Роковой обет - Питерс Эллис. Страница 18

— Святой отец, у меня был перстень — точная копия церемониального перстня епископа Винчестерского, с его гербом и девизом. Такие перстни он дает тем, кого посылает по своим поручениям в знак того, что посланец заручился его благословением. Это своего рода охранная грамота, она обеспечивает защиту и кров. И этот перстень у меня пропал!

— Ты получил его от самого Генри Блуа? — поинтересовался Радульфус.

— Нет, святой отец, не от него самого. Я состоял писцом на службе у приора аббатства в Хайде, а когда у меня обнаружился смертельный недуг и я принес обет провести остаток дней в Абердароне, наш приор — а, как известно, в Хайде вот уже несколько лет нет аббата — попросил епископа дать мне перстень, дабы облегчить путешествие…

«Так вот откуда двинулся в путь этот босоногий паломник, — сообразил Кадфаэль, — почитай что из самого Винчестера — оттуда до Хайдской обители рукой подать». Раньше этот монастырь находился в самом городе, но лет тридцать назад братья были вынуждены покинуть Вестминстер и обосноваться в Хайде, на северо-западных окраинах. Особой любви между Хайдской общиной и епископом нет и никогда не было, ибо именно по его милости обитель долгие годы была лишена аббата. Епископ лелеял надежду прибрать монастырь к рукам и подчинить своей власти. Он постоянно строил различные козни для достижения этой цели, а Хайдский приор с тем же постоянством расстраивал его планы. Генри, понятное дело, будет только на руку, если распространится слух о том, что он оказал милость неизлечимо больному служителю непокорной обители, — авторитет епископа от этого только выиграет. Путник же, находящийся под покровительством папского легата, может беспрепятственно путешествовать повсюду, где сохраняет свою силу закон, опасаясь разве что отпетых разбойников.

— И этот перстень, отец аббат, украли у меня сегодня утром. Он был привязан с помощью шнурка к суме, и шнурок оказался обрезанным!

Сиаран протянул аббату светло-коричневую полотняную суму, крепившуюся у пояса, и показал два болтавшихся, очень аккуратно обрезанных конца веревки.

— Орудовали чем-то острым. У кого-то здесь имеется такой кинжал, им-то и срезан мой перстень.

К тому времени за плечом аббата уже маячил приор. На сей раз Роберту изменила привычная сдержанность, и он взволнованным голосом подтвердил:

— Да, отче, этот человек говорит правду. Он показывал мне этот перстень, пожалованный, дабы обеспечить ему кров и защиту в его скорбном и благочестивом паломничестве. Если перстень пропал, надобно организовать поиски. Может быть, стоит немедля закрыть ворота?

— Быть по сему, — отозвался Радульфус, проследив взглядом за тем, как сопровождавший приора брат Жером со всех ног бросился выполнять приказ. Повернувшись к Сиарану, аббат промолвил:

— Соберись с духом, сын мой, и успокойся, ибо вор со своей добычей не мог уйти далеко. Стало быть, ты носил перстень не на пальце, а в суме на шнурке — наверное, думал, что так надежнее?

— Да, святой отец. Слов не нахожу, чтобы выразить свое горе: этот перстень так много для меня значил!

— А когда ты видел его в последний раз?

— Отец аббат, я уверен, что еще сегодня утром он был на месте. Пожитков у меня немного: все, что имею, ношу с собой. Разве мог я не заметить, что шнурок перерезан, если бы перстень украли ночью, пока я спал? Нет, сегодня утром все было в порядке, как и вчера. А с утра я никуда не ходил — брат травник велел мне поберечь ноги — и был только в церкви, не решившись пропустить мессу. И здесь, в святом храме, при таком собрании благочестивых паломников кто-то, презрев все божеские заповеди, срезал у меня перстень.

«И впрямь, — подумал Кадфаэль, внимательным взглядом обегая кольцо ожидающих, любопытствующих лиц, — в эдакой толчее немудрено нащупать шнурок, вытянуть за него из сумы перстень, срезать его да и улизнуть, затерявшись в толпе. Сам обворованный ничего не заметит, а уж о других-то и говорить не приходится. Ловко обделано это дельце, если даже Мэтью, который глаз не спускает с друга, и тот проглядел кражу».

