Выкуп за мертвеца - Питерс Эллис. Страница 13

Пожав плечами, Эдмунд вздохнул:

— Это давняя история, Маврикий тогда еще лежал в колыбели. Была долгая тяжба по поводу какого-то клочка земли, и в конце концов ее выиграли Прескоты. Насколько мне известно, суд решил дело справедливо. Отец Жильбера был тогда совсем еще молодым, а Маврикий только что родился! Однако теперь бедный старик вообразил, что его семье нанесли смертельное оскорбление. И ведь это всего один случай из доброй дюжины, которые Маврикий держит в уме, жаждая крови. Поверишь ли, он шерифа и в глаза-то никогда не видел! Ну разве можно ненавидеть человека, с которым ты и словом не перемолвился, причем только за то, что его дед когда-то выиграл у твоего отца тяжбу? Как это можно на старости лет помнить одно лишь зло?

Трудный вопрос. Однако случалось и наоборот — помнили только добро, а зло забывали.

«Как странно, — подумал Кадфаэль, — что одному человеку суждена благодать, а другому — тяжкое проклятие. Наверное, каким-либо образом равновесие должно восстанавливаться».

— Я знаю, не все любят Прескота, — печально заметил Кадфаэль. — Хорошие люди тоже наживают заклятых врагов. Прескот толковал закон не всегда милосердно, хотя никогда не был жестоким или продажным.

— Тут есть один человек, у которого куда больше, чем у Маврикия, оснований затаить зло на Прескота, — сказал Эдмунд. — Думаю, ты не хуже меня знаешь историю Аниона. Он на костылях, ты видел его перед отъездом в Уэльс. Сейчас он уже поправляется. Когда не холодно, мы позволяем ему погулять, но вообще-то он еще соблюдает постельный режим. Он молчалив, но ты валлиец, и тебе известно, как хорошо валлийцы умеют хранить тайну. Поди-ка разбери этого Аниона, ведь он наполовину валлиец, наполовину англичанин.

— Да, это непросто, — согласился Кадфаэль. — Вероятно, не нужно забывать, что и те и другие — люди.

Он знал Аниона, но не особенно близко, так как тот был из мирян и ходил за скотом на одной из ферм, принадлежащих аббатству. Поздней осенью его привезли в лазарет со сломанной ногой, которая медленно заживала. Его хорошо знали в Шрусбери, так как он являлся плодом кратковременного союза между валлийским торговцем шерстью и местной английской служанкой. Как многие ему подобные, Анион общался со своей валлийской родней, жившей по ту сторону границы. В Уэльсе у его отца была законная жена и сын, который был чуть младше Аниона.

— Да, теперь я вспомнил, — сказал Кадфаэль. — Два молодых парня приехали из Уэльса продавать овечью шерсть. Они напились вдрызг и затеяли потасовку, и один из стражников на мосту был убит. Прескот повесил за это обоих валлийцев. Тогда ходили слухи, что у одного из них имеется единокровный брат в Англии, по эту сторону границы.

— Гриффри ап Гриффри — вот как звали этого молодца. Анион был с ним дружен. Когда случилась беда, Анион пас овец на севере, иначе брат переночевал бы у него и несчастья бы не случилось. Анион хороший работник и честный человек, но он угрюм и молчалив и никогда не забывает ни добро, ни зло.

Кадфаэль вздохнул, так как в свое время повидал немало достойных людей, которые погибли из-за взаимной вражды. Кровная месть была священным долгом в Уэльсе.

— Ну что же, остается надеяться, что английская кровь одержит в Анионе верх над воспоминаниями. С тех пор прошло целых два года. Нельзя помнить зло вечно.

В каменной часовне крепости, где вечерний полумрак едва рассеивался тускло горевшей лампадой на алтаре, Элис ждал, забившись в самый темный угол и закутавшись в плащ. Было холодно, но юноша сгорал от внутреннего пламени. Часовня оказалась подходящим местом для свидания двоих, которым никак не удавалось побыть наедине. Капеллан шерифа честно выполнял свой долг, но, покончив с вечерней, предпочитал теплый зал и обильный стол этой холодной часовне, где гуляли сквозняки.

Мелисент еле слышно переступила порог, но Элис уловил ее шаги и, нетерпеливо втянув девушку внутрь, захлопнул за ней тяжелую дверь.

