Bye-bye, baby!.. - Платова Виктория. Страница 18

Как бы нам перепихнуться да позабористей – легко прочитывалось во взглядах. Подобные, сконцентрированные до последней возможности взгляды я видела лишь в кино (преимущественно французском) и даже представить не могла, что столкнусь с ними в жизни. И вот, пожалуйста, -

столкнулась.

Надо бы побыстрее слинять отсюда, помнится, подумала я, слинять куда-нибудь подальше: в курилку, в Финляндию, в ближайший ларек, где торгуют шавермой, но курилка все-таки предпочтительнее. Я бы и отправилась в курилку, если бы не знала, что Тимура там нет. Точно нет. Потому и осталась за своим столом – совершенно зря, как оказалось впоследствии.

Ведь им хотелось перепихнуться, прямо здесь, не сходи с места, в крайнем случае – едва захлопнув за собой дверь кабинета, а стены здесь тонкие, и к тому же я проявила свою обычную несообразительность. Нерасторопность, полное непонимание ситуации. Итог неутешителен:

я уволена и больше не увижу свое божество.

И Сесил Битон здесь ни при чем.

Я и правда больше не видела Тимура.

Все три года, прошедшие после Города. После Ночи.

Поначалу боль от потери того, кто никогда мне не принадлежал, была достаточно сильной. Поначалу я даже не могла спать, потом – могла, но часто просыпалась: от недостатка воздуха, от свинцовой тяжести в груди, да и собственный рот казался мне забитым волосами божества. Со временем боль прошла, осталось лишь стойкая идиосинкразия на свадебные платья самых разных фасонов, на альтернативную и не очень музыку, а уборщицей на скотобойню я так и не устроилась.

Впрочем, во всем этом были и положительные моменты: воссоединение с темно-вишневой ликерной бумагой для самокруток, например. Теперь я могла запросто купить ее, а заодно и мелко нарезанный табак на выбор: ванильный, шоколадный или original без отдушек. Теперь я сама, без помощи машинки, крутила такие безупречные, лишенные малейшего изъяна сигареты, что впору было организовывать мастер-класс. И плевать мне было на мусикины страшилки, в которых я загибалась от рака легких.

– Не мешало бы тебе составить завещание, лапуля, – не раз говорила она во время наших посиделок в кафе на Австрийской. – С твоими темпами курения ты и до ближайших олимпийских игр не доживешь.

– Летних или зимних?.. – уточняла я. – И на чье имя мне его составлять?

– На мое, лапуля, на мое. Или есть еще кандидаты?

– Кандидатов нет, но и тебе не стоит раскатывать губу. – В этом месте я обычно осеняла мусика клубами ароматического дыма. – Квартиру ты не получишь. Отдам ее муниципалитету.

– И это ты говоришь мне после того, как я родила тебя в муках? Неблагодарное чудовище, – вздыхала мусик. И отправлялась к стойке за очередной порцией слабоалкогольного коктейля.

Насчет кандидатов я слегка подвирала: кандидаты были всегда. Они болтались где-то на линии горизонта, и я в любую минуту могла приблизиться к ним, выбрать подходящего и ввести его под своды академической двушки. Именно это я и проделывала время от времени: приближалась к их флотилии с закрытыми глазами, хватала первого попавшегося и волокла на буксире в тихую петроградскую заводь. Прекрасно осознавая, что в конечном итоге кандидат окажется альфонсом, бывшим зэком или безработным поэтом-неудачником.

Ничего общего с Jay-Jay Johanson.

Не говоря уже о божестве.

Все мои квелые романы и романчики длились не дольше месяца-двух, после чего я с легким сердцем отправляла кандидата в отставку и сосредотачивалась на работе в очередном издании. Корректор, младший редактор, технический секретарь, не обремененный проблемой дресс-кода, и снова корректор – этапами большого пути это не назовешь. Зато никаких хлопот, никаких треволнений, никакой упавшей до ноля самооценки, а чувство врожденной грамотности всегда позволит мне держаться на плаву. Правда, однажды мне предложили должность корреспондента с перспективой роста. И я всерьез раздумывала над этим предложением, но только до тех пор, пока не узнала, что в офисе потенциального работодателя (микроскопической газетенки «TV + Glamour») отсутствует выделенная линия Интернета.

