Датское лето - Питерс Эллис. Страница 18

— Я дал слово, — надменно ответил Гвион, — и сдержу его.

— А я его принял, — сказал принц, смягчившись, — и верю тебе. Итак, ступай, что тебе здесь делать?

«Действительно, что, — мысленно повторил Кадфаэль, — разве что завидовать всем нам, поскольку мы свободны?» И тут же ему пришло в голову, что Блери ап Рис, этот ярый защитник своего господина, угрожавший от его имени, не давал такого слова, и, несомненно, у него было тайное совещание с Гвионом в церкви несколько часов тому назад. А сейчас Блери скакал к Кадваладру в Аберменай, узнав очень многое о передвижениях Овейна, его силах и укреплениях. Гвион обещал лишь не пытаться сбежать. Он мог свободно передвигаться по всему манору, возможно, даже выходить за ворота. А Блери ап Рис вообще ничего не обещал. Гвион не делал тайны из своей преданности Кадваладру. Разве можно было ставить ему в вину то, что он помог своему неожиданному союзнику бежать и вернуться к хозяину? Конечно же нет! Зная понаслышке от Кюхелина об упрямой преданности Гвиона, Кадфаэль был уверен, что тот не раз напоминал своим тюремщикам, что он поклялся лишь не убегать и при первой же возможности он постарается услужить своему господину, которого так любил.

Гвион медленно повернулся, повинуясь Овейну, затем остановился, склонил голову, размышляя, и наконец зашагал к церкви. Слабый красноватый свет из дверей притягивал его, как магнит. О чем он хотел теперь молиться? Об успешной высадке датских наемников Кадваладра или о быстром примирении братьев, которое предотвратило бы кровопролитную войну? Или Гвион хотел помолиться о том, чтобы его собственная душа обрела мир? Этот кристально честный человек мог счесть грехом даже собственную преданность, коль скоро она заставила бы его нарушить данную клятву. Сложная натура, которую терзали угрызения совести даже при незначительном прегрешении.

Кюхелин, который, вероятно, лучше других понимал Гвиона и больше всех походил на него, наблюдал, задумчиво сдвинув брови, как тот уходит. Вначале, поддавшись порыву, он даже шагнул вслед за Гвионом, но затем передумал и вернулся к Овейну. Принц вместе с офицерами и советниками поднялся по ступенькам и исчез за дверью, направляясь в свои покои. Кюхелин, еще раз оглянувшись, последовал за всеми. Кадфаэль и Марк, не считая замешкавшихся слуг, остались почти одни в опустелом дворе, где после шума и суматохи воцарилась тишина. Теперь все было сказано, и ход событий направляла твердая рука.

— А нам тут не отведено никаких ролей. — Голос Марка прозвучал рядом с Кадфаэлем совсем спокойно.

— Да, завтра утром нам остается только седлать лошадей и отправляться в Бангор.

— Именно это я и должен сделать, — согласился Марк. В голосе его прозвучала нотка тревоги и сожаления, словно он считал чуть ли не нарушением человеческого долга уехать со своим поручением сейчас, когда дело приняло такой опасный оборот. — Интересно, Кадфаэль… Они решили, что стражи у ворот достаточно — у всех ли ворот? Почему это все полагали, что ему не вырваться из этих стен? Никто ведь не караулил дверь его жилища и не следовал за ним на его пути из зала до двери?

— Из церкви до двери, — поправил Кадфаэль, — если кому-то это было поручено. Нет, Марк, мы же видели, как он шел. Никто за ним не следил. — Он взглянул на аллею, в которой исчез Блери, выйдя из церкви. — Не слишком ли многое мы принимаем на веру? У принца сейчас действительно более срочные дела, но не следует ли кому-нибудь подтвердить то, что все мы считаем само собой разумеющимся?

Гвион медленно вышел из церкви, прикрыв дверь, так что исчезла полоска красного света. Он устало шел по двору, по-видимому, не замечая двоих, которые неподвижно и молча стояли во мраке. Кадфаэль вышел вперед, чтобы остановить Гвиона, и мягко спросил его:

— Подожди! Ты знаешь, в котором из многочисленных домов провел сегодня ночь Блери ап Рис? — И, когда молодой человек резко остановился, повернув к нему испуганное и настороженное лицо, Кадфаэль добавил: — Я видел, как ты вчера поздоровался с ним, когда мы приехали, и решил, ты знаешь. Должно быть, ты был рад поболтать со старым знакомым, пока он здесь.

