает воспоминания о Сент-Дэвиде. Я видела пышные Нотр-Дам и Сент-Пол, но Сент-Дэвид по-прежнему дорог моему сердцу. Его величие — в миниатюрности: размером храм чуть больше сарая. Я бы не удивилась, увидев у купели бычка или ослика.

Сент-Дэвид — одно из немногих мест на земле, призывающих меня к молчанию, и я вдруг понимаю, что отвыкла от тишины. Безмолвие скорее гнетет. Собор вечен, время ему неведомо, а моя жизнь… моя жизнь и есть время. Я одна, Рич увел Бена с Эмили в церковную лавку. Мольба, которую никто не слышит, слетает с моих губ: «Помоги!»

Просить Всевышнего (а ты в него веришь?), чтобы вытащил тебя из бедлама, в который сама себя загнала? Отлично, Кейт, отлично.

На стене напротив висит мемориальная доска в честь местного вельможи. «Памяти Томаса Как-то-там и relict Ангарад». Relict? Это что же — реликт? Надо будет у Ричарда спросить, он в латыни смыслит. Нормальное образование получил как-никак, в отличие от того винегрета, которым пришлось довольствоваться мне.

С городом собор связывает прянично-вычурная, головокружительной крутизны лестница. Тяну коляску наверх — колени подкашиваются, очередная ступенька отдается колотьем в паху. Рич несет на плечах хнычущую Эмили. Что ты за мать, Кейт? Ребенок без еды, если забыла, — как машина без топлива: дрожит и замирает.

Кафе на каждом шагу, но мы тащимся по улице, заглядывая в окна, проверяя заведения на предмет лояльности к детям. Коляска въедет? Старичков нет, которым Бен, извозившись, испортит аппетит? Британия по-прежнему страна не для детей: шаг в сторону от «Пицца-экспресс» — и вам обеспечены те же враждебные вздохи, что сопровождали в детстве меня и Джулию.

Останавливаем свой выбор на нарядной кафешке, где полно таких же, как мы, дерганых родителей, находим столик в самом дальнем углу. От сброшенных на спинки кресел мокрых пальто валит пар, как от коров на морозе. Прослушав в моем исполнении меню, Эмили во всеуслышание заявляет, что ей ничего не подходит. Юная леди желают макарон.

— Можно приготовить быстрорастворимую вермишель. — Официантка, добрая душа, явно привыкла к капризам клиентов.

— Не хочу вермишель, — скулит Эмили. — Хочу пасту по-итальянски.

Нахалка столичная. А кто виноват, Кейт? Благодаря тебе она с пеленок ни в чем не знает отказа. Сама ты, между прочим, пасту только в девятнадцать попробовала. Помнишь: Рим, spaghettiallevongole— клейкое варево из иноземных ракушек и увертливых веревок, сущая пытка для челюстей.

Неужели все мои труды, все, чего я в жизни добилась, приведут лишь к появлению в обществе еще двух пресыщенных снобов — наподобие тех, что доводили меня в колледже?

Рич режет на маленькие кусочки уэльские гренки с сыром, когда мой мобильник надтреснуто пищит. Сообщение от Гая:

О черт! Выпрыгиваю из-за стола, расталкиваю народ, наступаю на Лабрадора, вылетаю на улицу. Мобильник к уху — опять пищит, на этот раз сообщая о севшей батарее. Сигнала нет. Какой сюрприз. Ты ж в Уэльсе, Кейт. Назад, в кафе.