Святой вор - Питерс Эллис. Страница 32

Глава восьмая

Как только Тутило сделал выбор, Даални усмирила свое раздражение и прекратила просьбы. Она поняла, что изменить ничего уже нельзя, и, завернув за угол, молча наблюдала за тем, как Тутило сел на лошадь, после чего небольшая кавалькада проследовала за ворота и двинулась через Форгейт. Дорога, идущая от ярмарочной площади, куда более подходила для всадников, так что не было нужды ехать по узкой тропе, на которой Тутило споткнулся в темноте о тело убитого Альдхельма. Пробил колокол, зовущий монахов к повечерию. И именно в этот час Даални намеревалась вывести Тутило за калитку в монастырской стене, дабы выпустить его в мир, о котором, быть может, юноша уже горько пожалел и в котором, впрочем, не так уж и сладко пришлось бы беглому послушнику. И все же Даални почла бы за лучшее, если бы Тутило и грозившую ему виселицу разделяли по меньшей мере миль двадцать и валлийская граница. Слушая звуки монастырского колокола, Даални стояла и размышляла. Вернувшегося к ней от ворот Кадфаэля она встретила тяжелым, пристальным взглядом, проникавшим, казалось, в самые дальние уголки его сердца.

— Ты ведь не считаешь его убийцей, — твердо сказала она. — И знаешь, что он не мог сделать ничего плохого этому бедному пастуху. Ты и впрямь не стал бы его держать и дал бы уйти ему из тюрьмы?

— Да, — подтвердил Кадфаэль. — Если бы он так решил. Выбор был за ним, и Тутило сделал его. А сейчас, извини, я спешу на повечерие.

— Я буду ждать тебя в сарайчике, — сказала Даални. — Мне нужно поговорить с тобой. Теперь я верю тебе и расскажу все, что знаю. Даже если это ничего не доказывает, ты, может, усмотришь в этом нечто, чего я не вижу. Чтобы помочь Тутило, нужны мозги получше моих, да и две головы лучше, чем одна.

— Интересно, ты печешься об этом юноше для своей пользы или просто по доброте сердечной? — спросил Кадфаэль, изучающе глядя в решительное лицо девушки. Та лишь тихо улыбнулась. — Ну ладно, — сказал Кадфаэль, — я пошел. Вторая голова и мне не помешает. Если замерзнешь в сарайчике, раздуй мехами мою жаровню. Потом я притушу ее, дерна у меня много.

Даални сидела, склонившись над пылающей жаровней, на щеках ее и на челе, обрамленном черными волосами, играли огненные блики. В сарайчике пахло деревом и сушеными травами, пучки которых шуршали над головой, раскачиваемые потоком теплого воздуха, который шел от жаровни.

— Теперь ты знаешь, что в тот вечер никто не посылал за ним из Лонгнера, — сказала девушка. — Правдоподобный предлог для того, чтобы оказаться подальше от обители, когда придет пастух. Конечно, на этом дело бы не закончилось, но это позволяло оттянуть худшее, да и Тутило редко загадывает дальше, чем на день вперед. Если бы удалось потянуть еще несколько дней, то, так или иначе, спор о мощах святой Уинифред решился бы и Герлуин отправился бы восвояси, прихватив Тутило с собой. Правда, и там его не ожидало ничего хорошего. Ведь если небеса выскажутся против претензий Герлуина, весь его гнев и раздражение сторицей обрушатся на голову бедного Тутило. Тебе это хорошо известно. Ведь все эти монахи таковы, какими явились на свет, и монашеская ряса лишь усугубляет их пороки и достоинства. Если они явились в мир жестокими и равнодушными, то становятся еще более жестокими и равнодушными, и наоборот. Ничего не поделаешь. Это же происходит и с Тутило. Он солгал насчет Лонгнера, чтобы убраться подальше из монастыря. Он в долгу у леди Донаты и теперь поехал расплатиться.

— Это не просто долг, — промолвил Кадфаэль. — Леди приворожила его с первого взгляда. Чем бы ты ни поманила его, он все равно поехал бы к ней. Но ты, кажется, говорила, что Тутило отлично знал о предстоящем визите Альдхельма? Откуда он узнал это? Братьям ничего не говорили. Об этом знали только я и аббат. Впрочем, он, видимо, счел необходимым сообщить приору Роберту.

— Тутило узнал это от меня, — сказала Даални.

— А как узнала ты?

Даални бросила на Кадфаэля быстрый взгляд и внутренне напряглась.

— Все верно, мало кто знал об этом. Помог случай. Бенецет подслушал разговор приора Роберта с Жеромом, а потом рассказал мне. Он знал, что я предупрежу Тутило, потому и сказал. Он знал, что я люблю Тутило.

Ее незатейливые слова сказали Кадфаэлю куда больше того, что знала Даални.

