Ученик еретика - Питерс Эллис. Страница 4

Брат Дэнис сбежал по ступеням странноприимного дома и заторопился вослед процессии, намереваясь вернуть юношу, чтобы приютить его вместе со своими подопечными. Зрители постояли с минуту и вернулись к прерванным занятиям; вскоре шум и движение в толпе возобновились. Сначала робко и неуверенно, а потом еще более оживленно праздничная кутерьма завертелась; мрачное видение смерти явилось и пропало. Можно было опять предаваться беззаботной радости.

Хью и Кадфаэль молча пересекли двор и подошли к воротам. Крестьянин толкал тачку в сторону Форгейта. Видимо, заплатили ему вперед и он остался доволен.

— Что ж, этот молодец свою работу сделал, — заметил Хью, когда владелец тачки скрылся за поворотом. — Теперь остается ждать новостей от брата Дэниса.

Серый жеребец, любимец Хью, был привязан близ привратницкой. Жеребец не отличался ни статью, ни темпераментом, но был тугоузд и норовист. Он презирал всех представителей рода человеческого, за исключением хозяина, которого уважал как равного.

— Не забудь, мы ждем тебя, — сказал Хью, ставя ногу в стремя и берясь за поводья. — Да с новостями. Не сегодня-завтра, наверное, ты узнаешь, кто этот юноша.

Глава вторая

Кадфаэль, отужинав, вышел из трапезной. Вечер был теплый, светлый, озарявший округу алыми отблесками заката. За трапезой — по распоряжению приора Роберта, желавшего угодить канонику Герберту, — читали места из Святого Августина, которого Кадфаэль не слишком любил. Непреклонность Августина, по мнению Кадфаэля, оборачивалась холодностью по отношению к тем, кто имел иные взгляды. Да Кадфаэль и не согласился бы ни с одним из почитаемых святых, провозгласивших, что человечество — это скопище безнадежных грешников, неотвратимо шествующих к гибели, а мир из-за множества несовершенств является воплощением зла. Кадфаэль созерцал мир в сиянии вечерней зари — начиная от роз в саду и вплоть до любовно обработанных камней, из которых был сложен монастырь, — и находил этот мир прекрасным. Не мог он согласиться с Блаженным Августином и в том, что число праведников строго ограничено и судьба каждого из нас предопределена с младенчества: отчего бы тогда, раз уж нет надежды на спасение, не махнуть на все рукой и не заняться грабежом и разбоем, потворствуя возрастающей алчности?

В столь мятежном расположении духа Кадфаэль направился к лазарету, вместо того чтобы вернуться в трапезную, где продолжалось чтение трудов неукротимого поборника праведности Святого Августина. Кадфаэль решил, что лучше будет заглянуть к брату Эдмунду и проверить содержимое его аптечки, а потом посудачить с престарелыми братьями, немощными и уже неспособными нести бремя повседневных монастырских обязанностей.

Брат Эдмунд, которого отдали в монастырь трехлетним ребенком, тщательно придерживался заведенного распорядка и потому отправился в трапезную слушать чтение брата Жерома. Вернулся он как раз перед вечерним обходом, Кадфаэль только что закрыл дверцы аптечного шкафа и беззвучно повторял названия трех снадобий, запасы которых надлежало восполнить.

— Вот ты где, — заметил Эдмунд, нимало, впрочем, не удивляясь. — Весьма кстати. Я привел с собой парня, которому ты можешь оказать добрую услугу: зоркости и сноровки тебе не занимать. Я пытался помочь ему сам, но твои глаза видят значительно острей.

Кадфаэль обернулся, чтобы рассмотреть, кому это понадобилась в столь поздний час его помощь. Комната была плохо освещена, человек, который пришел с Эдмундом, нерешительно мялся у порога. Худой застенчивый юноша, выше среднего роста, как брат Эдмунд.

— Подойди к свету, — велел попечитель лазарета, — и покажи брату Кадфаэлю свою руку.

Юноша приблизился к Кадфаэлю, и Эдмунд пояснил:

— Он пришел к нам сегодня утром. И, похоже, издалека. Ему необходим отдых, но прежде надо удалить занозу из ладони, пока не началось нагноение. Дай-ка я установлю лампу.

Свет упал на лицо юноши, резко обозначив выступающий нос, высокий лоб и скулы. Вокруг его рта и глаз лежали глубокие тени. Гость уже успел смыть с себя дорожную пыль и расчесать светлые волнистые волосы. Юноша стоял, опустив глаза и глядя на свою правую руку, которую держал ладонью вверх. Это был тот самый юноша, привезший своего мертвого спутника и попросивший крова и для себя, и для него.

