Покаяние брата Кадфаэля - Питерс Эллис. Страница 43

Филипп приказал установить баллисты на юго-западной стороне, откуда грозила наибольшая опасность, и повел методичный обстрел опушки леса, желая затруднить строительство осадной башни, нанести противнику урон, а по возможности и удержать его в укрытии до ночи. Кадфаэль без устали ухаживал за ранеными и почти не имел возможности следить за ходом осады, но и по тому, что он видел, было ясно — близится развязка. Каждая стрела, каждый камень, каждый дротик, выпущенный во врага защитниками замка, становился невосполнимой потерей, тогда как войску Матильды метательные снаряды постоянно подвозили на подводах, и оно ни в чем не испытывало нужды. Силы были слишком неравными, и никто не знал этого лучше, чем Филипп. Ему было ведомо, почему такие силы брошены на штурм одного-единственного замка, пусть ценного, но никак не стоившего подобных жертв и усилий. Она стремилась любой ценой погубить засевшего в Масардери ненавистного, смертельного врага. Это Филипп тоже знал. Кадфаэль был рад, что Ив, рискнув своей свободой и жизнью, дал Филиппу возможность встретить свою судьбу с открытыми глазами.

Пока осаждающие дожидались ночи, рассчитывая под покровом темноты завершить пролом, а осажденные усердно трудились, стараясь его заделать, метательные машины Фицгилберта возобновили методичный обстрел замка. На сей раз стреляли не только по основанию башни, стремясь не позволить восстановить кладку, но и, подняв траекторию, принялись перебрасывать камни, клети с железным ломом и горшки со смолой через стену. Дважды во дворе занялись крыши, но пожар удалось потушить без особого труда. Лучники со стен стреляли нечасто и лишь наверняка, чтобы поберечь стрелы. Главной их мишенью стали механики, управлявшие осадными машинами. То и дело удачный выстрел обеспечивал замку минутную передышку, но у императрицы было немало мастеров осадного дела, и нападавшие быстро восполняли свои потери. Осажденные принялись поливать водой крыши во внутреннем дворе, а раненых перенесли из каминного зала в главную башню, которая представлялась более надежным укрытием. Необходимо было позаботиться не только о людях, но и о лошадях. Если, неровен час, загорятся конюшни, животных придется перегнать в каминный зал. Во внутреннем дворе кипела работа, несмотря на то что обстрел продолжался и всякий, появлявшийся на открытом пространстве, рисковал жизнью.

Уже темнело, когда из проломленной башни появился наконец Филипп, сделав все возможное для отражения неизбежного ночного приступа. Брешь наскоро заложили камнями, башню изнутри завалили всем, что нашлось, двери, ведущие на стены, заперли и забаррикадировали. Теперь, даже если врагу удастся прорваться в башню, он потратит немало времени, пытаясь пробиться дальше. Фицроберт вышел последним, рядом с ним шел мальчик, подручный оружейника, помогавший скреплять свежую кладку крепкими железными скобами. Несколько мгновений они помедлили, стоя в проеме, а затем торопливо зашагали через двор. Они находились на полпути к укрытию, когда Филипп услышал — как услышали и все — угрожающий свист. Метательный снаряд, вероятно последний, выпущенный за этот день, черный, неуклюжий и таящий в себе смерть, перелетел через стену и грохнулся на камни мостовой в нескольких футах перед ними. Но еще до его падения Филипп успел обхватить мальчика руками и, поскольку бежать времени не было, повалить его на землю, прикрыв своим телом.

В тот же самый миг громоздкая деревянная клеть ударилась о камень и разлетелась вдребезги, разбрасывая во все стороны наконечники стрел и копий, острые щепки, обрывки кольчуг и всяческий лом и мусор. Все это разлетелось на добрые тридцать ярдов в окружности. Люди опасливо вжались в стены по сторонам, и никто не решался сдвинуться с места, пока все не стихло. На камнях мостовой недвижно распростерся Филипп Фицроберт. Один кусок искореженного железа вонзился ему в бок, другой — в голову. Дар императрицы нашел того, кому был предназначен. А под телом Филиппа, съежившись, лежал насмерть перепуганный парнишка. Он был цел и невредим.