— А он тебя? — осторожно спросил монах.

Девушка оказалась не так проста. Вообще говоря, все женщины таковы, а Даални была женщиной, которая перенесла в этой жизни значительно больше, чем можно было подумать, принимая во внимание ее юный возраст.

— Едва ли он отдает себе отчет в своих чувствах, — промолвила она. — Не только ко мне, но и в отношении других. У него ветер в голове. Он живет красивыми фантазиями и жаждет славы, но не для себя. Я знаю, идея монашеского служения уже поблекла в его глазах. Не тот он человек, чтобы обрести в монашестве покой и блаженство.

— Расскажи мне, как было дело в тот вечер, когда он испросил дозволения пойти в Лонгнер.

— Я расскажу, но едва ли это поможет ему. Ведь, что ни говори, он шел той тропой и наткнулся на мертвого пастуха, затем как честный человек побежал в крепость и доложил обо всем шерифу. Тут уж словами делу не поможешь. Но если из моего рассказа ты сможешь извлечь хоть какую-нибудь полезную крупицу, то, во имя господа, найди ее и покажи мне, ибо я не вижу выхода.

— Говори же, — ободрил ее Кадфаэль.

— Мы условились с ним о встрече. Это было впервые, когда мы встречались за пределами монастырских стен. Тутило вышел из ворот и пошел по тропе, ведущей к перевозу, а я вышла через кладбищенские ворота к ярмарочной площади. Там стоит конюшня, и мы забрались на сеновал. Дверь в конюшню оставалась незапертой еще с тех пор, как оттуда вывели коней во время наводнения. Конюшенный двор просыхал больше недели. Там на сеновале мы и провели весь вечер, покуда не пробил колокол к повечерию. Мы подумали, что ему пора уже возвращаться. Было уже поздно и темно.

— И пошел дождь, — напомнил Кадфаэль.

— Верно, и дождь. Не самая подходящая погода для ночных прогулок.

— Чем же вы занимались на сеновале? — спросил Кадфаэль.

Даални горько усмехнулась.

— Мы разговаривали. Сидели рядышком на куче сена, чтобы теплее было, и разговаривали. О его монашеском призвании, которое он выбрал добровольно, и о моей рабской жизни без всякого права на выбор, и о том, как оба мы оказались примерно в равном положении. Я родилась в рабстве, а он сам избрал его, отказавшись от иного способа служить людям и господу. Отказался с открытыми глазами, но не видя, куда идет. И вот, сам оказавшись связанным по рукам и ногам, он возжелал освободить меня.

— Примерно так же, как ты предлагала ему свободу нынче вечером. Ну и что дальше? Вы услышали колокол к повечерию и решили, что пора Тутило возвращаться. Как же тогда он оказался один на тропе, идущей от перевоза?

— Мы не решились возвращаться вместе. На обратном пути его могли заметить, и надо было сделать так, чтобы возвращался он со стороны Лонгнера. Я вернулась через кладбищенские ворота, как и уходила, а Тутило лесом прошел на тропу, что шла из Лонгнера. Вместе нам нельзя было возвращаться. Ведь ему запрещено общаться с женщинами, — усмехнувшись, заметила Даални. — Да и меня по головке не погладили бы.

— Тутило еще не дал монашеского обета, — поправил ее Кадфаэль. — Жаль, что он пошел один. Будь вас на тропе двое, вы могли бы свидетельствовать один в пользу другого.

— Свидетельствовать? Никто бы нам не поверил… Рабыня и послушник вечером вдвоем на сеновале. Нас бы сразу обвинили в сговоре. Ну вот, я, кажется, рассказала все, что могла. Да что толку? — сказала девушка спокойно и грустно. — Но это чистая правда. Может, Тутило вор и обманщик, а все же он невинен, как дитя. Когда пробил колокол, мы даже помолились вместе. Кто этому поверит?

Кадфаэль верил, но с трудом представлял себе лицо Герлуина, задай тому кто-нибудь этот вопрос.

— Кое-какой толк в твоем рассказе есть, — заметил Кадфаэль. — По меньшей мере, я узнал о том, что о визите Альдхельма знали не только мы с аббатом. Бенецет услышал об этом из уст Жерома. Интересно, сколько еще осведомленных людей было в тот вечер? Приору Роберту можно доверять, но вот Жерому… Сомневаюсь. А не мог Бенецет рассказать все и своему хозяину, так же, как тебе? Что бы ни проведал слуга, это должно лить воду на мельницу его хозяина. Реми же вполне мог рассказать об этом графу Роберту, благосклонности которого он так добивается. Нет, не думаю, что мы с тобой напрасно потеряли время. Тут надо как следует подумать. Ступай-ка теперь спать, дитя, и ни о чем не беспокойся.