Секретный фарватер - Платов Леонид Дмитриевич. Страница 13
Все разбежались по своим местам. Смеяться-то стало уж и некогда!
— Заводи моторы!
Из выхлопов вырвалось пламя с дымом. Моторы яростно взревели.
Катер Князева, ожидавший в море, выдвинулся из темноты. Пирс с Селивановым скрылся за косыми струями дождя…
Катера шубинского звена шли строем уступа, почти рядом. Так веселее, бодрее в открытом море, да еще ночью.
Оглядываясь через плечо, Шубин видел свой второй катер. Вася Князев, добрый малый, исполнительный и храбрый, но на редкость смешливый! Это, однако, повезло, что он не присутствовал при инциденте.
«Мы не на танцах, товарищ старший лейтенант!» Ух! Будто наотмашь по лицу! Даже шутку не дала округлить, досказать насчет ценного груза.
До боли в пальцах Шубин сжал штурвал.
Случись это на эсминце или на «морском охотнике», он попросил бы девушку сойти с мостика, вежливо упрятал бы ее подальше в каюту. Но на торпедном катере кают нет. Обидчица оставалась тут же, за спиной.
Она молча сидела нахохлившись в своей плащ-накидке. Моряки проявили о ней заботу, устроили на коробках с пулеметными лентами. Командир, боцман и механик своими телами прикрывали пассажирку от встречного ветра и брызг.
«Дуется, — продолжал думать Шубин. — А чего дуться-то? Ну, может, неудачно пошутил, не удалась шутка. Бывает! Но ведь не зубоскалил, нет? Просто хотел подбодрить и ее и матросов, разрядить напряжение. Молода. Не понимает, как важна шутка на войне. А что за плечи взял, так по-хорошему же взял, по-дружески, не как-нибудь там…»
«В обнимку»! И в мыслях не было никаких «обнимок». А она безо всякого ка-ак двинет локтем! Глупо!
Не хватало еще плюхнуться в воду вместе с нею — при матросах и Селиванове!
Наверно, Шубину стало бы легче, если бы он смог высказаться. Но обстановка не располагала к выяснению отношений. Катер подбрасывало, мотало. Того и гляди, прикусишь язык. И моторы ревели, как буря. Где уж тут отношения выяснять!..
Не был бы Шубин так занят и зол, наверно, залюбовался бы тем, как играет бурун за кормой. Клокочущая пена, вырываясь из-под винтов, сверкала, искрилась, будто подсвеченная изнутри. Это светились в воде микроорганизмы. Было похоже на рои светляков или мерцание смазанных фосфором часовых стрелок и циферблата.
Да, красиво, но опасно! В открытом море еще терпимо, а вот у вражеского берега, в непосредственной близости от наблюдателей, прильнувших к окулярам своих стереотруб, дальномеров, биноклей…
Шубин скомандовал:
— Малый ход!
— Есть малый ход! — ответил механик, который стоял на дросселях, управляя газом, то есть регулировал подачу топлива в моторы. Князев тоже сбавил ход. Торпедные катера приближались к шхерам. Теперь-то и начиналось самое трудное и опасное.
Шубин положил право руля:
— Еще убавь обороты!
И с горечью, погромче, чтобы и пассажирка слышала:
— Ну, теперь все! Как говорится: ямщик, не гони лошадей!..
Катера вплотную подошли к опушке шхер.
Моряки закончили на ходу последние приготовления. Ватными матрацами прикрыли моторы от осколков, брезентом затянули снаружи смотровое стекло рубки, чтобы не отсвечивало при вспышках. Шубин надел темные очки. Сверкнет луч прожектора и сразу ослепит!
С осторожностью втянулись в узкий пролив.
Грязно-белая пелена висела над головой. Разорванные клочья ее цеплялись за борт и плыли по воде.
Протискиваясь сквозь густой туман, крался Шубин лабиринтом шхер. Крался, как обычно, «на цыпочках», до предела уменьшив обороты моторов. И, можно сказать, почти зажмурившись, потому что много ли увидишь в таком тумане?
Он шел по счислению.
Юнге это объяснял так.
