Лев в долине - Питерс Элизабет. Страница 56

Глава двенадцатая

I

По требованию Эмерсона поезд остановился в Дахшуре. Остаток пути мы проделали пешком. Вернее, пешком шли мы с Эмерсоном, а Селим, которого мой супруг взвалил себе на закорки, едва касался ногами земли. Под конец он все-таки одумался и признался, что может идти сам.

– Молодец!

И Эмерсон сопроводил похвалу шлепком по тощей Селимовой спине, от которого тот чуть не полетел вверх тормашками.

Потирая попеременно ушибленную спину и голову, Селим поплелся за нами.

– Не исключено, что мальчик спас тебе жизнь, Амелия, – сказал Эмерсон. – Ты случайно не разглядела человека, который на него набросился?

– Нет, все произошло слишком быстро, – честно ответила я.

– Это мог быть простой воришка. Не могут же приспешники Сети дежурить на каждом углу!

– Конечно, не могут! – с жаром поддержала его я.

Еще не дойдя до дома, мы догадались, что случилось нечто чрезвычайное. Ворота были широко распахнуты, из-за забора доносился гул, как из растревоженного улья. Рабочие собрались плотной толпой и наперебой что-то выкрикивали. У двери в дом сидела Энид, спрятав лицо в ладонях. Дональд расхаживал перед ней взад-вперед, то и дело похлопывая по плечу.

– Что за черт? – рявкнул Эмерсон.

– Рамсес, что же еще? – догадалась я. – Наверное, опять пропал.

Стоило нам войти в ворота, как нас атаковали разгоряченные египтяне, каждый пытался донести новость первым.

– Тихо! – прикрикнул Эмерсон. – Ну? – Он перевел взгляд на Дональда.

– Это я виновата! – зарыдала Энид. – Бедняжка хотел дать мне урок древнеегипетского языка, но я... – И она бросила на Дональда быстрый взгляд.

– Виноват я, а не ты, – возразил тот. – Мальчика доверили мне, а я... – Он покосился на Энид.

Эмерсон повернулся ко мне и потряс у меня перед носом пальцем:

– Видишь, Амелия, к чему приводит увлечение любовной чепухой? Люди, пораженные этой болезнью, утрачивают чувство ответственности, предают забвению свой долг и...

– Спокойно, Эмерсон, спокойно. Позволь Дональду договорить.

– Он удрал, вот и все. – Дональд беспомощно пожал плечами. – Мы хватились его примерно час назад, но я не знаю, сколько времени Рамсес отсутствует.

– Он уехал на осле или ушел пешком?

– Не то и не другое, – ответил Дональд мрачно. – Этот маленький мерз... мальчик позаимствовал коня, и не какого-нибудь, а любимую лошадь деревенского старосты, ту самую, которую вы брали накануне. Правда, старосту он в известность не поставил. Тот пообещал приколотить Рамсеса гвоздями к двери дома, если с лошадью что-нибудь случится.

– С таким сильным конем ему не справиться! – воскликнула Энид, заламывая руки. – Непонятно, как Рамсес сумел незаметно залезть в седло и ускакать...

– Рамсес умеет обращаться с животными, – сообщила я гордо. – Но сейчас это неважно. Значит, никто не видел, как он уехал, и не знает, в какую сторону направился?

– Никто, – подтвердил Дональд.

Эмерсон схватился за голову:

– Как он посмел? Может, Рамсес оставил записку?

– Действительно, письмо он оставил, – ответил Дональд.

– Так почему же вы не кинулись за ним вдогонку?! – Эмерсон схватил обтрепанную бумажку.

– Потому что письмо написано иероглифами.

Привстав на цыпочки и заглянув Эмерсону через плечо, я убедилась, что так оно и есть. Иероглифы Рамсес выходит на редкость изящно, зато когда пишет по-английски, разобрать его почерк невозможно. Сомнительно, правда, что он прибег к иероглифам именно по этой причине.

– Мазгунах! – воскликнул Эмерсон. – Он поехал в Мазгунах, поговорить со священником... Какое необычное употребление причастия настоящего времени!

– Уверена, Рамсес сумеет доказать правильность употребления причастия, если ты по неосторожности его об этом спросишь, – сказала я. – Поехали?

