Прокаженный из приюта Святого Жиля - Питерс Эллис. Страница 27

— Или же следовал за ним под покровом ночи и обдумал все на ходу, — дополнил шериф. — Нам теперь достоверно известно: Люси пробрался в сарай для сена, что в саду епископа, и спрятался там, а когда стемнело, он выбрался наружу и вполне мог где-нибудь затаиться, чтобы следить за передвижениями господина и строить в уме планы мести. Он знал, что Домвиль должен ужинать здесь, в аббатстве, — это было известно всем домашним. Ему не составляло труда поджидать в укрытии, пока вернется милорд. А когда Люси увидел, что тот отослал спутника и поехал один, он понял, что представился случай осуществить месть. Так что нет особых сомнений: Люси — тот, кого мы ищем.

Больше добавить было нечего. Шериф, в сознании своей, правоты, отправился продолжать поиски беглеца, и, если судить по известным фактам, признал Кадфаэль, это никак не поставишь Прескоту в вину: случай и впрямь чудовищен. Юона де Домвиля оставили на попечение брата Эдмунда и помощников. Гроб для него уже был заказан Мартину Белкоту, лучшему плотнику в городе, ибо где бы барону ни судил Бог упокоиться, здесь или в другом месте, его надлежало доставить туда с положенной пышностью и в приличествующем его положению гробу. Вряд ли новый осмотр тела Домвиля мог выявить что-либо новое.

По крайней мере, брат Кадфаэль полагал так, пока не закончил излагать брату Освину обстоятельства смерти Домвиля и расследование ее причин. Они работали в сарайчике, перебирая бобы, предназначенные для посева на будущий год. Освин внимательно выслушал все. И вот когда Кадфаэль закончил, помощник вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Интересно, как же он отправился так поздно ночью в октябре и без головного убора? А он ведь еще и лысый!

Кадфаэль застыл на месте и оторопело уставился на послушника, глядя поверх пригоршни семян в руке.

— Что ты сказал?

— Ну, чтоб старик отправился ночью куда-то с непокрытою головой…

Освин точно указал на ту самую деталь, которую Кадфаэль упустил. Домвиль выехал из монастырских ворот в головном уборе, тут нет сомнений. Кадфаэль сам видел, как всадник отправился в путь, видел чудесную малиновую шляпу, тулья которой была замысловато украшена, видел раскачивающуюся золотистую бахрому. И тем не менее монаху не пришло в голову поискать шляпу там, где лежало тело, или хотя бы спросить себя, почему она отсутствует.

— Дитя мое, — с сердечностью сказал Кадфаэль, — я тебя всегда недооцениваю. Напомни мне об этом, когда я в очередной раз буду стоять у тебя над душой, ибо я заслуживаю такого упрека. На нем в самом деле была шляпа, и мне следует пойти и найти ее.

Кадфаэль не стал спрашивать разрешения, своевольно решив, что отлучка для участия в розыске небходима в целях прояснения обстоятельств смерти. До вечерней службы еще оставалось время, правда надо было поторапливаться, ну а место он легко нашел, поскольку оно было отмечено самодельным крестом.

Дерн под дубом все еще хранил расплывчатый отпечаток тела Домвиля, правда трава уже начала распрямляться. Кадфаэль внимательно обследовал тропу, не отрывая глаз от земли, продолжил поиски в гуще деревьев по обе стороны от места убийства, но так ничего и не отыскал. И только случайный солнечный проблеск, пронизавший деревья и дошедший сквозь плотный подлесок до самой почвы, наконец указал травнику на предмет его поисков. В густом сумраке вдруг сверкнула золотистая бахрома, обрамлявшая тулью шляпы. Она слетела с головы всадника, когда того выбросило из седла, и зарылась в кустарнике в трех ярдах от тропы. Кадфаэль вытащил шляпу из кустов. Ткань на тулье была свернута таким образом, чтобы с одного края изящно ниспадать на плечо. И среди темно-малиновых складок дивно сияла нежная, ярко-голубая россыпь. Во время ночной поездки Юон де Домвиль присовокупил к своему наряду еще и букетик — на хрупких прямых стеблях с нежными зелеными листьями виднелись похожие на звезды цветки, сохранившие небесно-голубой цвет даже сейчас, после того как они пролежали весь день. Кадфаэль вытащил букет из-под тульи и некоторое время в восхищенном изумлении рассматривал: хотя у растения и имелись более распространенные родственники, само оно было редкостью.