— Ты слышал? — тихо спросила она. — Они его нашли и скоро привезут сюда. Овейн Гуинеддский обещал…

— Я знаю! — ответил Элис и привлек девушку к себе, укрыв своим плащом, чтобы защитить от холода и ворвавшегося ветра и чтобы еще острее ощутить, что они вместе. Но несмотря на это, он чувствовал, что она ускользает от него, как призрак в тумане. — Я рад, что твой отец вернется домой. — Элис мужественно лгал, но ему не удалось произнести эти слова бодрым тоном. — Мы же знали, что так будет, если он остался в живых… — Тут голос ему изменил, так как юноша боялся, чтобы не сложилось впечатление, будто он желает смерти ее отцу. Нет, он только хотел как можно дольше оставаться пленником, пленником Мелисент, пока не свершится чудо и все не уладится.

— Когда его привезут, тебе придется уехать, — сказала Мелисент, прижавшись к Элису. — Как нам это перенести!

— Откуда мне знать! Я ни о чем другом не думаю. Все напрасно, и я никогда больше тебя не увижу. Не хочу, не могу с этим смириться. Должен быть какой-то выход…

— Если ты уедешь, я умру, — сказала девушка.

— Но мне придется уехать, и мы оба это знаем. Как же иначе я могу сделать для тебя то единственное, что в моих силах, — вернуть отца? — Юноша не в состоянии был вынести эту боль. Если сейчас он отпустит Мелисент, то с ним все кончено. Никто не сможет занять ее место. Маленькая брюнетка в Уэльсе настолько стерлась из его памяти, что он едва мог вспомнить ее лицо. Она теперь ничего не значила для Элиса и не имела на него никаких прав. Если он лишится Мелисент, то уж лучше избрать жизнь отшельника. — Разве ты не хочешь, чтобы твой отец вернулся?

— Хочу! — горячо воскликнула девушка, вся дрожа в смятении, но тут же взяла свои слова обратно. — Нет! Нет, если тогда мне придется потерять тебя. О Господи, я сама не знаю, чего хочу! Мне нужны вы оба, и ты, и он. Но ты — больше! Я люблю отца, должна его любить, но… О Элис, я едва его знаю. Он никогда не был со мною таким, чтобы его можно было полюбить. Долг и дела всегда уводили его прочь, и мы с моей матерью оставались вдвоем, а потом она умерла… Отец всегда был добр ко мне и заботился обо мне, но находился всегда так далеко. Это тоже любовь, но другая… Не такая, какой я люблю тебя! Это не равный обмен…

Мелисент не сказала: «Вот если бы он умер…» — но эта ужасная мысль отчетливо вспыхнула у нее в мозгу. Если бы отца не удалось найти или его бы нашли мертвым, она, конечно, оплакала бы его как подобает, но замуж смогла бы выйти за кого хочет, так как мачеху это нисколько не волновало. Для Сибиллы важнее всего было, чтобы ее сын унаследовал все состояние мужа, а дочь мужа удовольствовалась скромным приданым.

— Но это же не конец! — воскликнул Элис. — Почему мы должны покориться? Я не сдамся. Не могу, не хочу расставаться с тобой!

— Глупенький! — сказала девушка, по щекам ее текли слезы. — Те, кто будет сопровождать отца домой, увезут тебя. Соглашение заключено, его невозможно нарушить. Ты должен уехать, а я должна остаться, и это будет конец. О, если бы отец никогда сюда не доехал…

Придя в ужас от собственных слов, Мелисент уткнулась в плечо юноши, чтобы заглушить эти страшные слова.

— Нет, послушай, любовь моя! Почему бы мне не пойти к твоему отцу и не попросить твоей руки? И почему бы ему не выслушать меня? Я из знатной семьи, у меня есть земли, и я ровня твоему отцу. Зачем ему отказывать мне? У меня ты будешь жить в роскоши, и никто не сможет любить тебя сильнее, чем я.

Элис ни слова не сказал Мелисент о том, что так легкомысленно выболтал Кадфаэлю, — о девушке в Уэльсе, с которой был обручен с детства. Однако эта помолвка состоялась без согласия Элиса и Кристины, и при наличии доброй воли с обеих сторон это было дело поправимое. Расторжение помолвки нечасто случалось в Уэльсе, но такое все же бывало.

— Милый дурачок! — воскликнула Мелисент, не зная, смеяться ей или плакать. — Ты не знаешь моего отца! Все его маноры расположены на границе, они стоили ему немало трудов и крови. Как ты не понимаешь, что после императрицы Матильды его злейший враг — Уэльс? А отец умеет ненавидеть! Да он скорее выдаст меня за слепого прокаженного из приюта Святого Жиля, чем за валлийца, будь тот хоть самим принцем Гуинеддским. Никогда не приближайся к нему, ибо это лишь озлобит его. Он тебя на клочки разорвет! О, поверь мне, надеяться нам не на что.