Назвать себя интернет-зависимой означало бы сильно покривить душой.

Особой зависимости не существует и никогда не существовало, но мне просто необходимо знать, что в любое время я могу получить доступ на сайт «Rеальные знакомства в Норвегии». В момент, когда тоска по утрате божества была особенно невыносимой, я вспомнила о наводке д-ра Франкенштейна и ринулась в виртуальные фьорды. Не с целью найти потенциального спутника жизни, вовсе нет. С моим счастьем мне все равно достанутся норвежские эквиваленты альфонсов, зэков и поэтов-неудачников.

Нет, особой цели не было. Я делала это ради развлечения.

Просто так.

Спорадическое забрасывание невода в Интернет даром не прошло. К концу первого года я уже вовсю переписывалась с Сигурдом из Кристиансунна и Эдвардом из Кристиансанна. Затем к ним прибавились Петер-Андреас и Бьернстьерне-Мартиниус (оба из Осло). Были еще Нурдаль и Сольнес, преуспевающие бизнесмены 32-х и 33-х, как они утверждали, лет. Причем Нурдаль, нимало не смущаясь, прислал мне фотографию молодого Марлона Брандо, выдав ее за собственную. А Сольнес отделался снимком Брэда Питта.

Они меня за дуру, что ли, держат?

В качестве ответного жеста я выслала им обоим наскоро состряпанное портфолио Одри Хепберн. К портфолио прилагалось письмо, начинавшееся словами: «Дорогой Марлон/Брэд! Отправляю тебе несколько своих фоток, в том числе – в купальнике, как ты и просил. Я, конечно, не красавица…»

После этого Нурдаль и Сольнес навсегда растворились в просторах сети, но что делать с оставшимися? Они тоже присылали мне карточки, и теперь я вовсе не была уверена, что на них изображены именно Сигурд, или Эдвард, или, мать его, Бьернстьерне-Мартиниус. И потом, все мои норвежцы были подозрительно молоды, подозрительно богаты, подозрительно хороши собой – и зачем только при наличии столь внушительных достоинств шастать по Интернету в поисках родственной души? Тем более – русской?..

Старые хрычи, думала я, старые норвежские хрычи, порносектанты, секс-туристы со стажем, сластолюбцы-маркшейдеры, извращенцы-горнорабочие, похотливые флотские отставники. Относительно честным оказался лишь Петер-Андреас. Он написал, что ему 56 и что он арендует маленькую квартирку на окраине Осло, собирает марки, раньше работал па буровых, а теперь вышел на пенсию; что ему всегда нравилась русская культура, и русская музыка, и в особенности – композитор Бедржих Сметана. И что он был бы несказанно рад, если бы молодая стройная russian girl до тридцати скрасила его досуг. А со временем (чем черт не шутит) стала бы его женой.

Сиделкой, тут же решила я, сиделкой, милый мой, при тебе – пятидесятишестилетнем. Или, может, все-таки – шестидесятипятилетнем? случайно спутать цифры, поменять их местами – эка невидаль, с кем не бывает, а Бедржих Сметана вовсе не русский композитор, а чешский.

Так-то.

Петеру-Андреасу я послала фотографию бывшего американского госсекретаря Мадлен Олбрайт с уже традиционной припиской «я, конечно, не красавица…», после чего наше интернет-общение увяло само собой.

А потом появился Джей-Джей.

Именно так: Jay-Jay! Я не поверила глазам, когда увидела это имя в конце небольшого послания. В отличие от остальных (англоязычных) посланий, Jay-Jay писал на русском. Со множеством странных, но трогательных речевых оборотов, со множеством ошибок, которые почему-то не хотелось править.

Именно так: мое врожденное чувство грамотности молчало как убитое.

Jay-Jay не требовал от меня фотографий в купальнике и без оного, он вообще не требовал фотографий и не слишком-то интересовался моей внешностью и моим возрастом. «Мне показалось что вы печальны и вы грустите». – написал он после того, как мы обменялись первыми электронными сообщениями. Написал не сразу, а едва ли не через неделю: «наверное сейчас выдумаете что большинство кафе заполнено столиками за которыми все сидят по одному но это не совсем правда».