Святой вор - Питерс Эллис. Страница 36

— Помогите мне, господь и святая Уинифред! — произнес граф и неторопливо поднялся на алтарь, остановился на мгновение и благоговейным движением, так, чтобы всем было видно, взял евангелие в свои крепкие руки и заложил пальцы между страницами. Затем он раскрыл книгу и положил обе ладони на раскрытые страницы, после чего поднял правую руку и, мгновение подержав над книгой указательный палец, опустил его. Вниз граф не глядел и не пытался бегать пальцем по обрезу, дабы хоть приблизительно определить, в какое место он попал. Так можно было бы отчасти подтасовать выборы по книге, но граф решительно и демонстративно избегал подобных приемов.

«„Он не ищет преимуществ, — подумал Кадфаэль. — А всякие ухищрения лишь испортят ему игру. В его интересах поддразнить приора Роберта и субприора Герлуина, довести их до белого каления и гневного клекота“.

Граф громко прочитал, бегло переводя с латинского, не хуже заправского священника:

— »Будете искать меня и не найдете; и где буду я, туда вы не можете прийти». — Граф в недоумении поднял взгляд. — Евангелие от Иоанна, глава седьмая, стих тридцать четвертый. Святой отец, тут сказано не вполне ясно, ибо святая Уинифред пришла ко мне, когда я не искал ее и даже ничего не знал о ней. Она сама нашла меня. И тем более загадка, куда это я не могу прийти, где находится она, ибо вот она, здесь, и я стою рядом с нею. Как вы объясните это?

Кадфаэль без труда мог бы объяснить, но крепко держал язык за зубами, хотя было бы весьма занятно растолковать ответ этому изысканному мужчине и взглянуть на его реакцию. Искушение было тем более велико, что имелся человек, который мог по достоинству оценить всю иронию ответа святой Уинифред. Роберт Боссу в период затишья и вынужденного бездействия затеял развлечения ради тяжбу со Шрусберийским аббатством, и жаль лишать его удовольствия посмеяться, тем более что смешного в истине не так уж и много. Своими сомнениями Кадфаэль мог поделиться лишь с Хью Берингаром, который знал всю подноготную истории с перенесением мощей. А кроме них двоих, правды тут никто больше не знал. Наверное, святая Уинифред иногда вспоминала прошлое и тихо улыбалась, лежа в родной гвитеринской земле, и, может, даже смеялась, когда направляла в Шрусбери лучи своей милости, дабы исцелить, хромого юношу.

Как бы то ни было, этот ее ответ, равно как и первый, оказался на удивление подходящим, являя собой потаенную истину и в то же время будучи загадкой для непосвященного человека. А поскольку этот человек явился сюда развлекаться и даже поглумиться, то отчего бы ей и не отомстить ему на свой лад?

— Все мы в равных условиях, — сказал аббат, улыбаясь. — Я слушаю и пытаюсь понять. Возможно, нам следует дождаться того времени, когда каждый получит свой ответ, и надеяться на просветление. Давайте продолжим и будем ждать откровения.

— Охотно, — согласился граф и, повернувшись, спустился с алтаря, шурша складками своего пурпурного плаща.

Пока он спускался, алтарные свечи осветили его фигуру, но высокие плечи и горб за спиной лишь чуть заметно нарушали симметрию его изящного тела. Граф отошел на почтительное расстояние от алтаря, дабы никоим образом не помешать сосредоточиться следующему взыскующему ответа человеку. Два вышколенных сквайра графа невозмутимо встали у него по бокам.

«Если он ведет игру ради забавы, — подумал Кадфаэль, — то играет он честно, по правилам, хотя устанавливает их, возможно, по ходу игры. Хью Берингару граф понравился с первого взгляда, да и мне тоже очень нравится. Похоже, он не позволяет себе удивляться капризам человеческих отношений. Интересно, как люди вроде графа Роберта уживаются с прямодушным и искренним королем Стефаном, который обычно действует напролом, словно разъяренный бык? Глядя на графа, становится ясно, как приходилось вести себя Хью в беседе с королем. Но неужели всем этим думающим людям не надоела нынешняя затянувшаяся распря, словно идущая по порочному кругу, уносящая жизни людей, губящая урожай и угрожая благополучию всей страны? Неужели им не надоел король Стефан, а более того, императрица, вонзившая в страну свои когти и не желающая отпускать добычу. Наверное, должен найтись какой-нибудь более приличный наследник престола, который рассеет все сомнения, подобно предрассветным лучам, разгоняющим ночные туманы, и уберет с глаз долой и короля, и императрицу, со всеми их распрями, хаосом и опустошением, на которые они обрекли свою несчастную страну».

