Бухта Потаенная - Платов Леонид Дмитриевич. Страница 26
Что увидел Абабков или доверенный человек Абабкова в Потаенной? От алчности, я думаю, у него желтые круги перед глазами завертелись! Находка-то какая, господи! Медь! И в редчайшем состоянии! Вдобавок секретная, никому еще в России не известная, кроме него, Абабкова! Где уж тут пейзажами любоваться? Он, поди, сразу начал свои будущие барыши на пальцах подсчитывать…
А что я увидел в Потаенной? Подошел к ней как гидрограф — и только. Добросовестно описал ориентиры на берегу, проверил глубины на подходах — во время прилива и отлива, наконец, поставил на самом высоком месте гидрографический знак. Но будущее Потаенной, естественно, не интересовало меня в тот момент и не могло интересовать.
Я уже упоминал, что в первые дни своего пребывания в Потаенной Гальченко очень удивлялся такому явлению, как рефракция.
Мечта в известной степени, я полагаю, сродни рефракции. Иногда, словно бы по волшебству, она приближает отдаленные предметы, как бы поднимает их над Горизонтом, позволяет нам хотя бы на мгновение заглянуть за горизонт.
Что-то в этом роде происходило и со связистами в ту зиму.
Не нужно, однако, представлять себе застольные споры о будущем Потаенной как заседания заполярного филиала Академии наук. Боюсь, что Гальченко все-таки не сумел передать мне, а я, в свою очередь, вам всю непосредственность этих споров, вынужденно кратких из-за ограниченности досуга, с постоянно меняющимся составом собеседников из-за необходимости чередоваться у рации или на сигнально-наблюдательной вышке.
И все вдобавок было щедро сдобрено шуткой, без которой нельзя представить себе ни одного задушевного разговора в кубрике.
Мичмана Конопицына, когда он бывал в хорошем настроении и, понятно, во внеслужебное время, разрешалось величать: «наш председатель горсовета». Кому же, по разумению связистов, было и занять после войны сей высокий пост! Конечно же, Конопицыну, который построил в Потаенной первый дом и положил этим основание нового города.
Будущий председатель горсовета лишь усмехался и сладко жмурился, как кот, который греется на солнце. Такое обращение, видимо, чем-то было ему приятно.
А названия площадей и улиц? Выяснилось, что это было увлекательнейшим занятием — придумывать названия для улиц и площадей в новом городе!
Чемпионом по придумыванию считался на посту Калиновский.
Он чуточку, правда, рисовался при этом, по мнению Гальченко: картинно откидывал голову, закрывал глаза и, предостерегающе подняв руку, требовал от окружающих тишины. Некоторое время он пребывал в оцепенении, как бы в некоем трансе, потом выпрямлялся и провозглашал вдохновенно:
— Улица Веселая! Улица Счастливых Старожилов!.. Площадь Дружеского Рукопожатия!
В одну из трудных минут, когда название не вытанцовывалось, Калиновский решил прибегнуть даже к помощи международного морского кода.
— Давайте приморскую набережную так именуем: «Семьдесят три эс», — сказал он, правда, без особой уверенности в голосе. — В переводе: набережная Наилучших Пожеланий.
— Что ты! Некрасиво! — запротестовали в кубрике. — Чего еще придумал: две цифры и буква!
— Зато любому иностранному моряку понятно! Будут же после войны заходить к нам в порт лесовозы и торгаши из других стран!
Стадиону в тундре присвоили имя краснофлотца Гальченко, чем он был очень польщен, — в память его осеннего «марафона».
А название города пока еще не придумывалось. Были разные варианты, но они не всех устраивали на посту. А в подобном вопросе требовалось, понятно, полное единодушие строителей.
Условно, между собой, они называли город — Порт назначения.
Эти два слова — «Порт назначения» — Гальченко вывел старательным, круглым, немного еще не установившимся почерком в правом верхнем углу карты, которую, расщедрившись, презентовал ему из своих запасов мичман Конопицын.
Есть, видите ли, у нас так называемые морские карты. На них обозначены только береговая линия и глубины у берега, а пространство суши не заполнено ничем. В данном случае имеются в виду лишь интересы навигатора.