Кадфаэль хорошо знал его, но оно встречалось нечасто даже в тех тенистых местах в Уэльсе, где монах время от времени все-таки наталкивался на него. Он не слышал, чтоб его хоть раз находили где-нибудь здесь, в Англии. Когда травнику требовались его семена для изготовления порошков и настоев против колик и каменной болезни, ему приходилось довольствоваться лишь семенами растений из семейства этого редкого гостя. «Откуда же, — подумал он с удивлением, глядя на столь поздние и слегка уже поникшие цветы, — откуда взялся букетик ползучего воробейника в здешних краях? Когда Домвиль выезжал из монастыря, у него определенно не было этих цветов».

Кадфаэль сожалел, что не имеет возможности сейчас же двинуться дальше, ибо ему надлежало вернуться и, осмотрев Ивету, пойти к вечерне. Его начинали всерьез занимать ночные похождения Домвиля. Кстати, разве не упомянул Пикар об охотничьем доме, принадлежавшем барону и находившемся у Долгого леса? Совершенно не исключено, что тропа ведет туда самым коротким путем. Конечно, домик может находиться и недалеко от опушки, и в нескольких милях от тропы, и все же было бы весьма стоящим делом пройтись по следам убитого, не уклоняясь от избранной им дороги. Но не сегодня, сегодня об этом не может быть и речи.

Сунув под рясу голубой букетик, а вместе с ним и шляпу, Кадфаэль отправился назад. Несомненно, он должен передать и то и другое шерифу, но травник не был уверен, что именно так и поступит. Шляпу — да, разумеется: она не добавляла ничего нового к тому, что все и без того знали. Но маленький букетик этой увядшей красы в самом деле красноречивая деталь. Домвиль ездил туда, где растут такие цветы, и во всем графстве наверняка может быть только одно подобное место. Прескот — человек честный и справедливый, но своевольный. Кроме того, он уже заранее убежден в виновности Йоселина. И впрямь, кто еще мог питать злобу к Домвилю. Но самого Кадфаэля не убеждали все вполне правдоподобные рассуждения о виновности Люси. Не обманывался он и относительно безответственной болтовни юноши о готовности убить. Есть люди, способные убить исподтишка, и есть не способные, и ничто не в силах убедить его, Кадфаэля, в обратном. Вероятно, каждого человека можно довести до того, что он убьет, но не каждый способен на коварство, — нет, не каждый всадит нож в спину или натянет веревку через дорогу.

Травник послушно вернулся в аббатство, вручил шляпу сержанту, оставленному Прескотом у ворот, и пошел к себе в сарайчик за маковым сиропом для Иветы.

На этот раз Кадфаэля не оставили с ней наедине ни на миг. Служанка Мадлен, явно преданная Агнес до мозга костей, стояла над ними, не спуская глаз и настороженно прислушиваясь. Так что Кадфаэль мог предоставить Ивете только молчаливые заверения в своей неизменной поддержке. А как помочь Йоселину Люси? Помощь девушке лишена смысла, если не удастся помочь ее возлюбленному, за жизнь которого она готова была заплатить своим будущим.

Кадфаэль так и отправился к вечерне с увядающим голубым букетиком под рясой.

Весь тот день брата Марка тревожило смутное, но неотвязное ощущение, будто что-то изменилось, и у него появилась неуверенность в том, что он так уж хорошо знает всю свою паству. Это ощущение возникло еще во время мессы, когда все обитатели приюта, кроме одного-двух совсем малых детей, собрались в церкви. Марк никогда их не пересчитывал. Те, кто был болен или удручен больше обычного, спокойно могли оставаться в доме, никто не гнал их на службу. Так что число молящихся вовсе не оставалось неизменным. Более того, даже в течение службы некоторые больные, чтобы устроиться поудобнее, переходили с одного места на другое. Поэтому эта людская масса никогда не оставалась неподвижной. Нет, брата Марка скорее преследовало чувство, что пространство неожиданно сузилось и в церкви, где и так-то всегда царили сумрак и теснота, не хватает света. В числе больных было шесть-семь крупных мужчин, но Марк отличал по манерам и поступи каждого из них, знал за любым чуть заметную хромоту или сутулость, делавшие человека непохожим на другого, даже если лицо было скрыто покрывалом.