Лев в долине - Питерс Элизабет. Страница 14

– Нет-нет! – Абдулла пришел в себя. – Вы неправильно меня поняли, госпожа. Просто я закашлялся, – наверное, пыль попала в горло. Неужели меня подводит слух или с возрастом начинает хуже соображать голова? Уж не хотите ли вы сказать, что этот англичанин – тот самый человек, который...

– Напомни мне, чтобы я дала тебе микстуру от кашля. Но уши у тебя, Абдулла, в порядке, как и голова. Не то что у этого зарвавшегося субъекта, потерявшего всякую осторожность... Заметь, Абдулла, я не называю имен.

– Невозможно, госпожа! Это совершенно разные люди.

– Огромная черная борода и длинные черные волосы были фальшивыми...

– А глаза, госпожа? Священник был черноглазым, а этот голубоглазый.

Напрасно я понадеялась на проницательность Абдуллы. Да и что взять с мужчины?

– Сейчас у меня нет времени на подробные объяснения. Просто понаблюдай за ним, Абдулла. Лучше пусть он останется с нами, под присмотром, чем исчезнет в пустыне и снова начнет плести против нас заговоры. Главное, не доверяй ему.

– Слушаю и повинуюсь, госпожа, – ответил Абдулла, недоверчиво кривя рот.

– Я на тебя полагаюсь, Абдулла. Прости, не могу больше стоять без дела.

Ослы уже были навьючены, но перед отправлением нужно поприветствовать каждого работника отдельно, чтобы никто не обиделся. Все они были нашими старыми знакомыми, в большинстве – сыновьями Абдуллы (я уже упоминала о его редкостной плодовитости). Самый юный его отпрыск – пятнадцатилетний Селим, ни дать ни взять древнегреческий красавец на вид. Я поздравила юнца с недавней женитьбой, хоть и не одобряю восточный обычай столь рано подвергать молодежь невзгодам супружества. После поздравлений я объяснила Селиму, что нашла для Рамсеса другого телохранителя.

Селим отвечал, что совсем не возражает против этой замены. Возможно, он и огорчился, но заметить это было трудно. Юноша помог мне забраться в седло и некоторое время шел рядом, со смехом вспоминая Джона – нашего лакея, сопровождавшего нас годом раньше. Джон был тогда самым популярным персонажем в экспедиции, и Селим порадовался за него, узнав, что и он успел жениться. Не исключено, что я спутала радость со злорадством собрата по несчастью.

Наш маленький караван устремился по тропе, ведущей в западном направлении. После разлива Нила на полях лежала смрадная, зато чрезвычайно плодородная черная грязь, из которой уже проглядывали зеленые росточки. Путь лежал вдоль насыпи, ограждающей поля, в направлении деревни Меньят-Дахшур – туда, где обрабатываемые земли резко сменяются безжизненными песками.

Возглавлял караван, как водится, Эмерсон, взгромоздившийся на крохотного ослика. Если бы он выпрямил ноги и встал, они с осликом вышагивали бы на пару. Но Эмерсон не замечал этой вопиющей несообразности: в такие минуты он воображает себя рыцарем на могучем скакуне, ведущим в бой несокрушимое войско. Было бы попросту бесчеловечно портить ему удовольствие замечанием, что мужчина шести футов ростом выглядит верхом на осле на редкость потешно.

Следом за предводителем ехал Рамсес, оживленно болтавший с Немо. Тот отказался от скакуна и просто шагал рядом, то и дело забегая вперед и останавливаясь. Я была бы не прочь узнать, о чем они беседуют, хотя для Рамсеса обычно важна не тема, а сами разглагольствования.

Впрочем, караван привлекал мое внимание недолго: вскоре я увлеклась открывшейся взору картиной. На горизонте высились две огромные каменные пирамиды. Лучи полуденного солнца отражались от их известковых граней, так что пирамиды казались облитыми жидким серебром. Обе принадлежат к числу древнейших погребальных сооружений Египта, построенных даже раньше прославленных пирамид Гизы. Та, что повыше, уступает в высоте только пирамиде Хеопса. Раскопки мсье де Моргана доказали, что ее возвел фараон Четвертой династии Снефру. Мы с Эмерсоном давно об этом догадывались.