Филиппа поспешно подняли и на руках понесли в главную башню, в его собственную, аскетично убранную комнату. Зареванный парнишка, которого все еще колотила дрожь, не отходил от него ни на шаг. Уложив Фицроберта на постель, с него с немалым трудом стянули кольчугу, а потом раздели донага, чтобы тщательно осмотреть раны. Как раз в это время подошел и Кадфаэль, которого подпустили к постели Филиппа без лишних вопросов. Все знали, что этот монах находится в замке по личному приглашению лорда, а многие к тому же прослышали о его навыках и о том, как охотно помогает он всем раненым и увечным. Стоя рядом с гарнизонным лекарем, монах окинул взглядом худощавое, мускулистое тело и резко очерченное смуглое лицо, только что отмытое от крови. В боку зияла рваная рана. Ударивший туда железный обломок, несомненно, сломал не менее двух ребер. В голову Филиппа, возле самого левого виска, вонзился перекрученный, не иначе как забракованный кузнецом наконечник копья. Его вытащили с величайшей осторожностью, стараясь не причинить еще большего вреда, но, даже когда острие извлекли, никто не сумел определить, поврежден ли череп.

Филиппа перебинтовали, но не слишком туго, ибо его прерывистое дыхание свидетельствовало о внутренних повреждениях. Раненый был без сознания и боли, по всей видимости, не испытывал. Рану на голове тщательно очистили, промыли и наложили на нее повязку, и за все это время Филипп не издал ни стона. Даже его опущенные веки ни разу не дрогнули.

— Он не умрет? — с дрожью в голосе спросил с порога парнишка.

— Нет, если будет на то воля Господня, — ответил капеллан и мягко, но настойчиво, шепнув ему на ухо несколько утешительных слов, выпроводил паренька из комнаты.

«Увы, — подумал Кадфаэль, — но какая судьба ждет этого непреклонного и гордого человека, если Всевышний окажет ему милость и оставит в живых? Можно ли считать это милостью? Воистину смертному не дано судить о вопросах жизни и смерти».

Подошел Гай Кэмвиль, на чьи плечи теперь легло тяжкое бремя командования, кратко справился о состоянии раненого, окинул взглядом неподвижное тело и поспешил на стены, где теперь было его место.

— Сообщите мне, если он придет в себя, — попросил Кэмвиль, прежде чем отправиться к поврежденной башне, на которую неизбежно будет нацелен новый приступ.

Теперь, когда уже немало защитников было выведено и.» строя, легкораненые сами ухаживали за товарищами, получившими более тяжкие увечья. Кадфаэль сидел у постели Филиппа, с тревогой прислушиваясь к затрудненному, прерывистому дыханию. Раненого тщательно укрыли одеялами, опасаясь, как бы от холода у него не началась еще и лихорадка. На исцарапанном лбу и губах Филиппа монах то и дело менял влажные тряпицы. Даже сейчас, когда Фицроберт был совершенно беспомощен, его тонкое, строгое лицо выглядело мужественным, суровым и удивительно спокойным. Спокойным, словно у мертвеца.

Ближе к полуночи веки Филиппа дрогнули, брови напряженно сдвинулись. Он задышал глубже и застонал — вместе с чувствами возвращалась и боль. Кадфаэль смочил тряпицу вином и приложил к губам Филиппа. Они шевельнулись, жадно припадая к несущей облегчение влаге. Вскоре раненый открыл глаза. Взгляд его был замутнен, и он с трудом узнавал очертания собственной комнаты и сидевшего рядом человека. Но это продолжалось недолго. Взор Фицроберта прояснился, чувства вернулись к нему, а вместе с ними разум и память.

— Паренек… он ранен? — тихо, но отчетливо спросил он, с трудом шевеля губами.

— Цел и невредим, — ответил Кадфаэль, склонившись пониже, чтобы слышать и быть услышанным.

Филипп слабо кивнул, немного помолчал, а потом сказал:

— Приведи Кэмвиля. Мне надо уладить дела.

Говорил он кратко и скупо, стараясь беречь оставшиеся силы. Кадфаэль чувствовал, что Филиппа удерживает в сознании его железная воля. Рано или поздно он неизбежно снова лишится чувств, но не прежде чем убедится, что все приведено в порядок

Гай Кэмвиль примчался со стен и, застав своего лорда в сознании, кратко и четко доложил ему о ходе осады, стараясь прежде всего говорить о том, что могло его поддержать.