Сказки - Писахов Степан Григорьевич. Страница 25

Гляжу это я тихим манером скрозь зажигалку свою и увидал: в деревне Лявле тетка Бутеня спать повалилась. В зажигалку я все еенны сны вижу.

Тетка Бутеня страсть охоча в гости ходить. Куды ее позовут – она и идет и приговариват:

– Сегодня – мы к вам, а завтра – нас к вам милости просим.

А коли приведется, что у тетки Бутени гости соберутся, дак она, тетка Бутеня, с поклонами угошшат и скорыми словами приговариват:

– Что вы все едите, так не посидите.

Да растяжно добавлят:

– Ку-шай-те, по-жа-лус-та!

Спит это тетка Бутеня и видит во снах, что в гостях во всем удовольствии сидит.

Перед теткой Бутеней пироги понаставлены: пирог с треской, пирог с палтусиной, пирог с шепталой, пирог с морошкой и всяческо друго печенье и варенье.

Столько наставлено, столько накладено, что и с натугой не съесть.

А хозяйка вьюном вьется круг тетки Бутени.

А тетка Бутеня рассказыват для наведки, – она здря слов не бросат, – как еенны две кумы из гостей домой голоднехоньки пришли, и какой это страм был хозявам, у которых гостили. Одна кума на Юросе гостила, друга – в Кривом Бору. И быдто тетка Бутеня спрашивала у кумушек:

– Почто, желанны, невеселы, почто ноги не плетут, из гостей идучи, головушки не качаются, глазыньки не светят и личики ваши не улыбчаты? Али нечем угошшаться было?

Одна кума и заговорила:

– Всего было много наготовлено и налажено, на стол наставлено. Только ешь. Да угошшали без упросу.

Другая кума таку ужимку сделала, так жалостливо заговорила – ажно слезу прошибло:

– Где я была, там тоже всего напасено – на стол принесено, ешь всей деревней, – на столе не убудет. И угошшали с упросом, – да чашку без золота подали. Я и есть и пить не стала.

Хозяйка завертелась, буди ее шилом ткнули, в кладовку сбегала, достала чашку бабкину всю золоту. Тетку Бутеню угошшат с великим упросом.

А тетка Бутеня от удовольствия даже икнула, а сама от стола малость отпятилась и ишшо рассказала:

– А третья моя кумушка в гостях была, – чаем-кофеем и всяким хорошим угошшали, а выпить и не показали.

Хозяйка подскочила, руками плеснула:

– Ах, да как это я! Да видно ли дело, чтобы в Малинином рассказе да без малиновой настойки!

Достала хозяйка посудину стеклянну, рюмки налила, тетке Бутене на подносе поднесла. И хозяйка и гостья заколыхались поклонами. Поклоны все мене и мене и с самым маленьким, с самым улыбчатым – рюмки ко рту поднесли – пригубить приладились.

Я зажигалку перевернул да и крикнул в само ухо тетке:

– Тетка Бутеня!

От тетки Бутени сон отскочил и с пированьем, и с чашкой золотой, и с рюмкой налитой.

Ты не гляди, что до меня было тридцать пять верст, – тетка Бутеня так меня отделала, что я сколько ден людям на глаза не показывался.

Простое дело – снег книзу уминать, – ногами топчи, и все тут. Я вот кверху снег уминаю, – делаю это, ковды снег подходящий, да ковды в крайность запонадобится.

Вот дали мне наряд дорогу вешить. А мне неохота в лес за вехами ехать. Тут снег повалил под стать густо. Ветра не было, снег валился степенно, раздумчиво, без спешности, как на поденшшине работал.

Я стал на место, куды веха надобна, растопырился и заподскакивал. Снег сминаться стал над головой, аршин на пятнадцать выстал столб. Я в сторону поддался, столб на месте остался.

Я на друго место – и там столб снежной головой намял. И каким часом (али минутошно более) я всю дорогу обвешил, столбы лопатой приравнял да два про запас припас.

Перед самой потеменью солнышко глянуло и так малиново-ярко осветило мои столбы-вехи.

Я сбоку да скоком водой плеснул, свет солнечно-малиновой в столбы и вмерзнул.

Уж ночь настала, темень пала, спать давным-давно пора, а народ все живет, все на свет малиновой любуется, по дороге мимо ярких вех себе погуливат.

Старухи набежали девок домой гнать:

– Подите, девки, домой, спать валитесь – утром рано разбудим! Не праздник всяко сегодня, не время для гулянки!

А как увидали старухи столбы солнечно-малинового свету, на себя оглянулись. А при малиновом сияньи все старухи, как маковы цветы, расцвели и таки ли приятственны сделались!

Старухи сердитость бросили, личики сделали улыбчаты и с гунушками да утушками поплыли по дороге.

Да ты знашь ли, что гунушками у нас зовут? Это ковды губки бантиком, с маленькой улыбочкой.

К старухам старики пристали и песни завели, дак и песни звонче слышны, и песни зацвели.

А девки – все, как алы розаны!

Это по зимной-то дороге сад пошел. Цветики – красны маки да алы розаны. А песни, как широки огнисты ленты, тихими молньями полетели далеко вокруг, сами светят, звенят и летят-летят над лесами, над полями в самую дальну даль.

Вот и утро стало, свет денной в полную силу взошел. Мои столбы-вехи уж не светят, – только сами светятся, с светлым днем не спорятся.

Время стало по домам иттить, за кажнодневну работу приматься. Все в черед стали, и всяк ко мне подходил с благодарением и поклон отвешивал с почтением и за работу мою, и за свет солнечной, что я к ночи припас. Девки да бабы в согласьи за руки взялись, вереницей до Уймы да по всей Уйме растянулись.

Вся дорога расцвела!

Проезжи мужики увидали, от удивленья да от умиленья шапки сняли. «Ах!» – сказали и до полден так и стояли. После одели шапки набекрень, рукавицы за пояс, рожи руками расправили и – за нашими девками да за бабами вослед.

Мы им поучительной разговор сделали: на чужой каравай рта не разевай.

Проезжи разговор по-хорошему обернули:

– А ежели мы сватов зашлем?

Мы ответили:

– Девок не неволим, на сердце запрету не кладем.

А худой жоних хорошему дорогу показыват.

В ту зиму сваты да сватьи к нам со всех сторон наезжали. Всякой деревне лестно было с Уймой породниться. Наши парни тоже не зевали, где хотели – выбирали.

Нас с жоной на свадьбы первоочередно звали и самолутчими гостями величали.

Ну, ладно. В то-то перво утро, как все по домам да на работу разошлись, я запасны столбы к дому прикатил да по переду по углам и поставил прямь окон. С вечера, с сумерок и до утрешново свету у нас во всем доме светлехонько, и по всей Уйме свет.