На посту у Конопицына, естественно, были морские карты Потаенной — несколько экземпляров.
Вот один из них и получил в полное свое распоряжение Гальченко. Вся суша на карте была белым-бела! Полное раздолье для фантазера! Придумывай и черти что только душеньке твоей угодно!
Теперь Гальченко просиживал над картой Порта назначения все свое свободное время. Трудолюбиво закреплял на бумаге то, о чем мечтали, о чем спорили он и его товарищи на протяжении этой нескончаемо длинной зимы. А другие связисты, свободные от вахты, с любопытством перегибались через его плечо и придирчиво спрашивали:
— А улицу Счастливых Старожилов ты не забыл? Где она у тебя? Ага! Ну то-то!
10. ТУЧИ НАД ГОРОДОМ
Между тем над новым заполярным городом, положенным на карту всего только в карандашном беглом наброске, нависла опасность.
Связистам Потаенной на короткий срок пришлось даже прервать строительство Порта назначения. Заметьте, как-то не поворачивается язык взять слово «строительство» интонационно в снисходительные или иронические кавычки!
А произошло это уже под утро нового полярного дня — то есть в конце апреля или в начале мая, к сожалению, точной даты не припомню. Морозы держались по-прежнему, море было покрыто льдом, реки и озера еще не вскрылись — обычно они вскрываются здесь в июне, — и снег продолжал лежать над тундрой толстым и прочным покровом. Зато искрился он весело, по-весеннему — не под луной или звездами, как раньше, а под лучами солнца
— и так ослепительно ярко, что трудно было на него смотреть.
Пламя в тундре вспыхнуло во время вахты Тюрина. Он по обыкновению вел в бинокль круговой обзор моря, суши и неба. Вдруг на юго-востоке, то есть в глубине полуострова, взметнулся высокий факел. Секунду или две он стоял торчком, чрезвычайно отчетливо выделяясь на фоне голубоватого неба. Потом, вероятно под напором ветра, стал клониться набок и заволакивать черной клубящейся тучей.
Тупой звук взрыва донесся до Потаенной через короткий промежуток времени. Значит, что-то взорвалось недалеко от поста.
Тюрин успел взять пеленг и определить расстояние до места взрыва. Доклад его, сделанный по телефону Конопицыну, был предельно краток и лишен эмоций, как и положено: «Огненный взрывной столб — по такому-то пеленгу, дистанция такая-то!»
Неосведомленному человеку это может показаться неправдоподобным — столь удивительная бесстрастность доклада. Но, уверяю вас, если бы состоялось давно обещанное светопреставление, то сигнальщик-наблюдатель, первым заметивший его со своей сигнально-наблюдательной вышки, обязан был бы ограничиться всего лишь сдержанным сообщением: «Небо в таком-то секторе начало крениться. К горизонту покатилась куча звезд — пеленг такой-то». А светопреставление это или не светопреставление, пусть начальство разберется и примет соответствующие меры — согласно обстановке!
Вот вы улыбаетесь, а ведь в том-то, собственно, и суть безупречно точной и стремительно быстрой реакции настоящего флотского связиста! На эмоции ему не остается времени.
Мичман Конопицын поспешно закодировал радиодонесение, передал Тимохину, и оно стремительно понеслось в штаб по волнам эфира.
Судя по всему, непонятный взрыв произошел в районе озера Нейто, в двадцати семи километрах к юго-востоку от поста.
Из штаба был получен приказ: немедленно снарядить поисковую группу с ручным пулеметом и выслать ее к месту взрыва, где, соблюдая предельную осторожность — впрочем, это подразумевалось само собой, — определить на месте, что же это за взрыв и при каких обстоятельствах он произошел. О результатах поиска доложить в штаб сразу по возвращении на пост!
Мы предположили, что в тундре, в районе озера Нейто, а быть может, и на самом озере взорвался вражеский самолет — вероятнее всего при неудачной посадке.
Почему вражеский самолет? Да очень просто. Наших самолетов над Ямальским полуостровом в этот день не было. Если самолет, то, несомненно, вражеский.