Рука, которую он спокойно протянул для осмотра, была широкой и мускулистой, с длинными крупными пальцами. В нижней части ладони, у основания большого пальца, виднелась неровная глубокая царапина, которая уже начала воспаляться. Рану надо было срочно обработать, чтобы не возникло нагноения.

— Неважнецкая тебе попалась тачка, — сказал Кадфаэль. — Ты занозил ладонь, выволакивая ее из канавы? Или слишком неудобно было толкать? Кстати, чем ты пытался извлечь занозу — грязным ножом?

— Ничего страшного, святой отец, — успокоительно сказал юноша. — Все обойдется, думаю. Тачка была новая, ручки необструганы, а гроб очень тяжел от того, что обит свинцом. Заноза вошла глубоко, но часть я уже вытащил.

В аптечном шкафу хранился пинцет. Кадфаэль осторожно ввел его концы в воспаленную рану, прищурившись над ладонью юноши. Зоркость его была превосходна, а прикосновения точны и безжалостны. Щепка сидела глубоко в ладони, дальний конец ее был расколот. Кадфаэль извлекал частицу за частицей, отгибая края раны и надавливая на них, чтобы убедиться, не осталось ли обломков занозы. Подопечный его хранил молчание, стоял тихо и не морщился; Кадфаэль предположил, что либо парень на редкость спокоен по натуре, либо робеет перед незнакомыми людьми.

— Ну-ка, чувствуешь что-нибудь внутри?

— Нет, только саднит, но не колется, — коснувшись раны, ответил юноша.

От длинной щепки остался под кожей темный след. Кадфаэль взял из аптечного шкафа настойку, чтобы промыть рану: смесь окопника аптечного, липушника и чистеца, недаром заслужившего свое название.

— Обращайся с рукой поосторожней. Если завтра еще будет болеть, мы снова промоем рану. Но, думаю, все скоро заживет.

Брат Эдмунд ушел на вечерний обход: надо было навестить болящих стариков, подлить масла в лампадку, горевшую в часовне. Кадфаэль закрыл дверцы аптечного шкафа и взял светильник. Лицо юноши, стоявшего посередине комнаты, осветилось более полно и отчетливо. Глубоко сидящие глаза неподвижно смотрели на Кадфаэля: при свете дня они блистали синевой, но теперь казались почти черными. Большой упрямый рот неожиданно расплылся в мальчишеской улыбке.

— Вот сейчас я тебя узнал! — обрадовался Кадфаэль. — Я сразу подумал, что твое лицо мне знакомо. Но имени никак не мог припомнить! Ведь прошло столько лет… Ты — слуга Уильяма Литвуда, вы вместе отправились в паломничество.

— Это было семь лет назад, — подсказал юноша. Он так и сиял от радости, довольный, что Кадфаэль его вспомнил. — Меня зовут Илэйв.

— Ну-ну, и ты вернулся домой в добром здравии. Ты и выглядишь так, будто прошел полсвета. Помню, Уильям принес дар церкви, прежде чем отправиться в путь. Как мне тогда хотелось пойти вместе с вами! И что, добрались вы до Иерусалима?

— Да, мы побывали там! — радостно ответил Илэйв. — Мне выпало счастье служить старому Уильяму — другого такого хозяина не сыскать! Я это понял еще до того, как он предложил мне идти вместе с ним в Святую Землю. Ведь у него не было сыновей.

— Верно, сыновей у него не было, — припоминая, сказал Кадфаэль. — Дело свое он передал племянникам. Человек трезвого ума, добрый хозяин. Многие здесь, в монастыре, помнят его благодеяния.

И вдруг Кадфаэль замолчал. Увлекшись воспоминаниями, он упустил из виду настоящее. Кадфаэль помрачнел. Да, этот юноша вернулся с тем же попутчиком, с которым отправлялся в дорогу.

— Скажи мне, — тихо спросил Кадфаэль, — в этом гробу покоится тело Уильяма Литвуда?

— Да, — ответил Илэйв. — Он умер в Валони, прежде чем мы достигли Барфлера. У него оставались деньги, чтобы оплатить расходы на пути домой. Заболел он, когда мы проходили через Францию. Нам пришлось остановиться на месяц, прежде чем он снова мог идти. Уильям Литвуд знал, что умирает, но не тревожился об этом. Монахи были очень добры к нам. У меня хороший почерк, и я работал у них писцом. Мы ни в чем не знали нужды.