А это было, по всей видимости, так, ибо, судя по всему, Мэтью выглядел совершенно ошарашенным таким поворотом событий. Его непроницаемое лицо казалось спокойным, однако прищуренные глаза тревожно перебегали с аббата на Сиарана, в зависимости от того, кто из них вступал в разговор. Кадфаэль приметил, как Мелангель украдкой приблизилась к молодому человеку и нерешительно тронула его за рукав. Мэтью, хотя и не видел стоявшей сзади девушки, безусловно, догадался, кто к нему прикоснулся. Он нащупал ее руку и взял в свою, не сводя при этом глаз с Сиарана. Где-то позади, неподалеку от них, стоял, опираясь на костыли, Рун, и вид у юноши был озабоченный и хмурый, зато находившаяся рядом тетушка Элис раскраснелась от любопытства.

«Сколько народу тут собралось, — задумался Кадфаэль, — и ведь кто из них знает, что у другого на уме: чужая душа потемки. Неизвестно ни кто украл перстень, ни чем эта кража может обернуться для тех, кто сейчас слушает да дивится».

— Может быть, ты заметил, кто стоял рядом с тобой во время службы? — спросил приор Роберт. — Хотя трудно поверить, чтобы нашелся святотатец, способный столь дерзко осквернить святую мессу…

— Отец приор, я смотрел только на алтарь, — отвечал Сиаран.

Молодого человека било, словно в лихорадке. Суму, из которой пропал перстень, он держал перед собой, так что разглядеть его скудные пожитки Кадфаэль не мог.

— Меня стиснули со всех сторон… церковь была набита битком, что и не мудрено в канун праздника… Мэтью был рядом, как всегда, стоял у меня за спиной. Почем мне знать, кто еще мог оказаться вблизи в эдакой-то тесноте?

— Это правда, — подтвердил приор Роберт, которому было приятно лишний раз услышать о том, что обитель привлекает множество паломников. — Но, отец аббат, монастырские ворота сейчас закрыты, а все, кто был у мессы, находятся здесь, в аббатстве. И разумеется, все мы желаем, чтобы восторжествовала справедливость.

— Все, кроме одного, — сухо поправил его аббат Радульфус, — того, кто заявился сюда с ножом или кинжалом, достаточно острым, чтобы незаметно перерезать прочный шнурок. С ножом за пазухой и еще Бог весть какими черными замыслами. Я призываю его задуматься о содеянном и раскаяться. Приор Роберт, — обратился он к приору, — этот перстень непременно нужно найти. Я уверен, что ни один из собравшихся здесь добрых христиан не откажется показать, что у них с собой. Тому, кто не совершил ни воровства, ни святотатства, скрывать нечего. И проследи, чтобы всех опросили: не пропало ли еще у кого что-нибудь ценное. Ведь если кража всего одна, значит, и вор среди нас только один.

— Все будет исполнено, отец аббат, — воодушевленно воскликнул приор Роберт. — любой честный, богобоязненный паломник с готовностью окажет нам необходимую помощь. Ведь никому из них не захочется ночевать под одной крышей с вором.

По рядам столпившихся вокруг гостей и паломников прокатился гул одобрения. Они собрались сюда со всех концов Англии, познакомились и подружились уже здесь, в стенах обители. Никому из них и в голову не приходило, что в таком святом месте нужно опасаться воров, а теперь кто может поручиться за то, что его ближайший сосед безгрешен?

— Святой отец, — взывал дрожащий и покрывшийся потом Сиаран, — вот моя сума, а в ней все мои пожитки. Больше у меня ничего нет, и пришел я сюда босой. Пусть суму осмотрят и удостоверятся, что я и вправду ограблен. И мой друг Мэтью так же охотно покажет содержимое своей сумы и тем самым подаст добрый пример всем остальным. Я думаю, никто не откажется очиститься от подозрений.

Услышав это, Мэтью резко отпрянул от Мелангель и схватился за висевшую у него на поясе выцветшую матерчатую суму, очень похожую на суму Сиарана. Тем временем приор осмотрел скудные пожитки Сиарана, сунул их обратно в суму и вопросительно взглянул туда, куда направлял его горестный взгляд молодого паломника.

— Я вручаю ее вам со всей охотою, отец приор, — промолвил Мэтью и, отстегнув суму, протянул ее Роберту.