Один лишний труп - Питерс Эллис. Страница 19

Глава пятая

Николаса Фэнтри с подобающими почестями погребли под каменной плитой в трансепте монастырской церкви, что было исключительной привилегией. Единственный из всех он удостоился отдельной поминальной службы, не говоря уже о том, что его похоронили в самой церкви, а не на церковном дворе. Аббат Хериберт, которого суетные дела мира сего все больше повергали в разочарование и уныние, уделил особое внимание этому убиенному — хотя бы из-за того, что он пал жертвой алчности и злобы, а не братоубийственной войны. Возможно, сколь бы это ни было маловероятно, Николас Фэнтри по прошествии времени сподобится ореола святости. Он принял смерть от руки таинственного убийцы во цвете юности и, судя по всему, был чист сердцем и не ведал зла — как раз из того теста, из какого лепят мучеников.

Элин Сивард была на отпевании и, намеренно или нет, привела с собой Хью Берингара. От его присутствия у Кадфаэля было неспокойно на душе. Правда, молодой человек не предпринимал никаких враждебных действий, да и в поисках своей невесты вроде бы не выказывал особого усердия, если вообще ее искал. Однако в самой его дерзкой, непринужденной осанке, сардоническом изгибе губ и слишком уж ясном взоре, который порой встречался со взглядом Кадфаэля, таилась угроза.

«В чем я не сомневаюсь, — подумал монах, — так это в том, что буду чувствовать себя не в пример счастливее, когда смогу благополучно спровадить отсюда девчушку — покуда же остается только держать ее подальше от тех мест, где он может появиться».

Сады и огороды аббатства лежали в основном поодаль от самой обители, за дорогой, тянувшейся вдоль реки Гайи, а за дальней оконечностью их раскинулось пшеничное поле. Оно располагалось почти напротив замка и совсем неподалеку от королевского лагеря. Во время осады урожай изрядно пострадал, и хотя то, что осталось, уже почти неделю как поспело для жатвы, заниматься этим было слишком опасно. Теперь же, когда все вокруг затихло, следовало поспешить, и всех, кто мог держать серп, отправили на поле, чтобы закончить уборку за один день. За полем находилась вторая монастырская мельница, но и она, из-за той же опасности, была заброшена все лето, а нынче, именно тогда, когда в ней появилась нужда, выяснилось, что она повреждена и нуждается в починке.

— Ты можешь пойти со жнецами, — сказал Кадфаэль Годит, — у меня ладонь чешется — не знаю, к добру ли, нет ли — но только мне бы не хотелось, чтобы сегодня ты целый день просидела за этим забором.

— Пойти без тебя? — удивилась Годит.

— Мне надобно остаться здесь, смотреть в оба да держать ухо востро. Если возникнет хоть малейшая угроза, я примчусь к тебе со всех ног. Но с тобой ничего не случится, ты будешь в безопасности. Ни у кого попросту времени не будет к тебе присматриваться, пока пшеницу не уберут в овины. Но все-таки держись поближе к брату Афанасию: он слеп как крот и уже не отличит быка от коровы. Да смотри, серпом маши поосторожней, а то без ноги останешься!

И Годит с довольным видом пристроилась позади толпы жнецов, радуясь возможности прогуляться. Она ни о чем не тревожилась, полагаясь на Кадфаэля. Есть тут кому о ней беспокоиться, подумал монах, нашелся один старый дурень: точно так же, как раньше старая няня, он трясется над ней, как наседка над единственным цыпленком.

Жнецы вышли из ворот и перешли дорогу, направляясь к реке. Кадфаэль проводил их взглядом и со вздохом облегчения вернулся к своей работе в саду. Однако недолго в этот раз пришлось ему проелозить на коленях, пропалывая грядки: негромкий, спокойный голос, почти такой же тихий, как и шаги, которых Кадфаэль не услышал, произнес:

— Так вот где ты проводишь время в мирных трудах. Приятное разнообразие — не то что собирать урожай мертвых тел.

Кадфаэль закончил пропалывать последний уголок грядки с мятой, и только тогда обернулся к Хью Берингару.

— Приятное разнообразие — верно сказано. Будем надеяться, что с таким урожаем здесь, в Шрусбери, уже покончено.

