Исповедь монаха - Питерс Эллис. Страница 23

Глава седьмая

— Да, — ответил Хэлвин после непродолжительного молчания, — я имею право исправлять обязанности священника. С момента принятия обета я готовился к этому и был рукоположен, когда мне исполнилось тридцать. Монастырские власти поощряют молодых людей, получивших в детстве некоторое образование, к принятию сана. Чем же я как священник могу служить тебе, Сенред?

— Соверши обряд венчания, — ответил Сенред.

На этот раз пауза затянулась и для того были серьезные причины. Ведь если в доме Сенреда намечалось чье-то бракосочетание, его должен бы был совершить свой, местный священник, который знал бы предысторию, все обстоятельства и всех участников события. Странно было рассчитывать на случайное появление двух бенедиктинских монахов, застигнутых в пути непогодой. Сенред правильно понял недоуменное молчание брата Хэлвина.

— Сейчас все объясню, — сказал он. — Я и сам знаю, что обряд следовало бы совершить нашему приходскому священнику, но беда в том, что в Вайверсе своей церкви пока нет, я еще только собираюсь ее построить. А нынче мы вообще остались без священника, потому что епископ, распределяющий приходы, никак не соберется огласить свой выбор. Я намеревался послать за одним своим дальним родственником духовного звания, но если ты согласишься выручить меня, мы избавим его от трудного путешествия в эту несносную, переменчивую погоду. Клянусь честью, я не стал бы просить тебя о помощи, когда бы затевал что-то неправедное, а если я и проявляю неуместную поспешность, так на то имеются веские причины. Сядь и хотя бы выслушай меня, я расскажу тебе все как на духу и тогда решай сам.

Прежде чем сесть самому, Сенред со свойственным ему добросердечием помог Хэлвину устроиться поудобнее на широкой скамье со множеством подушек. Радуясь непредвиденной задержке (сегодня-то уж точно они никуда не пойдут), Кадфаэль расположился рядом со своим другом. Старый монах не был священником и на нем не лежала ответственность за принятие решения, поэтому он собирался в свое удовольствие послушать Сенреда и понаблюдать за ними.

— Мой отец женился вторично в весьма почтенном возрасте, — начал свой рассказ Сенред. — Его невеста была моложе его на тридцать лет. В ту пору я уже был женат и моему сыну как раз исполнился год, когда у отца родилась дочь Элисенда. Дети росли точно брат и сестра. Их с малолетства было водой не разлить, а мы, взрослые, радовались тому, что им хорошо вместе. Знаю, я сам во всем виноват. Мне следовало заметить, как обыкновенная детская дружба преображается с годами в другие, более нежные чувства. Но мне и в голову не приходило, что подобное может случиться! Поверьте, братья, я ничего не скрываю от вас и не пытаюсь оправдать себя. Детям позволяли слишком подолгу оставаться наедине. Но поймите, беда подкрадывалась незаметно и постепенно, я был совершенно слеп, хотя все происходило прямо у меня перед носом. Счастье еще, я вовремя спохватился и не упустил момент, пока не стало слишком поздно. Мой сын и Элисенда любят друг друга любовью жениха и невесты, а ведь они состоят в таком близком родстве! Благодарение небесам, их отношения не успели перейти грань, не превратились в греховную связь. Как я уже говорил, пелена упала у меня с глаз вовремя. Господь свидетель, я желаю обоим самого лучшего, и если бы это было возможно, только радовался бы за них, но подумайте сами, разве из богопротивного союза может родиться счастье? Единственное, что я мог сделать, это немедленно разлучить их и надеяться, что время излечит наших детей от столь пагубной страсти. Поэтому я отослал сына в дом моего старинного друга и сюзерена, которому известна причина, по которой я это сделал. Сын был обижен моим решением, но пообещал не возвращаться, пока я ему этого не разрешу. Правильно ли я поступил?

— Думаю, у тебя не было выбора, — медленно проговорил Хэлвин. — Жаль только, что дело зашло так далеко.

— И мне жаль. Но пойми, когда дети с младенчества живут под одной крышей, никому и на ум не может прийти, что их невинная дружба способна перерасти в сердечную привязанность. Одного не могу понять, как это Эдгита ничего не заметила, а если заметила, то почему сразу же не сказала об этом мне или Эмме. Впрочем, она вечно им потакала. Как бы то ни было, теперь я должен быть тверд.

— Скажи мне, — вступил в разговор Кадфаэль, — а не зовут ли твоего сына Росселином?

Сенред с удивлением посмотрел на Кадфаэля.

