Погребенная во льдах - Питерс Эллис. Страница 3

— И вы можете рассчитывать на мою поддержку, — заверил его Радульфус. — Но сначала, поскольку никто здесь не может сообщить ничего нового… — Он обвел капитул вопросительным взглядом, но все присутствующие только отрицательно покачали головами. — Итак, мы должны расспросить наших беженцев. Имена детей, их юный возраст и присутствие сопровождающей их монахини могут способствовать тому, что нам сообщат о них какие-то сведения.

Однако, несмотря на оптимизм аббата, Кадфаэль, выходя вместе со всеми с собрания капитула, не был уверен, что эти расспросы что-нибудь дадут. В последнее время он много помогал брату Эдмунду в размещении и лечении изможденных беженцев, и никто ни словом не обмолвился о подобной истории. Беженцы были весьма словоохотливы и рассказывали множество небылиц, но никогда речь не заходила о бенедиктинской монахине и двух детях благородного происхождения, скитавшихся по дорогам без всякой охраны.

К тому же дядя этих детей, очевидно, был человеком императрицы, а Жильбер Прескот всецело предан королю; вдобавок после разорения Вустера вражда между двумя партиями вспыхнула с новой силой, как факел при соприкосновении с трутом. Все это очень затруднит поиски. Хотя субприор и получил поддержку аббата Радульфуса, сомнительно, чтобы они быстро разыскали племянников Лорана д'Анже.

Шериф принял просителей в своих покоях любезно, но весьма сдержанно. Он с бесстрастным выражением лица выслушал историю, которую поведал брат Гервард. Шериф Прескот был угрюмый мужчина, чернобровый и чернобородый, и внешность его не очень-то к себе располагала. Однако он был хотя и суров, но справедлив, никогда не отступал от данного слова и стоял горой за своих людей, если они выполняли все его приказы.

— Я сожалею об этой беде, — сказал он, когда субприор Гервард закончил свой рассказ, — и еще более сожалею, что должен вас сразу же огорчить. Вы тщетно будете искать ваших беженцев здесь, в Шрусбери. С тех пор как напали на Вустер, мне докладывают обо всех, кто бежал оттуда и пришел в наш город. Среди них не было тех, кого вы ищете. Теперь, когда король усилил гарнизон в Вустере, многие уже отправились домой. Дядя этих детей вернулся, как вы говорите, в Англию. Так не может ли он лично заняться поисками — тем более что он человек состоятельный?

Гервард, сообщив шерифу лишь имя этого крестоносца, очевидно, пытался отсрочить неприятный момент. Имя дяди пропавших детей говорило лишь о том, что это рыцарь, прославившийся участием в Крестовом походе и только что прибывший из Святой Земли, где сейчас воцарилось относительное спокойствие. Но вопрос шерифа заставил субприора сказать всю правду.

— Милорд, — со вздохом начал Гервард, — Лоран д'Анже жаждет начать поиски племянников, но для этого нужна ваша поддержка или освобождение от обета, которое ему дал бы его величество король. Дело в том, что он анжуец, обязанный хранить верность императрице Матильде, поэтому, вернувшись в Англию, он вместе со своими людьми присоединился к ее войскам в Глостере. — Субприор заторопился, стремясь закончить свою речь прежде, чем его прервут: ровные брови шерифа уже сурово сдвинулись, в прищуренных глазах читалось явное неодобрение. — Он прибыл в Глостер через неделю после вустерского дела, не принимал в нем участия, ничего не знал об этом и не может нести за него ответственности. Когда д'Анже приехал, то сразу узнал, что его юные родственники пропали, и единственное его желание сейчас — отыскать их и доставить в безопасное место. Но ведь ни один человек из Глостера не может приблизиться к Вустеру и вообще въехать в земли короля без специального пропуска.

— Значит, вы, — промолвил Прескот после затянувшейся паузы, — действуете от его лица — от лица врага короля.

— Прошу прощения, милорд, — мужественно ответил Гервард, — я действую от лица юной девушки и мальчика в нежном возрасте, которые не сделали ничего такого, за что их можно было бы считать врагами короля или императрицы. Нас волнуют не интересы враждующих партий, а лишь судьба двух детей, находящихся на попечении нашего ордена. Естественно, мы чувствуем себя ответственными за них и делаем все от нас зависящее, чтобы найти пропавших детей.