— А ты все-таки выведал имя этого незнакомца, лишнего покойника, интересно, как это тебе удалось? Вроде бы никто в городе его не знал.

— На всякий вопрос найдется ответ, — промолвил Кадфаэль поучительным тоном, — надо только расспрашивать подольше.

— И всякие поиски приведут к желаемому результату? Ну разумеется, — Берингар улыбнулся, — ты же не сказал, сколько времени на это потребуется. Если человек, дожив до восьмидесяти, заполучит наконец-то то, к чему стремился лет в двадцать, много ли ему с того будет радости?

— А он, может, и забросит поиски задолго до того, как состарится, — с прохладцей отозвался монах, — вот и ответ на твой вопрос. Ты чего-нибудь ищешь в моем саду? Я могу тебе чем-то помочь, или ты просто целебными травами интересуешься?

— Ну нет, — с улыбкой признался Берингар, — пожалуй, простота — это не то, что меня привлекает.

Он сорвал веточку мяты, размял ее между пальцами, поднес к носу и вдохнул ее аромат, а потом прикусил крепкими белыми зубами.

— И что здесь искать такому человеку, как я? Причинять боль мне приходилось, а вот во врачевании я неискусен. Говорят, брат Кадфаэль, что ты немало повидал, прежде чем удалился в монастырь. Ты ведь привык к борьбе — неужто тебе не кажется невыносимо скучно здесь, где у тебя нет врагов?

— Отнюдь, — ответил Кадфаэль, выдергивая стебелек кипрея из пучка чабреца, — что же до врагов, то враг рода человеческого повсюду пролезет, и в обитель, и в церковь, а уж в сад и подавно.

Берингар откинул голову и расхохотался, так что даже короткие черные волосы заплясали надо лбом.

— Напрасно явился бы он строить свои козни туда, где пребываешь ты. Сомнительно, чтобы ему захотелось обломать свои рога о старого крестоносца! Правильно я понял намек?

Все это время Берингар как будто бы и не смотрел по сторонам, но на самом деле был начеку, и его черные глаза ничего не упускали из виду. Он уже сообразил, что мальчик, который так понравился Элин и которого она так невинно нахваливала, не собирается показываться в саду. Более того, он уразумел, что брата Кадфаэля, похоже, вовсе не беспокоит, будет ли Хью совать нос в каждый уголок сада, обнюхивать пучки сушившейся травы и пялиться на склянки с настоями, ибо монах знает, что это бесполезно. Лавка не была застлана одеялом. На ней стояла большая ступка и жбан, в котором ласково пузырилось молодое вино. Никаких следов Годит нигде не было. Мальчик был просто мальчиком, таким же, как и все остальные, только что не спал в общей спальне.

— Что ж, оставляю тебя наедине с твоими праведными трудами, — произнес Берингар, — не буду своей болтовней мешать столь благочестивому занятию. А может, у тебя и для меня найдется дело?

— А что, у короля не нашлось? — заботливо осведомился Кадфаэль.

Ответом на этот выпад был очередной взрыв беззлобного смеха.

— Нет, пока нет, но за этим дело не станет. Не может он допустить, чтобы такой талант пропадал втуне из-за его недоверчивости. Впрочем, он уже дал мне одно поручение в качестве испытания, только я, похоже, не больно-то с ним справляюсь.

Молодой человек сорвал еще один стебелек мяты и с удовольствием раскусил.

— Брат Кадфаэль, сдается мне, ты здесь самый практичный и сноровистый: у тебя и голова, и руки на месте. Допустим, мне потребуется твоя помощь — ты ведь не откажешь мне с ходу, не поразмыслив как следует, не правда ли?

Кадфаэль, кряхтя, распрямил поясницу и смерил его долгим взглядом.

— Надеюсь, — промолвил он осторожно, — что я никогда ничего не делаю, не поразмыслив как следует, даже если приходится побыстрее шевелить мозгами, чтобы мысли поспевали за делом.

— Так я и думал, — с улыбкой сказал Берингар вкрадчивым голосом. — Значит, будем считать, что мы договорились. — Он учтиво склонил голову и не спеша вышел из сада.

Жнецы вернулись с поля к вечерне. Они загорели, вспотели, притомились, но зато всю пшеницу сжали и увязали в снопы. После ужина Годит улизнула из трапезной и, подбежав к Кадфаэлю, дернула его за рукав: