Полный курс лекций по русской истории - Платонов Сергей Федорович. Страница 5

Общая точка зрения западников и славянофилов служила им основанием для толкования не только смысла нашей истории, но и отдельных ее фактов: можно насчитать много исторических трудов, написанных западниками и особенно славянофилами (из славянофилов историков следует упомянуть Константина Сергеевича Аксакова, 1817-1860). Но их труды были гораздо более философскими или публицистическими, чем собственно историческими, а отношение к истории гораздо более философским, чем научным.

Строго научная цельность исторических воззрений впервые создана была у нас только в 40-х годах XIX в. Первыми носителями новых исторических идей были два молодые профессора Московского университета: Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879) и Константин Дмитриевич Кавелин (1818-1885). Их воззрения на русскую историю в то время назывались «теорией родового быта», а впоследствии они и другие ученые их направления стали известны под названием историко-юридической школы. Воспитывались они под влиянием германской исторической школы. В начале XIX в. историческая наука в Германии сделала большие успехи. Деятели так называемой германской исторической школы внесли в изучение истории чрезвычайно плодотворные руководящие идеи и новые методы исследования. Главною мыслью германских историков была мысль о том, что развитие человеческих общин не есть результат случайностей или единичной воли отдельных лиц: развитие общества совершается, как развитие организма, по строгим законам, ниспровергнуть которые не может ни историческая случайность, ни личность, как бы гениальна она ни была. Первый шаг к такому воззрению сделал еще в конце XVIII столетия Фридрих Август Вольф в произведении «Prologomena ad Homerum», в котором он занимался исследованием происхождения и состава греческого эпоса «Одиссеи» и «Илиады». Давая в своем труде редкий образец исторической критики, он утверждал, что гомеровский эпос не мог быть произведением отдельной личности, а был постепенно, органически созданным произведением поэтического гения целого народа. После труда Вольфа такое органическое развитие стали искать не только в памятниках поэтического творчества, но и во всех сферах общественной жизни, искали и в истории и в праве. Признаки органического роста античных общин наблюдали Нибур в римской истории, Карл Готфрид Миллер в греческой. Органическое развитие правового сознания изучили историки-юристы Эйхгорн (Deutsche Staatsung Rechtsgeschichte, в пяти томах, 1808) и Савиньи (Geschichte des ro mischen Rechts in Mittelalter, в шести томах, 1815-1831). Эти труды, носившие на себе печать нового направления, к половине XIX в. создали в Германии блестящую школу историков, которая и до сих пор еще не пережила вполне своих идей.

В идеях и приемах ее выросли наши ученые историко-юридической школы. Одни усвоили их путем чтения, как, напр., Кавелин; другие – прямо слушанием лекций, как, напр., Соловьев, который был учеником Ранке. Они усвоили себе все содержание немецкого исторического направления. Некоторые из них увлекались и германской философией Гегеля. В Германии точная и строго фактическая историческая школа не всегда жила в ладу с метафизическими учениями гегелианства; тем не менее и историки, и Гегель сходились в основном воззрении на историю, как на закономерное развитие человеческих обществ. И историки и Гегель одинаково отрицали в ней случайность, поэтому их воззрения могли ужиться в одной и той же личности. Эти воззрения и были впервые приложены к русской истории нашими учеными Соловьевым и Кавелиным, думавшими показать в ней органическое развитие тех начал, которые были даны первоначальным бытом нашего племени и которые коренились в природе нашего народа. На быт культурный и экономический они обращали меньше внимания, чем на внешние формы общественных союзов, так как имели убеждение, что главным содержанием русской исторической жизни была именно естественная смена одних законов общежития другими. Они надеялись подметить порядок этой смены и в нем найти закон нашего исторического развития. Вот почему их исторические трактаты носят несколько односторонний историко-юридический характер. Такая односторонность не составляла индивидуальности наших ученых, а была занесена ими от их германских наставников. Немецкая историография считала главной своей задачей исследование именно юридических форм в истории; корень этого взгляда кроется в идеях Канта, который понимал историю, «как путь человечества» к созданию государственных форм. Таковы были те основания, на которых строилось первое научно-философское воззрение на русский исторический быт. Это не было простое заимствование чужих выводов, не было только механическое приложение чужих идей к плохо понятому материалу, – нет, это было самостоятельное научное движение, в котором взгляды и научные приемы были тождественны с германскими, но выводы отнюдь не предрешались и зависели от материала. Это было научное творчество, шедшее в направлении своей эпохи, но самостоятельно. Вот почему каждый деятель этого движения сохранял свою индивидуальность и оставил по себе ценные монографии, а вся историко-юридическая школа создала такую схему нашего исторического развития, под влиянием которой до сих пор живет русская историография.

Исходя из мысли, что отличительные черты истории каждого народа создаются его природой и его первоначальной обстановкой, они и обратили внимание на первоначальную форму русского общественного быта, которая, по их мнению, определялась началом родового быта. Всю русскую историю представляли они, как последовательный органически стройный переход от кровных общественных союзов, от родового быта – к быту государственному. Между эпохою кровных союзов и государственною лежит промежуточный период, в котором происходила борьба начала кровного с началом государственным. В первый период личность безусловно подчинялась роду, и положение ее определялось не индивидуальной деятельностью или способностями, а местом в роде; кровное начало господствовало не только в княжеских, но и во всех прочих отношениях, оно определяло собою всю политическую жизнь России. Россия в первой стадии своего развития считалась родовой собственностью князей; она делилась на волости, соответственно числу членов княжеского дома. Порядок владения обусловливался родовыми счетами. Положение каждого князя определялось его местом в роде. Нарушение старшинства порождало междоусобицы, которые, с точки зрения Соловьева, ведутся не за волости, не за нечто конкретное, а за нарушение старшинства, за идею. С течением времени изменились обстоятельства княжеской жизни и деятельности. На северо-востоке Руси князья явились полными хозяевами земли, сами призывали население, сами строили города. Чувствуя себя создателем новой области, князь предъявляет к ней новые требования; в силу того, что он сам ее создал, он не считает ее родовой, а свободно распоряжается ею и передает ее своей семье. Отсюда возникает понятие о собственности семейной, понятие, вызвавшее окончательную гибель родового быта. Семья, а не род, стала главным принципом; князья даже начали смотреть на своих дальних родственников, как на людей чужих, врагов своей семьи. Наступает новая эпоха, когда одно начало разложилось, другого еще не создалось. Наступает хаос, борьба всех против всех. Из этого хаоса вырастает случайно усилившаяся семья московских князей, которые свою вотчину ставят выше других по силе и богатству. В этой вотчине мало-помалу вырабатывается начало единонаследия – первый признак нового государственного порядка, который и водворяется окончательно реформами Петра Великого.

Таков, в самых общих чертах, взгляд С. М. Соловьева на ход нашей истории, взгляд, разработанный им в двух его диссертациях: 1) «Об отношениях Новгорода к великим князьям» и 2) «История отношений между князьями Рюрикова дома». Система Соловьева была талантливо поддержана К. Д. Кавелиным в нескольких его исторических статьях (см. том 1 «Собрания Сочинений Кавелина» изд. 1897 г.). В одной лишь существенной частности расходился Кавелин с Соловьевым: он думал, что и без случайного стечения благоприятных обстоятельств на севере Руси родовой быт княжеский должен был разложиться и перейти в семейный, а затем в государственный. Неизбежную и последовательную смену начал в нашей истории он изображал в такой краткой формуле: «Род и общее владение; семья и вотчина или отдельная собственность; лицо и государство».