Ярмарка Святого Петра - Питерс Эллис. Страница 37

В последний день ярмарки обычно устраивались состязания: силачи боролись, а стрелки соревновались в меткости на прибрежных лугах. Лучникам и арбалетчикам частенько случалось потягаться друг с другом, хотя здесь, в порубежных землях, чаще использовали не английский лук длиной в шесть футов, который натягивают к уху, а короткий валлийский, натягивавшийся к груди. На вымощенном дворе замка устраивали конные состязания. Всадники похвалялись умением на полном скаку поразить копьем укрепленную на шесте мишень. Торговля и развлечения сближают людей, и в последний день ярмарки особенно высока прибыль в питейных домах и тавернах. Там победители частенько спускали подчистую весь свой выигрыш, а побежденные заливали досаду вином и элем.

Три стрелка были заняты дружеским спором. Они беззлобно поддразнивали друг друга, и каждый при этом нахваливал свое оружие. Они уже дошли до середины двора, когда из странноприимного дома вышли Хью и Иво. Завидев своего сокольничего, Корбьер знаком приказал ему остановиться. Если не считать оплошности, допущенной в первый вечер, Турстан был образцовым слугой. Приказу хозяина он повиновался без вопросов: остановился в сторонке так, чтобы в случае надобности его можно было окликнуть, и продолжал перешучиваться со своими спутниками. Должно быть, он показал себя умелым стрелком, во всяком случае, оба лучника заинтересованно обсуждали его арбалет. Турстан вставил ногу в стальное стремя и, наклонившись, ловко натянул тетиву, желая, видимо, показать, что при наличии сноровки его оружие не намного уступит в скорости луку. Сколько существует лук и арбалет, столько и будет продолжаться спор, что важнее — дальнобойность или быстрота стрельбы. Кадфаэлю в свое время доводилось пользоваться и арбалетом, и луком, причем не только валлийским, но и сарацинским, а также мечом и длинным рыцарским копьем. Даже сейчас, в столь напряженный момент, он, как знаток оружия, не мог не задержать взгляд на стрелках, беззлобно препиравшихся всего в дюжине шагов от него.

Но тут подошел Иво, которого так неожиданно оторвали от галантной беседы. На лице его были написаны недоумение и досада.

— Вы звали меня, милорд? — спросил он Прескота. — Хью не пояснил мне зачем, но я понял, что дело срочное.

— Оно касается одного из ваших людей.

— Моих людей? — Иво с сомнением покачал головой и закусил губу. — Да вроде бы за ними не замечалось ничего худого… с тех пор, как Турстан напился до беспамятства. Но он раскаялся и до сего дня носу не высовывал из аббатства. К тому же, говоря по совести, этот болван и тогда никому, кроме самого себя, не навредил. Ну а сегодня я отпустил всех слуг прогуляться. Ярмарка есть ярмарка, каждый имеет право слегка поразвлечься. Так что же они натворили?

Шериф рассказал Корбьеру, в чем дело. Выслушав его, Иво изменился в лице. Сквозь его бронзовый загар проступила бледность.

— Боже правый, неужто мой слуга, человек, которого я сам привез на ярмарку, подозревается в убийстве! Этого малого зовут Эвальд, он родом из моих Чеширских владений, а все его предки с севера. Должен сказать, что прежде за ним не замечали ничего дурного, хотя правда и то, что нрав у него угрюмый и друзей у него почти нет. Но все равно, мне трудно поверить, что он убийца.

— Вы можете помочь нам проверить, так ли это, — сказал Прескот.

— Могу, — живо отозвался Иво, — и, конечно же, так и сделаю! Надо сказать, что теперь я как раз наметил совершить верховую прогулку. За время ярмарки мой конь застоялся, а ведь завтра мне ехать на нем домой. Эвальд, должно быть, сейчас в конюшне, седлает коня и ждет моих распоряжений. Послать за ним? — спросил Иво, но тут же нахмурился и покачал головой. — Нет, пожалуй, мне лучше сходить за ним самому. Кто может поручиться, что, если я отправлю Турстана, он не предупредит Эвальда, потому как один слуга другому под стать. Думаете, он сейчас к нам не присматривается? Да и немудрено: наш разговор и со стороны-то не больно смахивает на обычную беседу, всякий смекнет — что-то неладно.