Что до второй каменной пирамиды, то имя ее строителя до сих пор неизвестно. Это как раз та загадка, которую мы намеревались разрешить предстоящей зимой. Но, помимо этой загадки, вторая каменная пирамида таит множество других. Слишком велико ее отличие от всех прочих пирамид. Взять хотя бы своеобразие очертаний. Угол наклона ее граней непостоянен: в нижней части он равен приблизительно пятидесяти четырем градусам, а в верхней, если меня не подводит память, – сорока двум градусам пятидесяти девяти минутам. Поэтому пирамида наречена «Ломаной». Чем объяснить эту странность? И в чем причина зловещих сквозняков, которые свищут в ее темных и душных коридорах?

Но еще сильнее меня завораживают внутренние казематы пирамид. Непроглядная тьма, безмолвие, духота, хлопанье крыльев летучих мышей – все это приводит меня в восторг, который нельзя сравнить ни с чем. Я поклялась, что проведу внутри Ломаной пирамиды много блаженных часов, чтобы найти источник то и дело возникающих в ее проходах порывов ветра.

Увы, на помощь Эмерсона рассчитывать не приходилось. Он понимает мою страсть к пирамидам, но не разделяет ее и пренебрежительно относится к теории о потайных отверстиях и камерах внутри Ломаной пирамиды. И не обращает внимания на мои уверения, что я сама чувствовала загадочные сквозняки.

«Это все летучие мыши, Пибоди! – твердит он. – Стая летучих мышей дружно хлопает крылышками и гасит твою свечку. Хорошо, что у тебя такое богатое воображение, это одно из твоих наиболее симпатичных качеств. Но...»

Эмерсон – чрезвычайно упрямый египтолог: если что-то вобьет себе в голову, то его абсолютно бесполезно переубеждать. Оставалось надеяться, что он почувствует открытый мною феномен на собственной шкуре. Ради этого я даже была готова надолго – пока не потянет сквозняком – сделать его узником пирамиды.

Своей задачей на предстоящий сезон он поставил узнать имя строителя Ломаной пирамиды. В пирамидах Шестой династии погребальные камеры покрыты надписями, позволяющими идентифицировать их владельцев, однако более ранние захоронения почему-то напрочь лишены надписей как снаружи, так и внутри. Узнать имена царей, для которых эти пирамиды возводились, можно только из находок в окрестных развалинах.

Путь наш лежал мимо деревни – домиков с плоскими крышами, мечети с минаретом, пальм и тамарисков. Мне не терпелось увидеть жилище, которое подобрал для нас Абдулла. Я готовила себя к худшему. Когда я познакомилась с Эмерсоном, он проживал в каменной гробнице. Опыт доказывает, что мужской пол вообще придерживается своеобразных стандартов по части удобств и чистоты. Зато в прошлом сезоне наше жилище в Мазгунахе – заброшенный древний монастырь – заслуживало всяческих похвал. Я сумела создать там необходимый уют. Увы, хотя Мазгунах и находится всего в нескольких милях к югу, мы не могли себе позволить дважды в день преодолевать это расстояние, теряя драгоценное время и силы.

Но как ни умеренны были мои ожидания, прибыв на место, я испытала разочарование. Жить нам предстояло на краю деревни, можно сказать уже в пустыне. Утоптанный двор окружала глинобитная стена. Во дворе теснились постройки, достойные именоваться в лучшем случае хижинами и сараями. Одна из них как будто претендовала на звание дома, хотя это, конечно, чересчур громко сказано. Стены одноэтажного строения были сложены из «кирпичей», вылепленных (лучше не гадать из чего) прямо на месте строительства и скрепленных грязью вместо раствора. На плоской крыше громоздилась какая-то рухлядь, – скорее всего, сгнившие ширмы. Судя по состоянию окружающей двор стены, ее пытались впопыхах подновить, причем не успевшая высохнуть штукатурка свидетельствовала, что эти тщетные попытки были предприняты совсем недавно.

Абдулла оказался на месте раньше меня. Я застала его за беседой с Эмерсоном, но египтянин притворился, будто не замечает меня. Пришлось похлопать его по плечу.

– Вы уже здесь, госпожа? – удивился Абдулла, словно надеялся, что я потеряюсь по пути. – Видите, какой хороший дом? Я даже велел подмести все комнаты.

Да, за такой подвиг полагается орден – не знаю уж, какими орденами награждают в этой стране самоотверженных подметальщиков. Упрекать Абдуллу было бессмысленно: он сделал все, что мог, хотя, по моим понятиям, не сделал почти ничего. Эмерсон вряд ли его превзошел бы.