— Именно так его и зовут. А ты откуда знаешь?

— И сейчас он живет у Одемара де Клари. Видишь ли, мы пришли к тебе прямо из Элфорда и не далее как вчера разговаривали с твоим сыном. Он очень помог брату Хэлвину, когда ему потребовалась помощь.

— Вы с ним разговаривали! И что же мой сын сказал вам? Не вспоминал ли он обо мне? — заволновался Сенред, внутренне готовясь услышать, что Росселин горько жаловался на него, и заранее смиряясь с этим.

— Ничего особенного он не сказал. О сестре ни слова. Он поведал нам, что находится в Элфорде, повинуясь воле отца, и будет там находиться пока отец не позволит ему вернуться. Мы встретились с Росселином случайно и разговаривали с ним совсем недолго. Ты можешь им гордиться. Подумай, как твердо он соблюдает зарок, а ведь вынужден жить против своего желания в каких-то трех милях от дома. Да, вот еще что, — вспомнил вдруг Кадфаэль, — полагаю, тебе, как отцу, следует об этом знать. Росселин очень подробно расспрашивал нас о монашеской жизни и хотел узнать наше мнение относительно того, не стоит ли ему уйти в монастырь, если то, чего он желает более всего на свете, никогда не сможет осуществиться.

— Нет! Только не это! — с болью вскричал Сенред. — Я не перенесу, если он откажется от всего, что ему дано по праву рождения, и скроется от мира за монастырскими стенами. Он не создан для монашеской жизни! Юноша с такими способностями — нет, ни за что! Брат, то что ты мне сейчас рассказал, лишь подтверждает правильность выбранного мною пути. Тянуть больше нельзя. После свадьбы ему придется смириться. Пока Элисенда остается свободной, он будет продолжать льстить себя несбыточными надеждами. Вот почему я хочу выдать ее замуж, хочу, чтобы она уехала из моего дома, — тогда Росселин сможет вернуться.

— Я понимаю, ты очень обеспокоен, — несколько натянутым тоном произнес Хэлвин, — но не могу одобрить твоих планов, если юная леди противится им. Нравится тебе это или нет, но я обязан сказать: ты не имеешь права приносить в жертву одного для того, чтобы спасти другого.

— Ты заблуждаешься, если полагаешь, будто мне безразлична судьба моей младшей сестры, — нисколько не рассердившись, отозвался Сенред. — Я очень ее люблю. И решение о замужестве Элисенды мы приняли с ней совместно и осознанно, после долгого откровенного разговора. Она отчетливо сознает всю пагубную сущность их любви, она не допускает и мысли, что любовь эта может иметь какой-либо иной исход. Так же искренне, как и я, она хочет разрубить связавший их проклятый узел. Она любит Росселина и не желает погубить его жизнь, а выход видит только один — замужество. Она сама так решила, я ее не принуждал. И жениха я нашел ей — другого такого поискать, любые родители были бы рады отдать за него свою дочь и породниться с его семейством. Благородный, хорошо воспитанный, из состоятельной аристократической семьи, зовут его Жан де Перронет. Он собирался приехать к нам сегодня, так что вы сами убедитесь. Элисенда его давно знает, и если пока еще не любит, он ей, во всяком случае, не противен. Она сама согласилась отправиться с ним под венец. А любовь может прийти, ведь Жан в ней просто души не чает. У этого молодого человека, помимо прочих, есть еще одно бесценное достоинство, — прибавил Сенред мрачно, — он живет очень далеко отсюда и когда женится на Элисенде, увезет ее к себе домой в Букингем. Так сказать, с глаз долой… но не из сердца! Правда, я слышал, будто с годами даже черты самого любимого лица постепенно изглаживаются из памяти. Время лечит любые раны.

Сам не свой от беспокойства, Сенред — порядочный человек, озабоченный благополучием близких ему людей, — разразился целой речью, пытаясь убедить себя и других в своей правоте. В отличие от Кадфаэля, он не заметил, как постепенно бледнело лицо Хэлвина, как в мучительной гримасе кривились его губы, как судорожно сжимались пальцы рук. Сенред говорил что думал, не выбирая слов, но слова эти будто огнем жгли несчастного Хэлвина. И черты дорогой Бертрады (что бы там ни думал об этом Сенред), за восемнадцать лет вовсе не изгладились из памяти Хэлвина, который так надеялся обрести покой после своего паломничества. Увы, нарыв никогда не заживет, если его не вскрыть и как следует не очистить — может быть даже огнем.