Битвы божьих коровок - Платова Виктория. Страница 9

Настя вдавила щеку поглубже в ворох одежды и неожиданно замерла: где-то в глубине кипы послышался нежный, едва уловимый шорох. Она принялась разгребать белье руками – теперь шорох стал явственнее. А через минуту в ее руках оказался и источник – тяжелая кожаная куртка в заклепках. Ужасаясь своему нахальству, Настя принялась рыться в карманах. Первые трофеи не принесли ей особого утешения: скрученные в трубочку шесть сотенных долларовых бумажек, узкие солнцезащитные очки и железная пластина, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся обоймой. В их доме в Вознесенском хранилась пара ружей, но это были коллекционные ружья, гордость Зазы. Обойма из кармана выглядела не в пример современнее. Она угрожающе поблескивала вороненым боком, и Настя засунула ее обратно – от греха подальше. А из другого кармана – внутреннего – извлекла мятый конверт. Именно он и шуршал все это время. На конверте стоял адрес: “В. О. 2-я линия, 13, кв. 13”.

Что такое загадочное “В.О.”, Настя не знала. Но – “2-я линия, 13, кв.13”!

Это был его, Кирюшин, адрес.

Оглушенная этим открытием, Настя залезла в конверт и извлекла из него листок бумаги. На то, чтобы прочесть две строчки, у нее ушло десять секунд. И строчки эти не понравились Насте. Ужасно не понравились.

"ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА, ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ”.

…Подбор кассет оказался из рук вон: два китаезы и мудачина-француз, – и Пацюк убил на них всю ночь. Начал он с француза, с Франсуа-мать-его Озона (так нарекли “сверхновую звезду режиссуры” родители. И почему только их своевременно не стерилизовали просвещенные галльские врачи?). Но, как бы там ни было, Франсуа выполз на свет и явив себя, принялся оскорблять своими киноопусами прогрессивное человечество.

Фильм назывался “Крысятник”. Подобного дерьма Пацюк в жизни не видел! Кроме того, его бесило, что в названии явно просматривалось нечто созвучное его собственной фамилии. Один набор героев мог довести обывателя до блевотины: куча гомосеков, по которым уже давно исстрадался электрический стул; мамаша-извращенка, оттрахавшая собственного сыночка, а также извращенка-дочура – рабыня инвалидного кресла и садомазохистических комплексов. А на верхней строчке хит-парада прочно обосновался старый хрен папочка. Это полуторачасовое секс-действо так обрыдло Пацюку, что, добравшись наконец до финала, он испытал чувство, близкое к оргазму.

Козел ты козел, Франсуа Озон, мрачно думал Пацюк, глядя на экран. Из-за таких вот шедевров люди выходят на улицы, назначают “бархатные революции” на понедельник и громят видеопрокаты.

После того как Пацюк отдышался и смыл под душем впечатления от срамной киношки, пришла очередь китаез. Гонконгских оборотней звали Чинг Сю Танг и Вонг Кар Вай. Малыша Сю Егор схавал не подавившись, а чертов Вонг снова заставил его напрячься. Никаких изысканных, бесшумных, как веер, ходов, к которым стажер так привык в своих обожаемых японских детективах. Торжество смазанного изображения, тупейшее мочилово! Одна радость – косоглазые пачками отправлялись на тот свет, прямиком в преисподнюю, в своем зашморганном “Чанкинском экспрессе” <“Чанкинский экспресс” – фильм Вонг Кар Вая>.

Мысль о преисподней пришлась кстати: теперь, во всяком случае, Пацюк представлял себе, как выглядит ад. Что-то вроде кинотеатрика с “долби стерео”. Тебя садят на первый ряд, намертво привязывают к креслу, суют в зубы поп-корн и заставляют смотреть всю эту гонконгско-французскую мутотень нон-стопом.

Никакого отдыха, никакого перерыва. Ныне, присно и во веки веков.

Пацюк не подошел бы к этим кассетам и на расстояние пушечного выстрела, если бы… Если бы на ребре обложек не было товарного знака Мицуко. Он заприметил его сразу же, еще в логове самоубийцы: отпечаток губ, оттиск помады, черной и пепельной, намек на поцелуй. Этими поцелуями – двумя черными и двумя пепельными – были украшены все четыре дерьмовинки. Зачем она это сделала – непонятно. Хорошо, если просто пробовала цвета… А если помечала таким образом свои кинематографические пристрастия? Что ж, приходится признать, что вкус у Мицуко не ахти, но с ним нужно считаться.