— Отец Герлуин, — промолвил аббат Радульфус, — теперь ваша очередь.

Герлуин медленно взошел на алтарь, словно в эти несколько шагов и в подъем на три ступеньки он вкладывал все свои молитвы и сосредоточение, которым надлежало увенчать его усилия успехом либо разбить все его надежды. На его продолговатом, бледном лице, словно уголья, горели темные глаза. При всей своей решимости он медлил и трижды опускал руки на евангелие, но каждый раз отдергивал их, так и не дотронувшись до книги. Интересно было понаблюдать за различием в поведении людей, когда для них наступал решающий момент. Роберт Боссу быстро взял книгу, заложил оба больших пальца и сразу открыл ее, после чего наугад ткнул пальцем в страницу. Герлуин же, когда наконец дотронулся до книги, взялся за нее так, словно пергамент мог обжечь ему руки, робко и как-то конвульсивно, а открыв ее, замешкался, переводя палец с левой страницы на правую и обратно, прежде чем наконец опустил его. Затем тяжело перевел дыхание и склонился пониже, дабы узреть, какой жребий уготовила ему судьба. Нервно сглатывая, он молчал.

— Читайте же! — учтиво поторопил его аббат Радульфус.

Делать нечего. Голос Герлуина сделался хриплым, но говорил субприор ясно, возможно, даже громче обычного, так как это стоило ему неимоверных усилий.

— Тринадцатая глава евангелия от Луки, стих двадцать седьмой: «…говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от меня, все делатели неправды». — Герлуин поднял голову, лицо его было серым от гнева, он резко захлопнул книгу и стал озираться на окружавших его людей, представившихся ему неким частоколом, прорваться через который он может, лишь принеся кого-нибудь в жертву. — Самым бесстыдным образом я был введен в заблуждение и обманут. Святая Уинифред ясно указала мне на мою вину, ибо я доверился лжецу и вору. Стало быть, вовсе не по ее воле, не по ее повелению брат Тутило — смею ли я теперь называть его братом? — выкрал ее и, что хуже того, дабы прикрыть свое преступление, вовлек в грех другую, ни в чем не повинную душу или даже убил того человека. Его преступление не просто воровство, но и богохульство, ибо с самого начала он намеренно лгал, утверждая, что имел откровение от святой Уинифред и лгал дальше, громоздя одну ложь на другую. Теперь же святая Уинифред дала мне ясно понять все его злодейство и показала, что ее странствие с момента похищения имело целью одно — вернуться туда, откуда ее взяли. Отец аббат, я отказываюсь от всех своих претензий с печалью и смирением. Мне жаль, ибо святая Уинифред вполне могла бы снизойти к горестям Рамсейской обители, но мы не имеем на нее никаких прав. Я признаю это со слезами и прошу у нее прощения.

Прощения для себя! Разумеется, не для бедного парнишки, что спит сейчас в каменном карцере. Не видать ему прощения, если отдать его на волю Герлуина. Каждый гран смирения и каждая крупица вины, признанные сейчас Герлуином, грозой обрушатся на голову несчастного Тутило, тем более жестокой, дабы выставить Герлуина невинной жертвой обмана, человеком глубокой веры, которому не в чем упрекнуть себя.

— Постойте! — промолвил аббат Радульфус. — Судить еще рано. Обмануть себя ничуть не труднее, чем другого. Не стоит выдвигать обвинения, повинуясь порыву гнева. А кроме того, святая Уинифред еще не ответила Шрусбери.

«Вот именно, — подумал Кадфаэль. — Неизвестно еще, будет ли ее ответ нам лучше, чем ответ Рамсейской обители. А что, если именно здесь и сейчас она намерена раскрыть всю правду и сказать, что бывает в Шрусбери из чистого добросердечия и что в этом красивом ковчежце лежит на самом деле вовсе не она, а тело юноши, пошедшего на убийство, дабы добиться ее отправки в Шрусбери, который случайно погиб при обстоятельствах, дающих основания думать, что он исчез? То есть совершил преступление куда более тяжкое, нежели то, в каком обвиняют сейчас Тутило, содеянное им во благо Рамсейской обители? «. Со всем благоговением закапывая святую Уинифред в могилу, из которой ее извлекли, и запечатывая труп убийцы в приготовленном для нее гробу, Кадфаэль был уверен, да и сейчас не разуверился, в том, что исполняет ее волю, возвращая святую на ее желанное место успокоения. Отчего же не допустить того, что Тутило действовал точно так же?