— Да, конечно, — сухо согласился шериф. — К тому же вы из Вустера и поэтому вряд ли питаете добрые чувства к врагам короля и, конечно, не захотите помогать им.

— Мы пострадали от них, милорд, как и все в Вустере. Король Стефан — наш сюзерен, и мы признаем его. Единственное, что мной движет в данном случае, — это долг по отношению к двум детям. Представьте, как сейчас волнуется дядя, их единственный опекун! Все, о чем он просит, — и все, о чем мы для него просим, — это разрешения на въезд в земли короля без оружия, для того чтобы без промедления заняться поисками племянников. Конечно, человек из Глостера, как бы невиновен он ни был, не будет в полной безопасности, даже заручившись поддержкой его величества и его пропуском, если попадет в ваше или наше графство, но он готов подвергнуться такому риску. Он приносит торжественную клятву, что, даже если вы дадите ему пропуск, он будет заниматься только поисками детей, не преследуя никакой иной цели. Он поедет безоружный, в сопровождении одного-двух слуг. Милорд, умоляю вас об этом ради блага его подопечных.

Аббат Радульфус присоединился к этой просьбе, правда, весьма сдержанно:

— Мне кажется, что от крестоносца с такой незапятнанной репутацией можно, вне всякого сомнения, принять подобную клятву.

Несколько минут шериф размышлял, храня мрачное молчание и сдвинув брови, затем отчетливо произнес холодным тоном:

— Нет. Я не выдам такого пропуска, и, даже если бы здесь находился сам король и собирался дать его, я бы убедил короля не делать этого. После всего, что случилось, любой человек из той партии будет считаться пленником и даже шпионом. Если его схватят при подозрительных обстоятельствах, он может лишиться жизни, а если у него нет никаких дурных намерений, то, по крайней мере, он лишится свободы. Даже человек, давший такую клятву, может невольно запомнить сведения о замках и гарнизонах, которые позже сослужат хорошую службу врагу. И наконец, что важнее всего, мой долг — бороться с врагами короля и сокращать их число, как только представится такая возможность. Если я могу лишить их такого славного рыцаря, то непременно это сделаю. Не в обиду будь сказано сэру Лорану д'Анже, репутация которого, насколько мне известно, достаточно солидна, но он не получит пропуск, а если попытается проникнуть без него — пусть опасается за свою жизнь. Он, конечно же, вернулся из Палестины не для того, чтобы сгнить в тюрьме. Если он пойдет на такой риск, пусть пеняет на себя.

— Но как же девушка Эрмина и ее брат, который еще совсем ребенок? — взмолился Гервард. — Вы велите прекратить их поиски?

— Разве я так сказал? Разумеется, их будут разыскивать, и я сделаю для этого все возможное, — но заниматься этим будут мои люди. И если их найдут, то доставят в целости и сохранности к их дяде. Я разошлю приказы всем своим представителям и офицерам, чтобы они не пропустили этих троих и должным образом навели справки. Но я не пущу рыцаря императрицы в земли, которыми управляю именем короля.

Большего они не смогли от него добиться, и, поняв это по тону и выражению лица шерифа, просители смирились.

— Если бы брат Гервард дал вам описание этих троих, — кротко предложил Радульфус, обращаясь к Прескоту, — это могло бы помочь в поисках. Хотя не знаю, достаточно ли хорошо он знаком с девушкой и с монахиней, ее наставницей.

— Они несколько раз приходили навестить мальчика, — сказал Гервард. — Я могу описать всех троих. Вашим офицерам нужно расспрашивать об Иве Хьюгонине, тринадцати лет от роду, наследнике значительной части состояния своего отца. Он не очень высокого роста для своего возраста, хорошо сложен, крепкий, с круглым румяным лицом, темно-каштановыми волосами и темно-карими глазами. Я видел его в то утро, когда начался набег, — он был в ярко-синем плаще с капюшоном, куртке того же цвета и в серых чулках. Что касается женщин, то сестру Хиларию легче всего узнать по монашеской рясе. Кроме того, могу вам сказать, что она молода — не старше двадцати пяти лет — и красива. Это стройная и грациозная женщина. А девушка Эрмина… — Брат Гервард остановился, устремив взгляд поверх плеча шерифа, словно пытаясь вспомнить ту, которую мало видел, но отчетливо запомнил. После паузы он продолжил: — Ей скоро будет восемнадцать лет. У нее более темные волосы и глаза, чем у ее брата, она высокого роста. Говорят, у нее живой ум и сильная воля.