Затянувшееся молчание оказалось красноречивее наконец-то прозвучавшего ответа. Было бы естественно сразу же ответить: «Для чего тебе это надо знать? Не все ли теперь равно?» Ведь жилище было пусто, если человек, ночевавший там, сбежал ночью. Пауза ясно говорила, что Гвиону хорошо известно, кто зашел в церковь, когда он там был, и он прекрасно понимает, что они видели выходившего из церкви Блери. Поразмыслив, он наконец произнес:

— Я действительно был рад поговорить с человеком из своего клана. Я здесь в плену уже более полугода. Управляющий отвел Блери комнату у северной стены. Могу вам показать. Но какое это имеет значение теперь? Он уехал. Другие могут его обвинить, — высокомерно сказал он, — но только не я. Если бы я был свободен, я поступил бы так же. Я никогда не делал секрета из того, кому я предан. И останусь предан!

— Боже упаси осуждать человека за то, что он верен клятве, — спокойно заметил Кадфаэль. — Блери был в этой комнате один?

— Да, один. — Гвион пожал плечами, не понимая, чем вызван этот интерес, однако признал, что, вероятно, все это имеет какое-то значение для двух странствующих бенедиктинцев. — Рядом с ним в комнате не было никого, кто бы мог помешать ему сбежать, если вы это имеете в виду.

— Нет, я вот над чем размышлял, — сказал Кадфаэль, — не насочиняли ли мы слишком много только из-за того, что пропала лошадь. Если его комната находится в дальнем углу, то, возможно, он проспал весь этот шум и преспокойно продолжает храпеть? Раз он там один, некому было его разбудить, а сон у него, видать, крепкий.

Гвион пристально посмотрел на Кадфаэля, приподняв густые темные брови.

— Ну что же, если бы не рожок, то человек, изрядно выпивший, мог и не проснуться. Правда, я в этом сомневаюсь, но если хочешь сам убедиться… Мне не по пути, но идемте. — И не произнеся больше ни слова, он направился в проход между задней стеной дома и длинными деревянными зданиями кладовых и оружейной мастерской. Монахи последовали за молодым человеком, который шагал к длинному ряду домов, тянувшихся вдоль ограды манора.

— Третья дверь его. — Дверь была приоткрыта, света внутри не было. — Входите, братья, и посмотрите сами. Но, судя по всему, он исчез, прихватив вещи.

Вдоль внешней стены прямо под караульной площадкой был выстроен ряд маленьких домиков, сейчас они были в густой тени. Кадфаэль увидел, что на площадку ведет всего один лестничный марш, который хорошо обозрим от главных ворот. К тому же с внешней стороны стены было бы нелегко спуститься без длинной веревки, так как мешала галерея, а внизу был ров. Кадфаэль распахнул дверь, и глаза его, уже привыкшие к полумраку безлунной ночи, сначала ничего не различали в темной комнате. Не было слышно ни звука. Он сделал пару шагов.

— Нам бы надо было прихватить факел, — заметил Марк, вошедший вместе с Кадфаэлем.

Казалось, в факеле не было необходимости — и так было ясно, что комната пуста. Но Гвион, терпеливо сносивший любопытство этих назойливых посетителей, предложил с порога:

— В привратницкой горит жаровня. Я принесу факел.

Кадфаэль сделал еще шаг и чуть не упал, запутавшись в чем-то мягком, — возможно, это был скомканный плед, упавший с кровати на пол. Наклонившись, Кадфаэль уловил запах шерсти. Он ощупал ткань и почувствовал под ней что-то твердое. Это была рука. Отпустив ее, он нащупал грубый шов, а под ним — человеческое тело, еще не совсем остывшее. Это действительно была рука — большая мускулистая рука.

— Да, факел нам понадобится, — сказал Кадфаэль через плечо. — Нам сейчас нужно много света.

— Что там такое? — насторожился Марк.

— Судя по признакам, мертвец. Человек мертв уже несколько часов. И если только это не кто-то, пожелавший помешать побегу, то это может быть только Блери ап Рис.

Гвион прибежал с факелом и вставил его в кольцо в стене, предназначенное для маленького светильника. В таких небольших комнатах обычно не позволялось держать факел, но это был крайний случай. Скудно обставленное помещение ярко осветилось, и стали видны скомканная постель у задней стены и пледы, упавшие на пол. На соломенном тюфяке отпечатался след длинного тела. На полочке у изголовья кровати, под рукой, стояла маленькая лампа. Ее не гасили, и она так и выгорела, остался лишь масляный след да обуглившийся фитиль. Под полкой лежала кожаная седельная сумка, а не нее были небрежно брошены мужской колет, штаны и рубашка, а также свернутый плащ, не потребовавшийся во время путешествия. В углу стояли сапоги, и один был отброшен, словно его пнули ногой.