Счастливая Москва. Страница 3

...Вот почему, вчитываясь в «Счастливую Москву», видишь там несколько слоев жизни (или догадываешься о них), драматически переплетающихся. Ибо рядом с духовным напряжением и его «плодами», в контрасте с ними, происходит распад вековой ткани народной жизни. И сама героиня чувствует это: «Всеобщая жизнь неслась вокруг нее таким мелким мусором... люди ничем не соединимы, и недоумение стоит в пространстве между ними». Какое горькое наблюдение. И только ли героини? Думается, и самого Платонова. И все это на фоне возвышенной риторики об исключительной роли человека в новой и в грядущей жизни. Но ведь – присмотритесь! – они все оказались в своих высоких устремлениях невостребованными! Они чувствуют, что не здесь, в вязкости быта, а в другой стороне «проходит вдаль большая дорога жизни»; они замечают, что «все люди были заняты лишь взаимным эгоизмом с друзьями, любимыми идеями, теплом новых квартир, удобным чувством своего удовлетворения».

Этими печальными страницами открывается самая смутная, мучающая часть романа. По ходу событий герои «Счастливой Москвы» все больше оказываются в тупике, а жизнь, о которой они мечтали, все больше «простирается в даль, из которой не возвращаются». Какая эта «даль»? И почему из нее «не возвращаются»? Сложный, трудный (а может, и засекреченный) вопрос!

...Впрочем, стоит заметить, что этот контраст между жизнью-мечтой и жизнью-реальностью возникает в очень ярком эпизоде уже в начале романа. Помните, парашютистка Москва нечаянно сжигает парашют и чудом спасается во время приземления. И у нее вырывается просто символическая фраза: «Вот какой ты, мир, на самом деле!.. Ты легкий, только когда тебя не трогаешь!»

...Ну, а что же получается в итоге прочитанного? Выходит, что русский мечтатель, утратив прошлое, так и не обрел надежные крылья, чтобы взлететь в прекрасное грядущее. И вот он мучительно переживает новое для себя состояние – утрату себя самого (вспомним, как мечтатель Сарториус становится «неизвестным человеком» Грунехиным, человеком без особых примет, и растворяется в потоке жизни). Столь обещающе и увлекающе начатый путь теряется в мелочах жизни. Быт подчиняет себе прекраснословие.

Контрасты романа – это странное, новое, небывалое в нашей литературе соединение утопии и антиутопии. Жизнь оказывается в одном варианте подчиненной высоко парящему вымыслу, а в другом – вымысел обрушивается в вязкую тину повседневности.

Мы полагаем, что это – художническое и человеческое открытие Платонова. Им замечена и пережита одна из самых драматических сторон нашей жизни в те годы: расхождение между патетикой пропагандистского внушения и давлением суровой и мучительной реальности.

И этот распад нужно было снова преодолевать. Это мы и видим в прозе Платонова второй половины 30-х годов – в повести «Фро», в рассказах «Июльская гроза», «В прекрасном и яростном мире» и других...

Но самое главное у Платонова – это воссоединение духовного порыва и жизненного деяния. Оно было пережито народом нашим и человеком в годы войны. И Платонов стал одним из самых глубоких истолкователей этого возвращения человека в жизнь и судьбу своего народа.

...Но прежде – несколько слов о замечательном рассказе «Июльская гроза». Он был издан незадолго до войны небольшой книжкой для детей (впервые опубликован в «Литературной газете» в 1938 году). И в сборнике «Река Потудань», и в этом рассказе Платонов возвращается из неразрешимых противоречий «Счастливой Москвы» в истинную, неисчерпаемую и вечную жизнь народного человеческого дома – в семью, в любимое людьми дело. И в «пропетую сердцем сказку про человека», «родимого всякому дыханию» (помните эти слова молодого Платонова?).