«Представь себе, — говорил Шубин, — едешь ты в трамвае. Зима. Окна залепило снегом. Но знаешь, что надо сходить на десятой остановке. Вот сидишь и считаешь: первая, вторая, третья… Или еще вариант. Едешь в дачном поезде. Ночь. Пейзажа за окном никакого. Темно и темно. Но известно, что поезд идет до твоей станции ровно час. Вот когда начнет этот час истекать, тебе пора уже волноваться, смотреть в окно, спрашивать других пассажиров…»
То и дело Шубин поглядывал на часы и проверял себя по табличке пройденных расстояний. Карта района покачивалась перед ним, слабо освещенная лампочкой под колпачком. Все расстояния, все зигзаги и повороты были известны, а также промежутки времени, за которые можно их пройти тем или иным ходом. Столько-то оборотов мотора — столько-то метров, это подсчитано еще весной на мерной миле.
Но часы не только вели. Они подгоняли.
Разведчицу надо было доставить в определенное место, высадить и обязательно уйти до рассвета. Ночи в мае коротки. А днем в шхерах как в муравейнике.
По временам туман рассеивался — обычно он идет волнами, — и тогда Шубин спешил проверить себя по ориентирам.
С напряженным вниманием вглядывался он в пятна, неясно вырисовывавшиеся в тумане: одинокие скалы, купы деревьев, близко подступившие к воде. Места опасные. Узкий пролив простреливается кинжальным огнем.
Неожиданно во тьме прорезался светлый четырехугольник. Еще один! Второй! Третий!
Четырехугольники беспорядочно вспыхивали и потухали. Тревога! Фашисты, выбегая наружу, открывают и закрывают двери блокгаузов.
Сейчас — пальба!
Шубин сердито взглянул на часы.
Три минуты еще идти по прямой, заданным курсом. Отвернуть нельзя. Отвернуть разрешается лишь через три минуты, не раньше и не позже. Это шхеры!
Над берегом взвились две красные ракеты. Вот как? Фашисты колеблются, затребовали опознавательные?
Но Шубин нашелся и в этом, казалось, безвыходном положении.
Это уже потом придумали насчет косынки. В бригаде со вкусом рассказывали о том, как Шубин вместо флага поднял на мачте пеструю косынку пассажирки. Ведя катер в перекрестье лучей, фашисты таращились на невиданный флаг. Селиванов утверждал даже, что они кинулись к сигнальной книге, пытаясь прочесть непонятный флажный сигнал. А хитрый Шубин тем временем вывел свои катера из опасного сектора обстрела.
Но, как выражался Князев, «это была версия».
И впрямь: дело-то происходило ночью, какие же флажные сигналы могут быть видны ночью?
Неверно и то, что боцман по приказанию Шубина дал в ответ две зеленые ракеты — просто так, наугад, — и это случайно оказались правильные опознавательные.
На самом деле Шубин поступил иначе.
— Пиши! — скомандовал он. — Мигай в ответ! Боцман оторопел:
— Чего мигать-то?
— А чего на ум взбредет! Вздор! Абракадабру какую-нибудь… Да шевелись ты! Морзи, морзи!
Боцман торопливо защелкал задвижкой сигнального фонаря, бросая на берег отблеск за отблеском: короткий, длинный, короткий, длинный, то есть точки и тире. Он ничего не понимал. Морзит? Да. Но что именно морзит? Просто взял и высыпал во тьму целую пригоршню этих точек и тире. Могло, впрочем, сойти за код. А пока изумленные фашистские сигнальщики разгадывали боцманскую «абракадабру», катера прошли нужный отрезок пути, благополучно отвернули и растаяли в ночи.
— Удивил — победил, — сказал Шубин, как бы про себя, но достаточно внятно для того, чтобы услышала пассажирка.
Вероятно, фашисты ожидали прохода своих катеров и приняли за них шубинское звено.
Для высадки метеоролога командование облюбовало небольшой безымянный островок, очень лесистый. Что Должна здесь делать Мезенцева, моряки не знали.
Остров, по данным авиаразведки, был безлюден. Оставалось только затаиться меж скал и корней деревьев, выставив наружу рожки стереотрубы наподобие робкой улитки. Моряки с лихорадочной поспешностью принялись оборудовать убежище. Была углублена щель между тремя привалившимися друг к другу глыбами, над ними натянута камуфлированная сеть, сверху навалены ветки. Дно щели заботливо устлали хвоей и бросили на нее два или три одеяла.