И верно, Турстан напрочь утратил интерес к своим собеседникам, а те, поняв, что у арбалетчика, видать, появились заботы, которые их не касаются, пошли прочь. Правда, время от времени они с любопытством оглядывались, пока не скрылись на хозяйственном дворе.

— Ну, я пошел, — заявил Иво и размашистым шагом направился к конюшням.

Турстан помедлил, поскольку его лорд прошел мимо, не проронив ни слова, а затем повернулся и поспешил за ним по пятам, о чем-то возбужденно расспрашивая. Однако Иво торопливо отдал какой-то приказ, и слуга тут же отстал, вернулся к сторожке, где и остановился, пребывая в явной растерянности.

Через несколько минут со стороны мощеного конюшенного двора послышался резвый, звонкий цокот копыт. Из ворот вышел Иво Корбьер, а следом за ним, подотстав примерно на ярд, бородатый коренастый конюх вывел пританцовывавшего от нетерпения, лоснящегося на солнце рослого темно-гнедого жеребца.

— Это Эвальд, мой слуга, — коротко сказал Корбьер и отступил назад. Кадфаэль приметил, что он встал так, чтобы находиться между конюхом и открытыми воротами. Турстан Фаулер осторожно придвинулся на несколько дюймов, его беспокойный взгляд перебегал с одного лица на другое: видно, сокольничий пытался уразуметь, что происходит. Эвальд стоял, сжимая в руке поводья и тщетно силясь прочесть что-либо на непроницаемом лице Прескота. Когда конь встряхнул гривой и замотал головой, конюх, не задумываясь, отработанным движением перехватил поводья левой рукой, а правой ласково похлопал жеребца по шее, ни на миг при этом не отводя глаз от Прескота.

— Мой лорд сказал, что ваша милость желает меня о чем-то спросить, — произнес он низким и грубым голосом.

Когда он поднял левую руку, чтобы взять поводья, все увидели, что рукав его туники зашит большими неровными стежками. Необрезанный конец нити плясал на ветру.

— Снимай одежду, — приказал шериф. Эвальд вытаращил глаза то ли в искреннем, то ли в притворном недоумении. — Живее! — повторил Прескот тоном, не допускающим возражений. — Без разговоров! Снимай!

Медленно, поскольку ему приходилось удерживать повод, конюх стянул тунику. Конь, нетерпеливо переступавший ногами, порывался к воротам и слегка потеснил всех стоявших рядом людей, кроме брата Кадфаэля, находившегося в стороне, поближе к сторожке.

— Закатай рукав. Левый.

Эвальд обвел собравшихся угрюмым взглядом, а затем, набычившись, накинул поводья на правую руку и сделал, что было велено. И все увидели белоснежную льняную тряпицу, повязанную братом Марком.

— Ты поранился, Эвальд? — негромко спросил Прескот. Голос его звучал сурово.

«Ежели этот парень быстро соображает, то, пожалуй, может и выпутаться, — подумал Кадфаэль. — Ему только и надо, что признаться, будто рану он получил в драке, а историю с гвоздем придумал и рассказал брату Марку, чтобы скрыть свою провинность». Но, видать, Эвальд был тугодумом и крепко надеялся, что его лжи поверят. Однако, если, перевязывая рану, брат Марк сумел отличить след ножевого удара от царапины, нанесенной гвоздем, то Прескот и подавно сделает это с первого взгляда.

— Я оцарапался гвоздем, когда снимал сбрую со стены в конюшне, милорд.

— И тогда же порвал рукав? Видно, здоровенный попался гвоздь, туника-то у тебя из плотной материи. — Шериф резко обернулся к Хью Берингару и спросил: — Тот лоскуток здесь?

Хью вытащил из-за пазухи сложенный лист пергамента и развернул его. В пергамент была завернута узенькая полоска ткани. С виду она больше всего напоминала побуревшую, жухлую травинку, и лишь тоненькая льняная нить на конце указывала, что это на самом деле.

Но для Эвальда этого было достаточно. Он отшатнулся — так, что конь от неожиданности попятился на несколько ярдов. Иво отскочил в сторону, а не то угодил бы под копыта. Чтобы удержать жеребца, конюху пришлось ухватиться за повод обеими руками.

Когда Эвальду наконец не без труда удалось успокоить гнедого, шериф приказал ему:

— Дай сюда тунику.