– Ты еще спрашиваешь, Амелия! Конечно! Как подумаю, что он совершенно один посреди пустыни, где ему грозит столько опасностей, – маленький мальчуган на своенравном скакуне, преследуемый мерзким сбродом... Боже!

И мой ненаглядный бросился в конюшню.

В западном краю неба догорал зловещий закат. Наши терпеливые ослики трусили по хорошо знакомой тропе. Эмерсон, как и я, не способен хлестать скотину, зато может часами уговаривать ее поторапливаться.

– Пока все идет хорошо, – сказала я, чтобы его успокоить. – Рамсес должен был проехать здесь. Раз мы не видим его простертого тела, значит, конь его слушается.

– Проклятье! – только и ответил на это Эмерсон.

Мы въехали в деревню с северной стороны и миновали развалины американской миссии, где годом раньше пережили захватывающие приключения. Сейчас здесь царило запустение, шпиль молельного дома обрушился, прочие строения также пребывали в запустении. Видимо, деревенские жители избегали этого места, считая проклятым.

У колодца, как водится, толпился народ. Правда, толпа безмолвствовала, что крайне необычно. Взгляды египтян были устремлены на дом священника. Все словно прислушивались к чему-то. Через несколько секунд и мы различили звуки, напоминающие пение муэдзина. И это в христианской деревне, где никогда не было мечети! Мало того, неподобающие звуки доносились из дома священника.

После короткой паузы молитва возобновилась, теперь уже другим голосом. Первый был классическим тенором, второй – плохо поставленным баритоном. Далее вступил третий, писклявый и слегка шепелявящий. Создавалось впечатление, будто священник Дронкеха пригласил на спевку всех окрестных муэдзинов.

Эмерсон рванулся вперед, и толпа расступилась перед ним, как воды Красного моря перед Моисеем. Я последовала за супругом, олицетворяя в порядке исключения все Моисееве племя.

Моисей, то есть Эмерсон, не стал стучаться во врата Синая, а распахнул их пинком.

Последние лучи заходящего солнца осветили сумрачный чертог – захламленное жилище деревенского священника, а также Уолтера Пибоди Эмерсона-младшего, прозванного Рамсесом. Наше чадо восседало на диване, подобрав под себя ноги, запрокинув голову и увлеченно выводя заливистые рулады мусульманской молитвы.

При нашем появлении священник, сидевший в углу, вскочил. Рамсес же, как ему и полагается, сперва завершил ритуал со всеми «Аллах велик!» и прочими магическими присказками и только после этого соизволил посмотреть на родителей.

– Здравствуй, мамочка, здравствуй, папочка. Как ваши успехи?

II

Эмерсон принял подношение отца Теодора – ожидаемый стаканчик коньяку. Я от угощения отказалась: для разбирательств с Рамсесом требуется кристальная ясность мысли.

– Позволь поинтересоваться, дорогой сын, чем ты тут занимаешься?

Рамсес откашлялся и начал:

– Когда вы с папочкой обсуждали загадочное пленение уважаемого отца Теодора, я не мог не согласиться с вашим умозаключением, что его преподобие удерживали где-то в окрестностях Каира. Однако другой ваш вывод – что точно определить место, где его держали, невозможно – вызвал у меня возражение. По моему мнению...

– Рамсес!

– Что, мама?

– Буду очень тебе обязана, если перестанешь злоупотреблять этой фразой.

– Какой именно, мама?

– "По моему мнению".

Благодаря коньяку к Эмерсону вернулся дар речи.

– Я склонен поддержать твою мать, Рамсес, но сейчас главное не это. Будь добр, продолжай.

– Хорошо, папа. По моему... То есть я посчитал, что, хотя отец Теодор и не мог выглядывать из окон, услышать что-то он мог. Вы тоже склонялись к этому выводу. Конечно, какофония звуков, вкупе именуемых «городским шумом», не слишком отчетлива – я имею в виду крики ослов, водоносов и торговцев, мольбы нищих...

– Боюсь, Рамсес, ты пытаешься завернуть очень литературную, возможно даже поэтичную, фразу. Лучше поупражняйся в этом, сочиняя стихи или делая записи в дневнике. В устной речи не стоит увлекаться длинными периодами.