Нужно быть подкованным на все четыре копыта, если хочешь хотя бы приблизиться к экзотическому цветку. А цветок этот вполне может оказаться плотоядным и вполне может держать патрон в стволе, пардон, в тычинке.

С такими вот кисло-сладкими мыслями о Мицуко Георгий Вениаминович Пацюк погрузился в недолгий сон. И весь остаток ночи его преследовали узкие китайские черепа с французскими инвалидными креслами в глазницах.

…Он проснулся от назойливого телефонного звонка и по привычке взглянул на будильник.

Семь тридцать.

Семь тридцать – и суббота. Семь тридцать – и законный, гарантированный Конституцией выходной. Интересно, какой хмырь смеет беспокоить его в такую рань?!

На другом конце провода оказалась забитая сестра самоубийцы, и это сразу же привело Патока в чувство. Ты бы еще в четыре утра позвонила, недовольно подумал он, ты бы еще с вечера начала меня мучить!.. Но секундой позже он сообразил: людишки от сохи всегда поднимаются рано, по указке какого-нибудь облезлого петуха. Семь тридцать для них – разгар рабочего дня, выдоенные коровы, выгулянные козы и прополотые грядки. И засеянная пашня.

– Что-нибудь случилось, Настя? – вежливо спросил Пацюк.

– Да, – трагическим шепотом произнесла она. – Мне необходимо с вами встретиться. Я звонила вашему следователю в Управление… Но там никто не отвечает.

Интересно, а в Пентагон ты звонить не пробовала? Рискни, может быть, тебе ответят…

– Сегодня суббота, Настя. Вряд ли там кто-то появится.

– А вы?

– Я – тем более.

– Сегодня ночью я кое-что нашла. – Голос пастушки сполз на плач. – В квартире…

– Ну хорошо, – смилостивился Пацюк. – Давайте увидимся.

– Сейчас.

– По-моему, еще рано.

– Сейчас, – продолжала упрямиться Настя. Послать бы тебя куда подальше! Секунда – и Пацюк послал бы ее, кулачку недорезанную, но вовремя вспомнил, что она является тем самым живцом, которого должен захватить обворожительный, умело накрашенный ротик Мицуко.

– Хорошо, сделаем вот что. – Спросонья стажер соображал туго. – Подъезжайте к “Адриатике”. Я буду там через полчаса.

Крошечная “Адриатика” работала круглосуточно и располагалась всего лишь в квартале от его дома. Ничего адриатического в ней не было, даже рыбу не подавали. Но Пацюк частенько подъедал там мясную солянку.

– А что это – “Адриатика”? – спросила Настя.

– Кафе на Старо-Петергофском. Напротив кинотеатра “Москва”.

– Хорошо… Я буду.

Пацюк выматерил короткие гудки в трубке и отправился в ванную: скоблить заросшую от непомерных кинематографических впечатлений физиономию. Но стоило ему намылить щеки, как снова раздался звонок.

Проклятая деревенщина никак не хотела уняться!

– Что-нибудь еще? – буркнул Пацюк.

– Да… Я не знаю, где это – кинотеатр “Москва”. Черт возьми, она же приезжая, как он мог забыть! Все эти “Адриатики” вкупе с “Москвой” и Старо-Петергофским проспектом для нее пустой звук.

– Ладно. Ждите меня дома. Я за вами заеду…

…Пацюк подхватил Настю у подъезда: она бросилась к нему, как к давнему знакомому, и даже приветственно подняла руку.

– Раз уж мы встретились, давайте поедем куда-нибудь позавтракаем, – предложил он. И Настя согласилась.

Через полчаса мытарств они нашли наконец-то приличную забегаловку с многообещающим названием “Камасутра”. Интерьер забегаловки полностью соответствовал названию: из всех щелей перло индийскими благовониями, а из замаскированных в пальмовых листьях колонок неслись заунывные звуки – какой-то очередной Рави Шанкар, язви его в душу, медитировал на ситаре <Ситар – индийский музыкальный инструмент>.

Пацюк покорился неизбежному и заказал себе свинину с рисом и ананасами (“пелло” – именно так значилось это блюдо в меню; “пелло” – палач убогого копеечного бюджетника)! Дама же довольствовалась кокосовым молоком.