Очень прост сюжет «Июльской грозы». Детишки: сестра Наташа – постарше, брат Антошка – помладше – идут из одной деревни в другую к бабушке. Полевой тропкой. Событие совершенно житейское, но оно может быть прочитано и в символическом смысле: они проходят своего рода дорогу жизни. И обе деревни – это гнезда жизни. Проходя этот путь, детишки словно бы впервые погружаются не только в стихии природы. Ведет их по этому пути любовь к родным людям. Пройдя этот путь в оба конца, дети как бы повзрослели – столько было увидено, пережито, понято! А как сестра заботится о младшем брате! И как встречный невидный старичок («ростом он был не больше Наташи, обут в лапти, а одет в старинные холщовые портки, заплатанные латками из военного сукна...») заботится о каждом из них. Он встречается им дважды – но как добро и любовно меняются их отношения! Так пройдут они путь познания мира в главном: в доброте, преодолении страха, в надежности и неисчерпаемости смыслов и чувств в человеке, в природе. А когда все кончилось, когда дети снова у себя дома, когда отгремел гром и миновала гроза, – какое у них тогда желание? А повторить все снова. «Давай опять завтра к бабке пойдем, – сказал Антошка сестре. – Я не боюсь теперь. Я люблю грозу!» Слышите?! И в этом – весь Платонов. Не нужно бояться жизни, но всем существом своим войти в нее. И детский возраст лишь прибавляет остроту и чистоту этому главному открытию.

...И еще одно замечание – оно связано с выговором, который председатель колхоза, проявляя «заботу о малолетних кадрах», устраивает родителям детей. Этот выговор никому не страшен. После трагического «Котлована» русская деревня все же самовозрождается. В жизни побеждает та истина, которую искал Вощев: истина нерушимого единства природы и всех поколений людей.

И, наконец, «военный» Андрей Платонов.

В войну Платонов вошел всем своим знанием русского народа и человека. И оно еще раз подтвердилось. Его первая книга военных рассказов «Одухотворенные люди» вышла в серии «Герои Отечественной войны» уже в 1942 году и тут же была переиздана. В общем же в четырехлетие войны у него вышло семь сборников – у него, кого так мало печатали в 30-е годы!..

А ведь в начале войны Платонов – «мужчина непризывного возраста» – был эвакуирован из Москвы. Но жизнь в тылу, в Башкирии, он выдержать не смог. Добился, чтобы его приняли на должность специального корреспондента главной армейской газеты «Красная звезда» – с непременным условием: «почаще бывать на фронте». И прошел весь свой путь через войну.

Первый его рассказ о войне назывался «Броня». В чем же состоит эта броня, притом – сверхпрочная?! «Она – в самом характере сражающегося народа. Это и есть новый металл: твердый и вязкий, упругий и жесткий, чуткий и вечный, возрождающий сам себя против усилия его разрушить». Нам думается, в этих словах выражен нестареющий смысл всего творчества Андрея Платонова.

Нередко военные сюжеты Платонова воплощаются в своего рода рассказах-притчах. Это относится и к «Броне», и к «Ивану Великому», и более всего к философскому диспуту, который ведется в «Неодушевленном враге».

...Еще в одном из самых первых платоновских рассказов военных лет крестьянин дед Тишка говорит о гитлеровцах: «Ни одна живая душа не прильнет к ихнему делу, их дело для сердца непитательное!» Платонов эту мысль развивает в рассказе «Неодушевленный враг», где ведется непримиримый спор между двумя солдатами – нашим и гитлеровцем, – засыпанными при взрыве землей и оказавшимися друг подле друга. В сущности, Платонов продолжает здесь свой старый спор с идеей человека-марионетки как идеального существа. Нет, победить может лишь живая душа: вбирающая весь мир и родная этому миру. А противник – Рудольф Оскар Вальц – как раз и есть такая марионетка фюрера. Он «говорил гладко и безошибочно, как граммофонная пластинка, но голос его был равнодушен». «Я не сам по себе, я весь по воле фюрера!» – строго, как в строю, вытянув ноги, отрапортовал Оскар Вальц».

Вот так и существует он, как воплощение стереотипа, как бездушный «исполнитель», в награду которому обещана власть над землей. «Любой фашист, пока не убит, считает себя до тех пор обиженным, пока весь свет еще не принадлежит ему и все добро мира он еще не снес в одно место, к себе во двор», – говорит о подобном «неодушевленном враге» солдат Иван Владыко, чье «крестьянское сердце болело при виде умирающей кормилицы-работницы» (на поле боя лежала беззащитная раненая лошадь, и ее нужно было спасти, что они и делают, рискуя своей жизнью). (Рассказ «Иван Великий»).